ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1.

Если хорошенько прислушаться, то можно было различить, как где- то за спиной, за поймой лежащего в утренней дымке Днепра, приглу­шенный расстоянием, слышался тяжкий гул нарастающего боя. Здесь же, на всем протяжении опоясавшего город с юга, запада и севера обо­ронительного рубежа, впервые за последние дни стояла полная тишина. Вставшее за рекой солнце пригревало солдатские спины, только что выброшенная из окопов земля курилась в его лучах легким, почти не сметным на глаз парком.

Все уже знали, что утром разведчики принесли удивительную, совершенно не понятную весть: немцы ушли! Как утверждали разведчи­ки, их не было не только в Ямницком лесу, но и в близлежащих дерев­нях. Дальше за ночь они пробраться не успели.

То ли потому, что новость была действительно необычной, а может, потому, что разведчикам не доверяли, но кое-кто из наиболее отчаян­ных успели сходить к лесу сами.

- Никого! - удивленно и вроде даже обиженно разводили они рука­ми, вернувшись обратно. - Гильзов по полю от танков, патронов стреляных кучи! А возле леса два ихних кладбища с крестами березовыми, а из  живых - ну, никого!

Казалось бы, после тяжелого кровопролитного, измотавшего все силы и нервы боя, этому можно только радоваться. А бойцы выглядели удру­ченными и даже растерянными. "Как это ушли? - без труда читалось на их лицах. - Почему?" Никто пока не мог ответить на эти вопросы, и неопределенность, непонятность случившегося пугали их сейчас, навер­но, даже больше, чем вид идущей вчера в атаку сотни танков. Потому что вчера для каждого из них все было ясно. Сегодня же ясности не было вообще. Немцы ушли... Куда? Почему? Что они еще замышляют? И бойцы сами искали ответы на эти вопросы.

-   Затаились, падлы, силу копят! - то и дело поглядывая в сторону Ямницкого леса, цедили они.

-   А может, и правда ушли? А, ребята?

-   Как же, разевай рот. Должно, раненых отправляют да убитых хоро­нят. А как управятся - тут и жди.

-   Когда ждать-то?

-   Да денька два проколупаются. Сколь мы их тут за эти дни навали­ли...

-    Ну, наших тоже полегло... Каких мужиков побили! - угрюмо уронил кто-то.

Последняя фраза оборвала завязавшийся было разговор, бойцы еще быстрее замахали лопатами, выбрасывая из окопа сброшенную разры­вами землю то, и дело поглядывая на пустое, пока ничем не грозящее им поле, на котором, как напоминание об опасности, чернели десятки навсегда застывших на месте танков и бронетранспортеров. Кое-где возле них копошились небольшие группы бойцов: снимали так понра­вившиеся крупнокалиберные пулеметы.

Здесь же, у протянувшихся вдоль редкого кустарника окопов, движе­ния почти не было. Раненых отправили еще ночью, погибших похорони­ли на рассвете, но все, кто оставался в строю, еще не успели вычеркнуть их из памяти, и, делая свое солдатское многотрудное дело, нет-нет да и вспоминали про себя, как разговаривали вчера с Ивановым, как ели из одного котелка со Свиридовым, как рассказывал смешной анекдот пе­ред началом боя неунывающий Хромов. И было дико и непонятно, что ни Хромов, ни Иванов, ни многие-многие другие уже не расскажут анек­дота, не попросят закурить, не мелькнут на изломе окопа своей промя­той ударом осколка каской. Были люди - и нет их.

Поэтому-то и кидали землю бойцы молча, отлично понимая всю неизбежность потерь в бою и одновременно страшась их, молясь и надеясь в душе, что лично каждого из них минует эта злая участь.

Из-за поворота окопа вынырнул сержант Смирнов, строго взглянул на работающих, удовлетворенно вздохнул. Теперь под его командой взвод, аж целых семнадцать человек! И двести метров траншеи по фронту. Жидковата, конечно, оборона, но больше народа нет. И чтобы напомнить, что начальство на месте, сержант строго приказал:

-   Веселей, мужики!

На него даже не оглянулись, но сержант не обиделся. Бойцы и без того спешат поскорее зарыться в землю, да и команда подана для види­мости, чтобы знали, кто есть кто.

Со стороны Ямницкого леса выскочил "мессершмитт", низко сколь­знув над обезображенным боем полем, резанул по кому-то короткой очередью и вновь взмыл вверх. Сержант вытащил из футляра немец­кий бинокль (утром подарил кто-то из новых подчиненных), поднеся к глазам, повел по полю.

-   Что там, сержант?

-   А черт его знает! Кружится...

Фашисты никогда не прилетают просто так. Если появился - жди неприятности! Но на этот раз и поле, и небо были чистыми. Лишь одинокий истребитель что-то хищно высматривал с высоты, да черные, закопченные дымом громадины танков резко выделялись среди пе­пельно-желтого, полегшего под гусеницами и разрывами ржанища. Все уже знали, что их ровно восемнадцать и больше двух десятков стоят перед окопами первого батальона, да еще семь там, где вчера были пози­ции второго, а ныне разместилась жидко растянутая в цепь рота опол­ченцев.

Истребитель вдали снова нырнул вниз, протрещал очередью. В ответ кто-то из наших рубанул по нему из крупнокалиберного пулемета. И хотя трасса прошла в стороне, истребитель метнулся к лесу. "Ага, сучка, не нравится?" - провожая его взглядом, усмехнулся Смирнов.

-   Что-нибудь заметил? - раздался за его спиной голос капитана Рогова, назначенного командиром роты.

-    Да вон! - сержант ткнул пальцем в сторону истребителя. - Крутится, как...

-   А впереди, что видно?

-   Впереди - как передохли.

-  Да, тихо, - соглашаясь, кивнул Рогов. - Но глядите внимательно. Наблюдателей менять через час.

-   Есть! — ответил сержант. И вдруг сказал: - А слышите, товарищ капитан? Птицы поют!

-   Поют? - удивленно переспросил Рогов. - А ведь верно! Да, поют...

Он действительно расслышал, как где-то высоко в безоблачном небе невидимый певец сыпал торопливой трелью, словно боясь, что его обо­рвут. И только сейчас, измотанный тяжким днем и почти бессонной ночью, и свалившимися на него непривычными обязанностями ротного, Рогов оглянулся по сторонам, удивившись и обрадовавшись одновре­менно, что кругом все еще тихо.

-    Поет, шельмец! - повторил он. И вдруг смутившись, виновато взглянул на сержанта и признался: - Вот уж не думал услышать его здесь.

И торопливо пошел по траншее, придерживая рукой чужую, только на рассвете врученную ему, болтающуюся на голове каску, спеша на передовое КП полка, куда только что было приказано явиться всем командирам рот и батальонов.

В тесном блиндаже КП уже был народ. Рогов доложил сидящему за столиком Кутепову о прибытии. В ответ на его кивок головой опустился на корточки рядом с командиром минометчиков старшим лей­тенантом Телушкиным.

-   Ну как, собрал свои самовары?

Прошлую ночь они вместе рыскали по полю боя, собирая то, что еще можно было использовать. Поэтому Телушкин вопросу не удивился, но ответил неохотно.

-   Собрал. Если из ремонта не вернут, то стрелять будет нечем. - И с досадой сплюнул себе под ноги.

Кутепов тем временем молча рассматривал располагающихся в блиндаже командиров, уже зная, что слишком многие сегодня не явятся по его вызову: почти треть полка выбыла в прошедших боях. Некоторыми взводами и ротами командуют сержанты и старшины. И теперь смотрел на оставшихся в живых сослуживцев внимательно и строго, словно стараясь понять, на что еще способны те, кому и дальше выпало делить вместе с ним трудную воинскую долю.

Вот прямо напротив присел и откровенно дремлет плотный, устало склонивший голову на руки капитан Гаврюшин. На его заросшем ры­жеватой щетиной лице застыла гримаса досады, той самой, что появля­ется у людей, не ко времени оторванных от дела. Куда больше он сейчас походил не на военного, а на измотанного, обремененного многими забо­тами отца большого семейства или колхозного бригадира. О чем он думает?

Во вчерашнем бою фашисты смяли его правый фланг, танки и авто­матчики ринулись вдоль насквозь простреливаемой траншеи - самый опасный момент боя, когда бойцов, атакуя их сбоку, выбивают по одному, а остальным трудно поддержать их огнем, стреляя через головы и рис­куя попасть в своих. Но Гаврюшин, потеряв половину состава и двух командиров рот, сумел устоять и даже в самые трудные минуты не попросил помощи. Сейчас скорее всего ни о чем он не думает, а просто по-солдатски мудро использует время для так нужного отдыха.

С трудом, на пределе возможного, устоял и второй батальон, хотя уже не войдет и не доложит о прибытии ни сам капитан-сибиряк Давыдов, ни его начальник штаба Марков, ни командиры четвертой и пятой рот, погибшие в кровавых рукопашных схватках. Из всех командиров чу­дом уцелел только лейтенант  Хорошев.

"И надо продолжать воевать, - рассматривая расположившихся ря­дом с ним командиров, думал полковник Кутепов. - Воевать, не надеясь ни на подкрепления, которых не будет, ни на милость озверевшего, воо­руженного до зубов врага, ни на самого господа Бога. Воевать с теми, кто еще остался в строю".

-   Разрешите, товарищ полковник? - перебил его мысли вошедший майор Волков. - По вашему приказу комсостав первого...

Вместе с командирами Волкова вошел и Зобнин.

-   Располагайтесь! - разрешил Кутепов, отметив про себя, что среди вошедших с комбатом-один нет лишь командира первой роты. - Расса­живайтесь, кто где может. Начнем! - и когда разместились и затихли пришедшие командиры, поднялся из-за стола, глядя прямо в лица со­бравшихся, негромко произнес: - Сегодня среди нас нет многих наших боевых товарищей. Помянем их по русскому обычаю. Прошу встать!

Молча встали с мест потупившиеся, враз построжевшие командиры, и словно легкий ветерок прошел по блиндажу. А потом в нем на томительно-долгие секунды повисла торжественно-скорбная тишина.

-   Садитесь! - приказал Кутепов. И будто извиняясь за столь малую паузу, сердито сказал: - Мало у нас времени, товарищи командиры, очень мало. Поэтому будем работать.

Это было совещание в самом прямом смысле этого слова. Кутепов не отдавал распоряжений, не выслушивал отчетов. Командиры один за другим говорили о том, что сейчас крайне необходимо, чтобы полнос­тью восстановить оборону и боеспособность поредевших подразделений, а командир полка по мере возможности помогал им советами. Не было колючей проволоки для заграждений, и он предложил собрать ее остатки на поле боя и раскидать в траве кучками: глядишь, кто-то из фашистов и зацепится. По его же подсказке было решено часть мин переставить туда, где раньше свободно проходили танки. Говорили и о размещении оставшихся пулеметов, о выдвижении части орудий ПТО в боевые порядки пехоты: бойцы чувствуют себя куда уверенней, когда артиллерия рядом.

-   У нас в резерве стоит батальон ополченцев, - напомнил под ко­нец Плотников. - За счет его можно укрепить...

-   Уже не стоит, - перебил его Кутепов. - Ночью по приказу комди­ва батальон ушел за реку к Щеглову. Обходитесь тем, что есть.

Долго и дотошно расспрашивали вернувшегося из дальней разведки командира полковых разведчиков.

-   Да нет немцев! - уже раздраженно доказывал старший лейтенант Михалев. - Мы на десять километров все впереди разведали. Да отку­да я знаю, куда они подевались? Нет - и все!

Ему и верили, и нет. Не бывает такого на войне, чтобы сегодня про­тивник яростно атаковал, а завтра куда-то сбежал, не оставив даже заслонов! Уж не проспали ли разведчики, не проглядели ли какую за­падню? Мало ли, что кругом тихо! На войне тишина другой раз куда опаснее грохота боя.

Закончив совещание, Кутепов еще раз связался с комдивом.

-   Товарищ "десятый", - докладывал он. - Подтверждаю, что по неиз­вестным причинам противник отошел от моего переднего края и в ближайших населенных пунктах не обнаружен...

-   Уже обнаружен, Семен Федорович, - неожиданно спокойно пере­вил генерал Романов,- Щеглов только что донес, что установил перед собой части третьей танковой дивизии. Да-да, той самой, Семен Федоро­вич! Ошибка исключена, взяты пленные. Понял, в чем дело?

-   Ушли за Днепр?

-   Вот именно! - подтвердил генерал. - Фашисты продолжают на­ращивать силы на плацдармах. И если они там добьются успеха, боюсь, что нас ждет неплохой мешок. Впрочем, через час еду к хозяину, там все прояснится. А ты не теряй время, укрепляй оборону. Уверен, что новые гости не заставят себя ждать. Так что - спеши!

-   Есть! - ответил Кутепов.

Теперь, когда он знал причину такого неожиданного затишья, на душе стало куда спокойней. Значит, есть какое-то время, чтобы восстановить оборонительные рубежи, отремонтировать и вернуть в строй часть ис­калеченного в боях стрелкового и артиллерийского оружия, и самое главное - дать отдых бойцам.

-   Зайцев, скажи Ульянову, что мы идем в батальоны!

По ходам сообщений от передового КП до переднего края всего около трехсот метров. Кутепов шел молча, чуть ссутулив плечи и глядя под ноги. Зайцев же мелко семенил сзади, держа палец на спуске автомата и зорко поглядывая по сторонам. Вчера немцы отходили так стремительно, что побросали часть раненых, хотя раньше всегда уносили с собой. Из-за этого ночью один из оставшихся обстрелял санитаров, убив двоих. Пришлось израсходовать на него гранату. И хотя, как доло­жили, всех раненых уже подобрали, Зайцев держался настороженно. А вдруг да еще какой недобиток найдется?

В окопах переднего края шла будничная работа. Бойцы очищали проходы, восстанавливали разрушенные блиндажи и дзоты, собирали измятую гусеницами танков колючую проволоку.

-   Если до вечера будет тихо, - делился с Кутеповым мыслями Гаврюшин, - ночью отправлю взвод лес рубить. Без него - как без рук.

-   А не прижмут их там?

-   Не-е! - заверил Гаврюшин. - У меня и сейчас слухачи почти до Сельца сидят. В случае чего - предупредят.

-   Ну ладно, комбат, действуй!

На стыке со вторым батальоном Кутепова встретил сержант, дело­вито и четко доложил, что его взвод ведет оборонительные работы на вверенном ему участке. Кутепов улыбнулся неожиданной напыщенно­сти доклада, протянул сержанту руку.

-   По-моему, Смирнов? - вглядываясь в лицо сержанта, уточнил он.

-   Сержант Смирнов, товарищ полковник! Командир взвода...

-   И как воевали, командир взвода?

-   Плохо, товарищ полковник! - неожиданно ответил Смирнов.

-   Почему же плохо? - удивился Кутепов. - Позиции удержали, фа­шистов отбили. Да так, что и сегодня не слышно...

-    А товарищей своих погибших по ямам да воронкам раскидали. Похоронили - называется!

-   Как это - по ямам?

-   Говорят, ваш приказ был.

Кутепов вдруг смешался, искоса взглянул на стоящего чуть сзади адъютанта. Только сейчас он вспомнил, что, узнав о количестве погиб­ших в бою и спеша хоть что-то сделать по восстановлению обороны, он действительно отдал приказ хоронить павших на месте. Да и не было у него ни транспорта, ни нужного количества людей, чтобы вывозить в тыл погибших и захоронить их там, как это делали раньше.

-   Так пришлось, сержант, - виновато признался он.

-   Потому и говорю, что плохо, - не принял его пояснений Смирнов. - Кончится война - куда после победы поклониться придут люди^? Где те­перь найти могилу комбата? Пораспихали за ночь по воронкам да ямам, а они же - герои! После победы и могил не найти.

-   Ну, - вздохнул Кутепов, - до победы еще далеко.

-   А я доживу! - упрямо возразил сержант. - На зло всем доживу. И в Берлин ихний приду. А если не я, то другие. Смирновых по России много, все равно какой-нибудь, да дотопает. Иначе зачем и воевать?

На совещание в штаб корпуса генерал Романов отправился вместе с комиссаром Черниченко и адъютантом. Ехали на этот раз в броневи­ке.

-   И почему не в "эмке"? - шевеля пальцами рыжую, уже слипаю­щуюся от пота шевелюру, недовольно гудел комиссар. - И добрались бы быстрей, от жары не задыхались.

Хотя открыли все щитки, но в броневике было действительно жар­ко. Июльское солнце, несмотря на утренний час, уже раскалило воздух, ветерок, врывающийся на ходу в машину, был сух и горяч.

-   Так надо, комиссар!

Генерал мог бы сказать, что полковник Фурин, сообщая о совещании, строго подчеркнул, чтобы ехали обязательно в броневике. "Тут у нас немцы кое-где в тыл просочились, - предупредил он. - Группы, правда, небольшие, но две машины в лесах уже растрепали". Но пока все было спокойно, броневик не спеша катил полем, и он не хотел настораживать спутников раньше времени. Однако, когда впереди показался лесок, приказал:

-   Адъютант, к пулемету!

-   Ты, гляжу я, Михаил Тимофеевич, что-то слишком уж осторожным стал, - не выдержал Черниченко. - Давай хоть дверь-то откроем, ды­шать же нечем!

-   Я открою свою? - с готовностью согласился Ошарин, взглянув на генерала.

-    Сиди! - возразил комдив. И передний щиток опусти. - До леска оставалось каких-то двести метров, и ему почему-то так не хотелось подъезжать к нему ближе. - А ну, сворачивай вправо, по­едем в объезд.

Ошарин послушно крутнул руль, колеса машины зашуршали по тол­стому слою пыли. Она полезла во все щели.

-    С ума сошел! - по-настоящему рассердился Черниченко. - До Сухарей остались какие-то километры, а ты... Приедем - ни кожи, ни рожи, генералу будет стыдно показаться.

"А может, и правда трушу? - с тревогой поглядывая на оставшийся чуть в стороне лесок, подумал генерал Романов. - Ведь напрямик дей­ствительно куда ближе..."

Резкий треск пуль по броне заставил его инстинктивно пригнуться, броневик дернулся и сразу прибавил скорость, а над головой загремела длинная очередь пулемета Осинина.

-   Черт побери! - испуганно крикнул Черниченко. - Влипли! Оша­рин, жми!

Ошарин и так жал. Броневик подпрыгивал на выбоинах, всех мотало из стороны в сторону, но Осинин продолжал стрелять. "Не жалеет патронов! - машинально заметил генерал, с тревогой поглядывая на узкую, петляющую среди ржи дорогу. - Если не догадались устроить здесь засаду, проскочим!"

Осинин закончил ленту и замолчал.

-   Много их там было? - спросил его генерал.

-   Не видно, товарищ генерал, - признался адъютант. - Дал по опуш­ке, они и замолчали.

-А ты просил дверь открыть, - повернувшись к Черниченко, улыб­нулся генерал. - Лучше уж в духоте, да живыми. Верно?

-   Откуда же я мог знать? - сердито буркнул комиссар. - Выходит, они уже возле штаба корпуса гуляют? Ничего себе!

Остаток пути проехали молча. У штаба корпуса кое-как отряхнули от пыли обмундирование, полюбовались на свежие воронки, прошли в блиндаж комкора. Здесь, в прохладном подземелье, ожидая выхода комкора, сидели, негромко переговариваясь, вызванные на совещание коман­диры дивизий и их комиссары. Поздоровавшись с ними общим покло­ном, генерал Романов подошел к командиру сто десятой дивизии пол­ковнику Хлебцову. Он был единственным среди собравшихся, кого ге­нерал мог считать давно знакомым, хотя в действительности знаком­ство их продолжалось всего два месяца: столько они успели прослу­жить в одном корпусе, после того, как генерал Романов принял свою дивизию. И все-таки это был свой, уже успевший понравиться ему ко­мандир. Полковник Хлебцов сумел первым пополнить за счет мобили­зованных свои полки и выехать с ними на фронт, чего не удалось сде­лать генералу Романову.

Теперь же только этот, осунувшийся и бесконечно усталый человек, на правах старого знакомого, мог сказать ему правду о том, что в дей­ствительности происходит на правом фланге корпуса.

-   Здорово, Василий Андреевич! И как живется-можется?

-   Как на войне, - пожимая руку генерала Романова, ответил Хлеб­цов. - Или не знаешь?

-   Сильно давят?

Хлебцов невесело усмехнулся, исподлобья взглянул на генерала.

-   Давят - не то слово! По восемь-десять атак в день отбиваем. И все - с танками! Поэтому и пятимся. А я еще и без начальника штаба. Слыхал, что с Краснопьяновым случилось?

-   В общем и целом, - кивнул генерал Романов. - А в подробнос­тях...

-   А в подробностях, - Хлебцов оглянулся по сторонам, чуть накло­нился вперед. - На дурака наскочил!

Генерал Романов об этой трагической истории слышал от началь­ника особого отдела дивизии полковника госбезопасности Красильникова, который сообщал, что его вызывал к себе Мехлис и потребовал оформить вчерашним числом расстрел полковника Краснопьянова, как дезертира. Красильников просил совета, как ему поступить, и генерал Романов, отлично понимая, что данная история может быть чревата мно­гими неприятностями, ответил уклончиво: "Я бы на твоем месте поста­рался увильнуть, а там - гляди". Видимо, Красильников так и поступил, ибо вскоре снова вызванный к Мехлису, обратно уже не вернулся. Вме­сто него приказом был назначен его заместитель капитан Фефилов.

А ведь он мой приказ выполнял, - с горечью вздохнул Хлебцов. - Ты представь обстановочку: комкор определил участок обороны почти в сорок километров, и тут же один мой полк вывел к себе в резерв, а другой мотается неизвестно где...

-   Слепокурова?

-   Вот именно! - кивнул Хлебцов. - Я и послал Краснопьянова его искать. Не могли же мы одним полком сорок километров фронта держать. А он на свою беду на этого идиота налетел.

-   Так чего же ты не заступился?

-   А меня кто спросил? - обиделся Хлебцов. - Когда узнал, Красно­пьянова уже в живых не было. Чинить скорый суд - это мы умеем! - И то ли стараясь уйти от неприятного разговора, то ли считая другое куда более важным, торопливо произнес: - Ты, Михаил Тимофеевич, Слепокурова  моего там не обижай и не бросай в случае чего...

- В блиндаж стремительно вошел генерал Бакунин, все торопливо поднялись с мест.

-   Прошу ближе к столу! - строго пригласил комкор.

В низком блиндаже широкоплечий, с двумя звездочками в петлицах и рядом орденов на левой стороне груди, он казался еще выше и вну­шительней. Молча подождал, пока ближе придвинутся командиры, потом, кивнув вошедшему следом за ним комиссару корпуса Воронову, опустился на место.

-    Прошу командиров соединений коротко доложить обстановку! Командир пятьдесят третьей стрелковой...

С чувством недоумения и досады слушал генерал Романов докла­ды своих боевых соратников. Отброшена от Днепра и отходит к югу пятьдесят третья дивизия. Фронтом на север вынуждена развернуться и сто десятая, начальника штаба которой, то ли вымещая злость за не­удачи, то ли в назидание другим, расстреляли без суда и следствия по приказу начальника Главпура Мехлиса. Фашисты обтекают части кор­пуса с северо-востока, выходя к Чаусам, где отходит, не имея сил заце­питься, переброшенная сюда из-под Орши сто тридцать седьмая дивизия. Примерно такая же обстановка складывалась и на юге, в полосе соседнего корпуса.

Генерал Романов! - нетерпеливо произнес комкор. - Слушаю

вас!

Все полки дивизии стоят на своих прежних рубежах. Непосредственно на город враг атаки прекратил, перенеся удары на полк Щеглова за Днепром. Все имеющиеся резервы направлены к нему. Больше резервов не имею.

-   Потери?

- Полки потеряли почти треть состава и половину артиллерии. Ограничен запас боеприпасов...

- Сможете ли быстро вывести дивизию за Днепр для совместного прорыва из намечающегося окружения?

Эта была отдушина. Если ответить "да", то вполне возможно последует приказ уходить из города, тогда биться вместе со всеми будет куда легче. Но генерал Романов понимал, что такой маневр при наличии массы раненых, с оставшейся артиллерией, без дорог и авиационного прикрытия, при господстве вражеской авиации в воздухе вряд ли воз­можен. И ответил твердо:

-   Быстро не смогу. Только на эвакуацию раненых потребуется не менее трех дней. И потом - куда эвакуировать?

-   Да! - кивнул комкор. - Так считаю и я. И все же продумайте этот вариант. - Он чуть помолчал и обратился к сидящим перед ним командирам и комиссарам. - Обстановка, товарищи, складывается крайне тяжелая. Станция снабжения боеприпасами захвачена противником, железные дороги разрушены. Корпус уже сейчас практически находит­ся в мешке, но сегодня утром из штаба армии получен приказ о подго­товке соединений к боям в окружении и запрет на сдачу Могилева. - Генерал Бакунин обвел присутствующих строгим взглядом и чуть громче закончил: - Я думаю, что каждому из присутствующих ясна суть такого приказа.

-    Есть ли какая возможность пополнить боеприпасы? - спросил кто-то из комдивов. - У нас запас подходит к концу.

Генерал Бакунин нахмурился.

-   Такой возможности не вижу. Поэтому остается одно: экономить! Другие вопросы есть?

-   Разрешите, товарищ генерал! - вставая с места, громко произнес полковник Хлебцов. - Мне известно, что в тылах корпуса были сосре­доточены достаточные запасы снарядов. Где они?

Наверно, с минуту генерал Бакунин сидел молча. Потом негромко сказал:

-   Каждому из вас известна инструкция Генерального штаба о том, что при угрозе захвата складов противником они подлежат уничтоже­нию. Поэтому штаб армии приказал их взорвать.

-   А потом отдал приказ на бой в окружении! - жестко закончил полковник Хлебцов. - Я правильно понял?

-   Вы поняли правильно! - устало ответил генерал Бакунин.

Возвратившись из штаба корпуса генерал Романов сразу же зашел к начальнику штаба. Нового на этот раз ничего не было. По-прежнему стояла тишина на всем западном участке, и шел яростный бой за Днеп­ром.

-   Непрерывные атаки, Михаил Тимофеевич! - озабоченно доклады­вал Карпинский. - С юга, пытаясь отжать Щеглова от Днепра, как и вчера, наступает десятая мотодивизия. С юго-востока полк обтекает третья танковая. Отряд Златоустовского от Сидоровичей отошел, сам Златоустовский уже дважды ранен, но остается в строю. - Карпинс­кий хмуро взглянул на комдива, после паузы твердо произнес: - Нужно Щеглова срочно подкреплять. Две дивизии на один полк - это, сам понимаешь, многовато. Не дадим подкреплений - сомнут Щеглова!

-   Где их взять? - о чем-то усиленно думая, спросил генерал Рома­нов. - Кстати, что доносит разведка западного сектора?

-   Пока - тишина! На ближних подступах противник отсутствует. На дальних обнаружены небольшие заслоны.

Генерал Романов присел к столу, придвинул поближе карту. "На дальних подступах! - вглядываясь в нее, повторил он про себя. - Тре­тья танковая дивизия по всем данным тоже была далеко. А потом за одну ночь появилась под городом. Не случится ли подобное и завтра? Но если фашисты сомнут Щеглова, то дивизия окажется отрезанной от корпуса. И тогда!.."

Он сердито отодвинул карту, решительно произнес:

-   Будем снимать часть сил с тихих участков. Другого решения не вижу.

Через час генерал Романов подписал приказ, согласно которому зенитно-пулеметная рота Кутепова, рота Ларионова, а также только что сформированный Воеводиным батальон ополченцев ночью должны были уйти на помощь Щеглову. Туда же уходили и остатки батальона тульских добровольцев. После того, как, выполняя приказ, они отброси­ли фашистов у Полыковичей, их осталось меньше половины. И теперь оставшиеся в живых снова шли туда, где было труднее всего. Оголен­ные у Полыковичей позиции предписывалось занять батальону мили­ции.

-   Вот и все, что мы можем еще сделать, - подвел горький итог генерал. - А завтра, если с утра на западе будет тихо, вызывай, Алек­сандр Иванович, командиров полков на совет. Будем решать, как вое­вать дальше.

-   На сводный полк надо ставить командира посильнее, - предложил полковник Карпинский. - После ухода тульских добровольцев полков­нику Калугину, боюсь, не справиться.

-   Кого предлагаешь?

-   Кроме майора Катюшина, некого. Тем более, он знает обстановку, а бойцы знают его.

-    Добро! - кивнул генерал. - Готовь ему замену в штабе. А я сейчас еду к Щеглову.

Если бы была хоть малейшая возможность, он с великим бы удо­вольствием стянул с ног сапоги и хотя бы на час упал на свою солдат­скую койку, чтобы после почти бессонной ночи и поездки в штаб кор­пуса в раскаленном броневике забыться в подступающем, дурманя­щем сознание сне. Но такой возможности не было.

-   Адъютант! Ведро холодной воды!

Долго плескался во дворе школы над ведром холодной воды, хотя бы таким способом пытаясь отогнать усталость и радуясь, что к Щег­лову все еще можно добраться на "эмке".

Через полчаса генеральская "эмка" по пологому склону улицы вые­хала на Быховскую, подпрыгивая по булыжнику, двинулась к мосту че­рез Днепр. Когда поравнялись с раскинувшимся на береговой круче городским парком, генерал окинул взглядом хорошо просматриваемую отсюда ровную, как стол, пойму реки, вдруг сказал:

-   А ведь парк - отличная позиция! Как, Юра, считаешь?

Так точно! - подтвердил адъютант. - Горочка - что надо. Далеко с нее видно.

-   Вот и запиши себе: вернемся - приказ городскому штабу оборо­ны! Пусть копают здесь окопы.

-   Вы думаете, товарищ генерал, - насторожился Осинин, - что фа­шисты...

-   Я думаю, - с досадой перебил генерал, - что предусмотритель­ность на войне не мешает. Как вернемся, так и позвони.

Он уже знал, что несмотря на любые подкрепления, которые еще не удастся наскрести, Щеглову долго не продержаться. И, стало быть, не так уж далек тот час, когда полк будет вынужден отойти в город. Надо лишь точно рассчитать этот час. чтобы отход не превратился в бегство под ураганным огнем врага.

-   Петр, прибавь-ка газку! Что-то долго мы ползем.

На КП Щеглова пришлось добираться пешком, оставив машину у штаба полка. Шли по неглубокому окопу, натянув на головы получен­ные у помначштаба каски. Километрах в полутора впереди шел бой, и Осинин, поглядывая на частые всплески рвущихся там снарядов, осто­рожно предложил:

-   А может, переждем малость, товарищ генерал?

-   А потом? - то ли осуждающе, то ли с насмешкой спросил на ходу комдив: - Скажем Щеглову, что заблудились?

Осинин не нашелся, что ответить, молча пошел дальше.

На КП Щеглова царила та легкая суматоха, которая почти всегда случается там, где дела идут не так, как надо

-   "Орел!", "Орел!" - прижимая трубку телефона к уху и опасливо поглядывая на командира полка, надрывался телефонист. - Ты какого черта молчишь? "Орел!"

А сам Щеглов в это время еще громче кричал в трубку другого телефониста и машинально вытягивался над бруствером окопа, стара­ясь разглядеть, что делается впереди, кажется, забыв, что рядом находит­ся стереотруба.

-   Денисов! Почему батарея прекратила огонь? Ты меня слышишь? Немедленно открывай огонь!

Увидев генерала, он не сдержал невольной гримасы недовольства, бросил трубку подхватившему ее лейтенанту и шагнул вперед.

-   Товарищ генерал!..

-   Продолжай командовать, - остановил его генерал Романов.

-   Денисов! - заорал Щеглов. - Никакой смены огневых! Я прика­зываю! - и тут же подхватил трубку другого телефона, которую уже протягивал вызывающий "Орла" телефонист. - Сибиряков? Сейчас тебе помогут. Продержись еще минут десять. Что? Как это не можешь? Я сказал — стоять!

Генерал Романов молча ждал у стереотрубы. Уже по тому, что он услышал, было ясно, что полк ведет тяжелый бой.

-   Какая атака? - спросил он у лейтенанта.

-   Кажется, седьмая...

-   Отобьют?

-   А куда деться?

Генерал склонился к стереотрубе, но разобраться в том, что увидел, не смог. В клубах пыли и частых разрывах шли танки, но почему-то не сюда, в сторону КП, а влево. Поэтому, когда Щеглов бесцеремонно на­жал на него сбоку, понимая, что отвлекать его сейчас нельзя, послушно отодвинулся в сторону.

-   Черт! - приникнув к окулярам стереотрубы, вскипел Щеглов. - Так и есть, повернули! Лейтенант, сигнал Жукову!

Почти тут же, глуша все остальные звуки, невдалеке ухнули тяже­лые гаубицы. Стреляли сразу всем дивизионом, и залпы один за дру­гим тяжко рвали воздух, раскатами грома разносясь над полем боя. "Остановят?! - в тревоге думал генерал Романов, то поглядывая через бруствер окопа, то на Щеглова. А тот - сосредоточенный и напряжен­ный - то наклонялся к стереотрубе, то отдавал короткие приказы лейте­нанту, то хватал трубку телефона сам, руководя боем и, наверно, уже забыв о присутствии комдива.

"И такого человека посчитали врагом народа, держали в тюрьме, - вспомнил генерал Романов. - Кому и зачем это было нужно?" Дважды и доверительной беседе пытался он поговорить об этом с Щегловым. Ждал жалоб, упреков и обвинений в чей-то адрес, но Щеглов преры­вал беседу. "О чем говорить, товарищ генерал? Не один я там оказал­ся!" И ни слова о том, что стоило ему, безмерно униженному и безза­щитному перед произволом, отказаться от подписи того, что ему подсо­вывали следователи. Так и не понял генерал, почему в конце концов выпустили на волю подполковника. Поверили в невиновность или спа­совали перед его стойкостью?

Гаубицы, наконец, прекратили свой рев.

-   Повернули? - с надеждой спросил комдив.

-   Черта с два! - зло прошипел Щеглов. - Остановили — и то хорошо.

-   Тогда почему Жуков прекратил огонь?

Не отрываясь от стереотрубы, Щеглов хмуро усмехнулся.

-   Экономим боеприпасы! А по закону надо бы молотить и молотить, пока обратно взапуски не помчатся. Да вот - нечем! Спасибо фашистам и за то, что сегодня у них авиации нет.

В период короткого затишья на КП забежал начальник политотдела дивизии батальонный комиссар Приходько. В надвинутой на самые глаза каске, запыленный с ног до головы и с подтеками пота на посерев­шем лице, он с удивлением взглянул на генерала, поспешно поздоро­вался.

-   Давит, подлюка! - словно желая обрадовать этим комдива, весело сообщил Приходько. - Только отобьем - снова лезет. Вот гад!

- Слушай! - обращаясь к нему, вмешался в разговор Щеглов. - Если можно, будь другом, гони в батальон Сибирякова, скажи, чтобы до темноты - ни шагу назад. Станет темнеть - я ему тульских доброволь­цев подкину. А до темноты... Ну, в общем, сам понимаешь: надо сто­ять!

- У меня ординарца убили, - пожаловался Приходько. - У тебя никого не найдется? Нет? Ну, ладно, обойдусь. - И убежал в батальон Сибирякова помогать отбивать очередную атаку.

" Тульские добровольцы!" - вспомнил генерал Романов. В тот вечер, когда они прибыли в дивизию, он так и не сумел найти времени погово­рить с ними. Нависшая со стороны Шклова опасность заставила сразу бросить их в бой, а потом пришлось переводить на помощь Щеглову. И вот теперь они здесь.

-   А я смотрю, неплохо держатся твои шахтеры.

-  Держатся, товарищ генерал, не обижаюсь. Сталиногорцам за своих бойцов краснеть не придется.

-   Как с потерями?

Вытирая пот с лица, подполковник нахмурился.

-   Сами видите, какая обстановочка. Снарядов в обрез, а танки прут почти без передышки. Вот и гибнут ребята.

"Ребята!" - повторил про себя генерал. И вспомнился день, когда в спешке он пополнял свои полки мобилизованными. Сколько тогда было добровольцев! А он не имел права брать сверх штата. Теперь и при желании уже некого брать. Так далеко Сталиногорск, так далеко!.. Ни одно письмо не дойдет. Ни собственной, оставшейся в Сталиногорске, жене, ни женам гибнущих под гусеницами танков шахтеров. Между ними - война, и чистенький, ухоженный город, возможно, так и не узнает, как сражались его сыновья и отцы в окруженном врагом Могилеве.

-   Береги мне солдат, Щеглов!

-   Я-то берегу! - огрызнулся подполковник. - А вот фашисты... В батальонах и половины не осталось.

В штаб дивизии генерал Романов вернулся уже в вечерних сумер­ках. Полковник Карпинский, что-то насвистывая себе под нос, колдовал над картой.

-    Очень даже невеселая картинка вырисовывается, - в ответ на вопросительный взгляд генерала произнес он. - Режут, сволочи, Щегло­ва на части. По-моему, батальон Сибирякова ночью надо отводить назад, а то утром его просто ототрут от полка.

О том, что к вечеру Сибиряков оказался в полуокружении, генерал уже знал. Примерно в таком же положении сражалась и прижатая к Днепру группа Златоустовского. Но он знал и другое: Сибирякова отво­дить нельзя, ибо тогда фашисты почти беспрепятственно двинутся на север, отрезая дивизию от основных сил корпуса.

-   Сибиряков останется на месте. Ночью Щеглов отдаст ему туль­ских добровольцев и половину противотанковой артиллерии. Сейчас этот участок - главный! Чем еще порадуешь?

-   Теперь у нас радости каждый час, - озабоченно произнес полков­ник Карпинский. - На вот, почитай! - и придвинул генералу листок бумаги. Это была шифровка из штаба корпуса о том, что фашисты в районе Чаус замкнули кольцо, и связь со штабом армии утеряна.

"К этому и шло, - прочитав шифровку, устало отметил генерал Ро­манов. - Замкнулся новый "котел", о котором фашисты завтра завопят на весь мир. Но мы еще посмотрим, господа! Мы еще не разбиты. И нескоро удастся Гудериану вытащить отсюда свои танки!.

Теперь можно было ожидать только одно из двух: или завтра из корпуса поступит приказ на отход за Днепр, чтобы вместе идти на про­рыв, или части корпуса начнут отход к городу.

-    Постоянно держи связь с Щегловым! - приказал генерал. - Я сейчас еду в городской штаб обороны. А ты предупреди командиров полков: если за ночь обстановка не изменится, пусть утром явятся ко мне на совещание.

Пока генеральская "эмка" пробиралась по темным улицам города, он думал об оставшейся в Сталиногорске семье. Как-то они там и что думают о нем, не получая никаких вестей от главы семьи. Что с ними будет, если ему суждено остаться здесь? Дважды за последние дни он пытался отправлять письма семье через улетающих в тыл летчиков, но дошли ли они? Ведь ни один из летчиков пока обратно не вернулся. А вчера с Луполовского аэродрома улетели в другое место последние самолеты. Значит, даже записки уже не послать.

Несмотря на поздний час, члены штаба обороны были на месте. Генерал Романов кратко ввел их в курс обстановки и... запросил под­моги.

-  Откуда? - может быть, впервые рассердился полковник Воеводин.

Мы уже отдали тебе более девяти тысяч бойцов, на заводах почти не осталось охраны, некому тушить пожары...

-    Подожди, полковник! - перебил его секретарь горкома Морозов, взявший на себя все заботы о городе после эвакуации обкома партии. - Сколько еще надо, Михаил Тимофеевич?

-   Хотя бы полторы-две тысячи, - устало произнес генерал. - Сей­час мы пополняем полк Щеглова за счет участков западного сектора, но затишье здесь может прерваться в любой час, а мне просто нечем усилить полки этого сектора.

-   Оружие будет? - в упор спросил Морозов.

-   С оружием плохо, - признался генерал Романов,- Собираем на поле боя, ремонтируем на ваших заводах. Но надо бы увеличить число ремонтников.

-   Так они же все у тебя, - напомнил Воеводин. - Воюют!

Генерал Романов промолчал. Он отлично понимал, что требовать от города что-то еще просто нечестно. Полкам дивизии и ополченцам отданы все запасы продовольствия, запасы белья и медикаментов, взрослое мужское население уже все в строю.

- Хорошо! - оборвал паузу Морозов. - Мы найдем эти две тысячи! Пойдем по заводам, обратимся к населению, встанем под ружье сами. Соберем на ремонт оружия стариков. Но и ты, Михаил Тимофеевич! - в  голосе секретаря горкома что-то дрогнуло. - Но и ты... Береги народ, генерал! Сам видишь, что город истекает кровью, отдает последнее. Ты уж думай там хорошенько.

Утром в штабе дивизии собрались все командиры могилевской обороны. Открыв совещание, генерал Романов не посчитал нужным скрывагь от них то, что уже знал сам, подробно изложил свой разговор с комкором.

-   Я сказал, что вывести дивизию за Днепр в короткий срок мы не сумеем, - негромко докладывал генерал. - Но обстановка снова изме­нилась, корпус отрезан от армии, и, возможно, в этих условиях будет целесообразней собрать все силы в один кулак. А что думаете вы, товарищи командиры, если поступит приказ на отход?

Наступила долгая томительная пауза. Командиры сидели молча, не глядя друг на друга. Каждому из них было совершенно ясно, что значит выход из города с таким количеством раненых, оставшейся артиллери­ей и имеющимся запасом боеприпасов, каких усилий он потребует. А если отход будет замечен противником, и он бросит свою авиацию?

-    Поздно, Михаил Тимофеевич! - произнес полковник Кутепов,- Даже если приказ поступит сейчас - уже поздно. У нас отличная обо­рона, отлаженная связь и управление, пристреляные рубежи. Я за то, чтобы город не сдавать. Сражаясь здесь, мы поможем другим, воодуше­вим растерявшихся и нанесем врагу урон.

До конца честный и по-солдатски прямой, он был уверен, что страна знает, как сражается Могилев, и подвиг его защитников будет служить примером другим.

Наверно, так же думал вставший вслед за ним и полковник Мазалов.

-   Я согласен с Кутеповым! - твердо сказал он. - У нас еще доста­точно сил для обороны.

В том же духе высказались и полковники Живолуп и Слепокуров. Подполковника Щеглова в связи со сложной обстановкой на его участ­ке на совещании не было.

-   Ну, а если приказ все-таки поступит? - спросил напоследок гене­рал Романов.

-   Будем выполнять! - в один голос ответили командиры.

Последним выступил комиссар Черниченко. Сурово сдвинув брови, напомнил о долге и присяге, о требовании Главпура защищать Моги­лев. И, когда он закончил свою краткую речь, генерал Романов негром­ко произнес.

-   Майор Катюшин! С сего часа вы назначаетесь командиром свод­ного полка. К месту службы убыть немедленно! Пожелаем, товарищи, ему боевых удач!

Ночью подполковник Щеглов донес, что локтевая связь с частями сто десятой дивизии утеряна, между ним и соседями - крупные массы прорвавшихся войск противника. Это значило, что Могилев уже отре­зан от корпуса и вопрос о выводе войск из города отпадал сам собой. А утром радиостанция корпуса перестала отвечать на вызовы дивизион­ных радистов.

3.

На войне дом солдата заменяет его окоп. Здесь, на ограниченном, отведенном ему клочке земли он и живет. В бою окоп защищает от вражеской пули и глупого осколка, а станет тихо - отбит или отошел противник - в нем и место для отдыха, и столовая, и баня, и все осталь­ное, что нужно живому человеку. Если и убьют, то, случается, тут же и похоронят, наскоро приспособив под братскую могилу воронку от бом­бы или тяжелого снаряда. И стоят в обороне мертвые и живые, не мешая друг другу.

Вчера, несмотря на полную тишину вокруг, был трудный день: закан­чивали восстановление обороны. Сегодня с утра, наверно, впервые за все дни боев вдруг оказалось, что делать совершенно нечего. Очищены окопы, восстановлены разрушенные блиндажи и дзоты, протянута связь и подвезены боеприпасы. Ничего не было слышно и о словно сквозь землю провалившемся противнике. Бойцы откровенно заскучали.

-   А что, товарищ сержант, если нам с Ломовым во-он к тем домиш­кам смотаться? - неожиданно предложил боец Степкин Смирнову.

До домишек было никак не меньше километра, и Смирнов удивлен­но спросил:

-   Это еще зачем?

-   Дык помыться бы не мешало.

-   Что? - растерявшись от такого неожиданного признания, вскинул­ся сержант.

-   Помыться, - спокойно повторил Степкин, словно речь шла о су­щем пустяке. - А то ведь закоржавели совсем, исподнее колом стоит.

У Смирнова и у самого "исподнее" давно стояло колом. До того пропотел и испачкался за последние дни, что белье к телу липнуть перестало, шуршит на ходу. Но - помыться? Этого ему и в голову не приходило.

-    Ну - правильно! Вы там баниться будете, а мы тут за вас - воевать. Здорово придумали!

-   Так мы же не там, товарищ сержант, - вступит в разговор Ло­мов. - Мы только за водичкой сбегаем.

-   Да там и нет никого!

-  Может, и нет, - согласился Степкин. - Но раз люди жили, должна же быть вода. Отпустите, товарищ сержант, мы быстро. Чистому-то и помирать веселей.

-   Пока тихо кругом, - дополнил друга Ломов.

Смирнов прикинул еще раз расстояние до домишек, вздохнул и не­ожиданно решил:

-   Бегите. Только, чтобы одна нога тут, а другая - там.

И с некоторой долей растерянности наблюдал, как, размахивая ко­телками, понеслись по полю Степкин и Ломов. То ли правильно посту­пил, то ли глупость сморозил? Хоть и тихо, а все-таки передовая, от начальства вполне может обломиться.

Со стороны леса ветер тянул запах гари, к которому уже примешивался неприятный душок от начавших разлагаться вражеских трупов. Была из штаба команда все их подобрать и захоронить, но сначала было не до них, а потом, пользуясь тем, что из штаба приказ не повторили, бойцы решили по-своему: "Мы их не звали, сами пришли. Вот и пусть валяются!"

То и дело поглядывая в сторону домишек, Смирнов подошел к при­сланным вчера вечером на пополнение ополченцам.

-   Как дела, парни?

-   Ничего, товарищ командир, - меланхолично ответил очкарик Фома Абрамчик. - Войну бы отменить - и совсем хорошо. А то у нас Паша шибко скучает. Назначил девушке свидание, а нам адрес сменили. Где теперь искать будет?

-   Фома! - осуждающе протянул Павел. - Может, хватит?

-    А мы не за нее переживаем, - уточнил сидящий чуть поодаль Сергей Алехно. - Куда она теперь свои пирожки принесет? Вот уж печет, товарищ командир!

-   Один раз и принесла, - смутился Павел.

-   Зато на всю жизнь запомнились.

У всех троих были немецкие автоматы, и Смирнов невольно позави­довал. Совсем неплохое оружие для ближнего боя! Но все захвачен­ные в бою почему-то приказали сдать, а у ополченцев оставили.

Постояли, покурили, поговорили о том, о сем... Тут-то и появились Степкин и Ломов.

-   Прибыли, товарищ сержант!

-    Ну, ловкачи! - не сдержал удивления Смирнов, разглядывая в руках бойцов полнешенькие - и как сумели не расплескать! - где-то добытые ведра с водой. - Всегда бы так успевали.

А через полчаса добрая половина взвода, не скрывая зависти, наблю­дала, как Степкин и Ломов по очереди мыли друг друга, употребив вместо мочалки обыкновенную портянку.

-   Ого-го! - подпрыгивая под струйкой холодноватой воды, жеребцом гоготал тощий, кажущийся голым еще более нескладным Степкин. - Спину, Миша, еще разок! Не жалей портянки!

-   Это что еще за явление Христа народу? - появившись совсем не вовремя и гневно разглядывая голыша-бойца, удивился капитан Плотни­ков. - Кто разрешил?

Наверно, все бы как-то обошлось, если бы Степкин не дал маху. Вместо того, чтобы поскорее юркнуть куда-нибудь подальше от коман­дирских глаз, он, помня службу, вытянулся во весь рост и застыл по стойке "смирно".

И взвод не выдержал, грохнул дружным хохотом, а капитан Плотни­ков побагровел.

-   Прекратить! - гаркнул он. - Немедленно всем вниз!

-   Дозвольте хоть обтереться, - в растерянности беря "под козы­рек", жалобно попросил Степкин.

Теперь взвод уже взвыл. Даже Ломов, бросив портянку и присев на корточки, хохотал так, что из глаз у него катились слезы. Какие-то мгно­вения капитан Плотников с недоумением оглядывался вокруг, потом вдруг махнул рукой, расхохотался и пошел дальше.

Итогом этого происшествия было то, что... капитан Плотников приказал организовать помывку бойцов в тех самых оставленных жителями домах.

-   Мой почин! - гоголем ходя по окопу, ораторствовал Степкин. - Если бы не мы с Ломовым, ходить бы вам грязными.

Бойцы, вспоминая, как он стоял "во-фрунт" перед командиром бата­льона, весело посмеивались. А сержанту Смирнову совершенно неожи­данно "обломилось" от командира роты. Когда пришло время отправ­лять его бойцов, оказалось, что командиров отделений у него нет.

-    Почему не назначил? - насел на него командир роты. - Я же приказал!

-  А кого назначать, товарищ капитан? - попробовал увернуться Смир­нов. - У меня же - ни одного кадрового! Да их и всего-то двадцать три, как-нибудь сам управлюсь.

-    Не управишься! — сердито возразил Рогов. - В бою одному за всеми не углядеть. А тебе даже в баню не с кем личный состав отправить. Немедленно назначить!

После краткого раздумья Смирнов разделил взвод на две части. Первую оставил за собой, а над второй поставил командиром Гаврикова. Хоть и не речист, зато хозяйственный.

-   Дожили! - услышав о таком назначении, громко протянул Степ­кин. - Дык он же, товарищ сержант, и командовать как следоват не умеет! Сам говорил, что в колхозе конюшней заведовал.

-   Научусь! - ничуть не смутившись от неожиданного повышения, заверил его Гавриков. - И уж сачковать тебе, Степкин, теперь не дам.

-   Это я-то сачкую? - возмутился Степкин. - Да я...

-   Отставить разговорчики! - вмешался Смирнов. - Командир отде­ления Гавриков! Проверить у всех оружие и вообще заняться делом. Наблюдателя менять через два часа!

-   Есть! - бодро заверил Гавриков. - Дело найдется.

Чистым и по-мирному спокойным было небо, тишина висела над полем, и только здесь, в окопах, слышался негромкий солдатский гово­рок, шелест иногда осыпающейся земли да нечаянный звон уроненного кем-то котелка. Смирнов проверил у своей части взвода оружие, осмот­рел позиции, ненадолго сходил к старшему сержанту Дорохову. А когда вернулся, увидел, что Гавриков с частью своего отделения занимается устройством какого-то странного сооружения.

-   Что еще за стройка?

-   Уборная, - продолжая орудовать лопатой, односложно ответил Гавриков,

-   Места, что ли, мало? - удивился Смирнов. - Вон, воронки кругом.

-   Так их, товарищ сержант, уже все заср... и, - пояснил Курносов. - Да и как в нее доберешься, когда стрелять зачнут? А эта под боком будет.

-   А накат зачем?

-   Чтобы сверху не вдарило. А то сидишь и ждешь, что вот-вот на тебя сверху свалится. Наш командир и решил...

- Начальство - оно завсегда такое! — хмуро вмешался Степкин. –

Пока в рядовых ходил - запросто по воронкам бегал. А теперь ему теплый клозет подавай. Да еще и с крышей.

-   Дурак! - равнодушно отозвался Гавриков.

Усмехнувшись, Смирнов отошел. Раз уж так решили, пусть заканчи­вают. Может, и правда вони станет меньше.

-   Товарищ сержант! - обратился к нему Ломов. - Тут ребята писем целую кучу накатали. Куда их?

-    Отнеси в ротную землянку.

Он еще не знал, что вчера, когда бойцы взвода заканчивали подготов­ку окопов к новым боям, немецкие танки ворвались в Чаусы, и все письма, в которых бойцы спешили сообщить, что они пока живы и здоровы, уже никуда не уйдут, а сами они обречены на пополнение страшного по смыслу и одновременно ничего не говорящего списка пропавших без вести.

На рассвете к окопам вышли злые, усталые разведчики.

-   Ну, как там? - поинтересовался проверяющий в это время часо­вых Смирнов. - Все тихо?

-   Было тихо! - махнул рукой старший лейтенант Михалев. - Пехо­та валом по всем дорогам прет.

-   Много?

-   До черта! Нас так было прижали, что еле вырвались. Где у вас тут телефон поближе? Надо в штаб полка сообщить.

-   Выходит, заканчивается передышка? - задумчиво спросил капитан Рогов, когда Михалев закончил доклад штабу.

-   К тому идет, - кивнул лейтенант. - Ну, бывай, капитан, комполка к себе требует. Поутру жди гостей.

"Вот и закончился наш отдых!", - оставшись один, вздохнул Рогов. Наверно, как ротному командиру, получившему такие тревожные вести, ему надо было что-то делать, а он продолжал сидеть на нарах, погляды­вая на задремавшего с привязанной к уху трубкой телефониста. То ли устал бедняга за ночное дежурство, то ли так уже привык к войне, что весть о появлении фашистов его уже не волновала.

-   Разрешите, товарищ капитан?

Рогов вздрогнул от неожиданности, стремительно повернулся ко входу в блиндаж. В проеме, завешанной плащ-палаткой, двери стоял... Кудинов.

-   Ты? - почти не веря глазам, воскликнул Рогов. - Откуда?

Ведь по данным штаба все артиллеристы погибли вместе с лейте­нантом Лобковым!

-   Из госпиталя, - просто ответил Кудинов.

И только тут заметил Рогов белую полоску бинта в разрезе чуть расстегнутой гимнастерки ефрейтора.

-   Так тебя ранило? А мне сказали, что...

-   Уцелел, - улыбнулся Кудинов. - Оглушило, правда, здорово и пле­чо малость царапнуло.

-   А почему не в госпитале?

-   Так я как раз оттуда, - еще шире улыбнулся Кудинов. - Малость подлечился и...

-   Сбежал?

Улыбка сползла с лица ефрейтора.

-   А сейчас, товарищ капитан, оттуда все лататы задают!

-   Ну, уж прямо все!

-    Которые на ногах, почти все! - уверенно возразил Кудинов. И продолжал быстро и взволнованно: - Там же, товарищ капитан, от од­них разговоров концы отдашь. Говорят, что немцы уже за Смоленском, что наши скоро на прорыв пойдут, а раненых... В общем, кранты госпи­талю! Вот и дергают оттуда, кто куда. Тут хоть винтовку дадут и не бросят в случае чего, а там...— и он безнадежно махнул рукой.

-   Не очень-то слухам верь, - посоветовал Рогов.

-    Какие же это слухи? - горячо возразил Кудинов. - Раньше-то, говорят, раненых в тыл увозили, а при мне - ни разу. Стало быть, некуда отправлять! А вы говорите - слухи.

Рогов промолчал. Что дивизия уже окружена, он знал, но бойцам об этом пока не говорили: кто-то побаивался паники.

-   Ладно! - решил он. - Ты пока отдохни, скоро завтрак доставят.

-   А я уже возле походной кухни заправился, - признался ефрейтор. - Я ведь сначала к артиллеристам завернул, думал кто еще уцелел, а они...

-   Погибли ребята! - подтвердил Рогов.

-    Ну, мы им тоже дали! - сверкнув глазами, злорадно произнес Кудинов. - Тот лейтенант! Он же - бешеный! Вывел нас прямо на них... Танки за двести метров в пыли ходят, нас не видят, а мы по ним - сбоку! Вы бы видели, как они шарахнулись! Ну, а потом и нам дали.

-   А ты про Михайлова слыхал? - вспомнил Рогов.

-   Живой? - обрадовался Кудинов. - Где он?

-   Погиб. Но каким парнем-то оказался! Смертельно раненный дос­тавил донесение и умер.

-   А ведь тихоня был...

Где-то подходил и копил силы враг, а они сидели и вспоминали. Двое, еще оставшиеся от всей батареи, скорбящие о павших и готовящи­еся к новым боям, совсем не думали, что будет с ними дальше.

-   Ладно! - наконец, спохватился Рогов. - Я по траншеям пройду, ты... Если хочешь, оставайся со мной. Мне все равно связной нужен. Пушек у нас теперь - кот наплакал.

4.

Около восьми часов утра где-то за Ямницким лесом в небо всплыл аэростат, тяжелые батареи врага начали пристрелку, и небольшие груп­пы пехоты замелькали в измятой предыдущими боями ржи.

Ты гляди! Ты гляди! - взволнованно вскрикивал Степкин, пытаясь разглядеть, что они там делают. - Это какие-то другие, мужики. Те бывало от леса валом перли, а эти - пригнутые, тишком добираются. Сержант, чего они там мельтешат?

Рассматривая противника в бинокль, Смирнов не ответил. Он и сам не понимал, в чем дело. Без стрельбы, полусогнувшись, совсем небольшими группами вражеские солдаты подбирались все ближе. Вот они мелькнули и пропали у подбитых танков, потом появились чуть в стороне, где, кажется, и залегли. И тут же в воздухе тягуче завыли первые мины.

-   Вот тебе и другие! - сквозь зубы процедил Смирнов, пригибаясь. - Всего-то и разница, что те издали лупили, а эти поближе подобрались.

Но разница все-таки была. Раньше при обстрелах можно было уйти в укрытие и переждать огонь там. Теперь, когда враг находился в каких-то четырехстах метрах, уходить было нельзя. Хотя фашисты силь­ного огня и не вели, методичный обстрел шел постоянно. Под прикры­тием его, используя многочисленные воронки, пехота подбиралась все ближе.

-   Уж шли бы, что ли! - не понимая, что происходит, нервничали бойцы. - А то толкутся, что твоя саранча...

Они все не шли. Теперь они ползли, ведя прицельный огонь по амб­разурам и огневым точкам, а то и по неосторожно мелькнувшей над бруствером каске.

От капитана Плотникова поступил приказ открывать огонь без об­щей команды, не подпуская таким образом фашистов близко. Смирнов, как и все бойцы, нервничающий от постоянной близости неизвестно что замышляющего врага, подал команду - обстрелять слишком на­хальную группу лезущих фашистов к остаткам проволочных заграж­дений. Те сразу же юркнули в разные укрытия, а по позициям взвода густо ударили из минометов.

-   Вот это разозлились! - пригибаясь возле сержанта в тесной ячейке, испуганно забормотал Курносов. - Ты гляди, как садит! Тут и головы не поднять.

Голову действительно поднять было невозможно. Фырчали и выли осколки, пули то и дело рвали бруствер окопа, огонь взвода сразу осла­бел. И тут же впереди снова замелькали ненавистные каски.

-   Огонь, ребята! - бросаясь вдоль окопа, заорал Смирнов. - Огонь! Лупи их! Степкин, ты чего зажался?

-   Так раненый я, товарищ сержант! - плаксиво затянул боец, еще больше сгибаясь в своей ячейке. - Раненый и контуженный...

-   А ну,показывай!

Кряхтя и охая, Степкин чуть разогнулся и начал расстегивать брюки.

-   Так вдарило! - разоблачаясь, жаловался он. - Думал, что уже с белым светом прощаюсь. Придется мне, должно, в госпиталь...

-   Быстрей! - поглядывая то на бойца, то поверх бруствера, рявкнул Смирнов.

Но хотя Степкин добросовестно спустил брюки и задрал на голову гимнастерку, смотреть оказалось нечего. На спине бойца чуть пониже поясницы темнел лишь небольшой синяк. То ли осколком на излете ударило, то ли комом земли.

-   Одевайся! - рассерженно приказал Смирнов. - С такой раной сто лет живут. А то и больше.

-   А мне сто лет и не надо, - вздохнул Степкин. - Мне бы только войну пережить, а там уж я как-нибудь...

-   Переживешь! Не будешь задницу подставлять! Да быстрее же ты, черт! А ну, бери винтовку, вмажь вон тому, что изо ржи выглядывает.

-   Сичас! - кривясь от боли и с трудом разгибаясь, пообещал Степ­кин. - Это который? Ага, вижу. Сичас я ему!..

Но выстрел Степкина оказался неудачным. Фашист только на мгно­вение присел, а потом снова высунулся изо ржи.

-   Еще!

И снова Степкин промазал.

-   Эх, ты! - разозлился сержант. - Тоже мне стрелок! Вот и воюй с такими!

-   А я, между прочим, на войну не просился, - сердито напомнил боец. - У меня и дома делов хватало.

Нахального фашиста срезал кто-то из бойцов взвода, но, если бы не открыла орудийный огонь наша артиллерия, пятой роте пришлось бы плохо. Он смел ближние группы немцев, остальные затихли, ослабили обстрел.

-   Давно бы так! - приходя в себя, бормотали бойцы. - А то молчат- молчат...

-   Стало быть, команды не было.

-   Какая еще команда нужна, когда они рядом?

Этот трудный день, почти не покидая своих мест, взводы и роты провели в постоянном напряжении, то ведя огонь, то сами укрываясь от обстрелов. Все ждали ночи: ведь раньше фашисты к ночи затихали. И с наступлением темноты они действительно затихли, в окопах появи­лись для перевязки и эвакуации раненых санитарки эвакоотряда.

"Надо бы показать им Степкина", - вспомнил Смирнов, когда санитарки уже собрались уходить. - Может, и правда повредили?"

-   Гавриков, где Степкин? - окликнул он командира отделения.

-   А черт его знает! - отозвался Гавриков. - Только что тут кру­тился.

-   Найти и показать санитарам!

Но напрасно Гавриков мотался по окопу, Степкин как сквозь землю провалился.

-   Степкина не видели? - проходя мимо вылезших из своего тесного блиндажа станковых пулеметчиков, спросил он.

-   Ищи там! - пулеметчик кивнул на лаз в блиндаж и усмехнулся: - Только зря ты...

Недослушав его, Гавриков метнулся к лазу.

-   Степкин! - наклоняясь над ним, гаркнул он.

В ответ в темноте блиндажа кто-то пискляво охнул, и не успел Гавриков ничего сообразить, как мимо него мелькнула выскочившая из лаза медсестра, а вслед за ней появился заправляющий на ходу обмун­дирование Степкин.

-   Эх ты, командир! - укоряюще затянул он. - Ну, за каким чертом тебя принесло? Какую обедню испортил!

-   Так ты что? - только теперь поняв, в чем дело, обалдело воззрил­ся на него Гавриков. - В любовь играть вздумал?

-   Не успел, - ничуть не смутился Степкин. - В самую интересную минуту тебя принесло. Не мог припоздниться. А еще земляк! - и вразвал­ку двинулся по окопу.

"Вот это Степкин! - глядя ему вслед, невольно восхитился Гаври­ков. - И тут успел! И спина у гада гнуться стала!"

Сначала он решил, что тут же обо всем расскажет бойцам. Пусть ребята похохочут. Но, провожая взглядом уходящих в тыл медсестер, передумал. Уходят! Чего же сам-то он зевал, когда девки были рядом?

Вскоре после того, как ушел санотряд, немцы снова начали обстрел, огоньки выстрелов подбирающейся к окопам пехоты замелькали во ржи, всем стало ясно, что наступающая ночь на этот раз не принесет отдыха. Все также методично рвались мины, все оставались на своих местах, так как то справа, то слева то и дело вспыхивали короткие схватки уже с применением гранат. В этот вечер впервые в окопы не доставили ужин, скудно пополнили боеприпасы, а попытавшиеся выдви­нуться вперед полевые караулы были тут же обстреляны и вынужде­ны вернуться обратно.

-   Смотреть вперед! - то и дело проходя по окопам, требовал капи­тан Рогов. - Бей на любой шорох! Не подпускай их близко.

А шорохов впереди было так много, ночная темень все время грози­ла опасностью, то и дело срывались поспешные выстрелы что-то заме­тивших, а может быть, просто нервничающих бойцов.

-   Сержант! - окликнул Смирнова Степкин. - А чего это нам гра­нат-то не принесли?

-   Склад на учет закрыли, - зло огрызнулся сержант.

И Степкин, доверчивая душа, поверил.

-   Это кто же додумался-то? - охнул он. - Тут война сплошная, а они - на учет! Совсем, должно, наши командиры запарились.

В темноте кто-то негромко гыгыкнул, кто-то отчаянно выматерился. Смирнов зло сплюнул сквозь зубы.

-   Сиди, Степкин, и не трепись. Вперед лучше поглядывай. Ясно?

-   Дык чего же тут неясного? - покорно согласился боец. - Жрать не дают, гранат нету... Одно и остается, что в поле глядеть. Эх, жизня!

К рассвету обстановка еще более осложнилась. Фашистам кое-где удалось занять передовые окопы, и создалась парадоксальная ситуация: в одних и тех же траншеях, часто на расстоянии гранатного броска сидели и свои, и чужие, пытаясь выбить друг друга.

Наверно, за этот день устали и фашисты, стрельба к ночи прекрати­лась совсем. И в наступившей, наконец, тишине особенно ненавистны­ми казались всем издевательски-громкие звуки губной гармошки. Му­зыкант с автоматом сидел где-то рядом.

- Сержант! - послушав какое-то время эту музыку, предложил Ломов. - Разреши к нему с гранатой подобраться. Чего он разнылся?

- Не надо, - отказал Смирнов. - Ну их к черту!

При всей его злобе к навалившемуся, измотавшему все силы врагу, больше всего ему сейчас хотелось тишины и покоя.

В полночь капитан Рогов вызвал к себе командиров взводов.

Пока тихо, организуйте бойцам отдых, - приказал он. - Половине бойцов оставаться на местах, остальным - спать.

- Есть спать! - с готовностью подхватил Смирнов, - и не сдержал усмешки.

- Чему улыбаешься? - удивился Рогов.

- Да они давно уже спят, - признался сержант. - Подойдешь к кому, а он — как конь: стоит и спит. Часовые - и те носом клюют. То и дело будить приходится.

Да, после двухсуточного, почти не прекращающегося боя многими бойцами овладевало то тягостное равнодушие, при котором уже не страшат постоянная близость противника и угроза смерти, и снять его мог только хотя бы краткий отдых.

- Гавриков! - вернувшись во взвод, обратился Смирнов к отделен­ному командиру. - Уводи всех своих в блиндаж. До трех часов - всем спать.

А сам, разделив остатки взвода на три части, то и дело сновал по окопу, будя часовых и боясь, что вот-вот ткнется где-нибудь сам, чтобы забыться хотя бы минутным сном.

А тишина убаюкивала, легким звоном отдавалась в ушах, и тело само клонилось к такой ласковой, манящей так нужным отдыхом земле. Только наклонись, приляг!..

В три часа ночи, чувствуя неимоверное облегчение, Смирнов поднял отделение Гаврикова, сам развел бойцов по местам.

- Ни минуты не стой! - инструктировал он Гаврикова. - Все время мотайся по окопу, гляди в оба. В случае чего сразу давай огонь. Ясно?

И когда, наконец, упал на жесткие нары в душном блиндаже, даже удивился, как смог он все это время держаться на ногах. Сил вообще уже не было.

Проснулся Смирнов оттого, что где-то рядом вдруг гулко бухнула граната, а потом часто забили выстрелы СВТ. Выхватив наган, сержант бросился в траншею.

- Немцы, сержант, немцы! - поспешно вставляя в винтовку новый магазин, кричал Курносов.

Стремительно разбегались по местам поднятые стрельбой бойцы, но немцев нигде видно не было.

- Да где они, черт? - пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте, зашипел Смирнов. - Курносов! Приснилось?

- Вот ей-Богу! - заторопился Курносов. - Гляжу, а они над окопом... Согнутые! Тянут чего-то... Я - гранатой!..

И вдруг оттуда, куда показывал боец, донесся отчаянный, почти нече­ловеческий вопль.

-   Братцы! - неслось из темноты. - Братцы! Выручайте! Не дайте про...

Голос стих так же внезапно, как и возник, но Смирнов уже все понял.

-   Огонь! - во весь голос заорал он. - По нейтралке - огонь! Пуле­метчики!..

Беспорядочная стрельба вспыхнула сразу же, и ее подхватили слева и справа. В ответ немцы открыли минометный огонь.

-   В чем дело? - насел на Смирнова появившийся в окопе Рогов. - Почему стрельба?

-   Немцы кого-то из наших утащили!

-   Проспали, черт бы вас! - взбеленился Рогов. - Говорил же смот­реть! Проверить личный состав! Кудинов! Передай другим взводам.

Через несколько минут бессмысленная стрельба в темноту начала затихать. И тут же к Смирнову подбежал Гавриков.

-   Сержант, Степкина нету!

-   Как это нету? - уже предчувствуя, что кого-то не окажется, заорал Смирнов: - Искать! Найти!

Он почему-то не мог поверить, что несчастье обрушится именно на Степкина, нескладного, не в меру говорливого, вечно сующего нос куда не надо, и, может быть, поэтому ставшего неотъемлемой частью взвода.

-   Искали, - виновато твердил Гавриков. - И винтовка на месте, и каска его валяется, а самого нету. Уснул, должно...

"Уснул", - повторил про себя Смирнов и яростно выругался. Вот она - тишина! Обрадовались, отдыхать решили. А фашисты тем и вос­пользовались.

Как и положено, о пропаже бойца доложили в штаб. Оттуда вскоре прибыл уполномоченный особого отдела, и начались допросы: с кем Степкин дружил, о чем говорил, не намекал ли сдаться... Бойцы ходили хмурые, неразговорчивые. Часовые, нервничая, то и дело открывали огонь в темноту. Об отдыхе уже никто не думал.

-   Заварили кашку! - ругался Рогов. - Теперь будут душу мотать.

Но с рассветом фашисты начали обстрел из тяжелых орудий. Упол­номоченный поспешил обратно в штаб. По окопам роты было выпу­щено всего с десяток снарядов, а потом фашисты начали бить по горо­ду, обстрел из тяжелых принес уныние и злобу.

-   Ничего себе - вороночки! - побывав на месте разрывов, вздыхали бойцы. - Ни один накат не выдержит.

-   Да уж ковыряет - будь здоров! Теперь начнет, падла, глушить. Вон, как по городу долбает!

Доставили завтрак и воду, но к еде почти никто не прикоснулся, зато термосы с водой опорожнили сразу. Пришлось водоносов отправлять в тыл снова. А бойцы, на этот раз не дожидаясь команды, деловито расходились по своим местам, молча готовили гранаты и винтовки, на­верно, не думая о лежащей за их спинами Родине, но готовые до конца защищать свою ячейку и свой окоп.

Смирнов подошел к замершему у бойницы Ломову, осторожно тро­нул его за плечо.

-   Жалко друга?

-   А это я во всем виноват! - со злобой произнес тот. - Гришка-то - он ведь чуял, что добром дело не кончится.

-   Да брось ты!

-   Чего - брось? - возразил Ломов. - Когда на отдых пришли, ему бы спать, а он давай мне про своих рассказывать. И такие они у него, и красивые, и добрые... Мне бы прикрикнуть, спи, мол! А я, дурак, уши развесил. Вот и проговорили... Он, может, потому и задремал, что по­спать не пришлось. Вернусь - что я его бабе скажу?

-   А ты ее знаешь?

-   Так мы же оба - куркинские. Стой, сержант, кажется, снова пол­зут. Ну, сволочи! Нынче я с вами по-другому говорить буду. - Ломов передернул затвор винтовки. - Ползи, курва немецкая, ползи!

5.

Был еще один жаркий, нескончаемо длинный день, прошедший в постоянных перестрелках, вое и треске мин, в скрипящей на зубах, за­бивающей пересохшие глотки пыли. Но все попытки гитлеровцев доб­раться до окопов были отбиты. А когда село так надоевшее за день солнце, и стрельба малость пошла на убыль, к Смирнову подошел Гаври­ков.

-   Это что же, сержант, - начал он. - Выходит, Степкина мы им простим?

-   То есть, как простим? - не понял Смирнов.

-   А так! Они его увели, а мы - умоемся? Не годится!

-   Ты чего хочешь?

-   В гости к ним сходить, - в упор глядя на сержанта, процедил Гавриков. - Как они к нам, так и мы к ним. Или мы хуже?

Смирнов сдвинул каску, задумчиво почесал за ухом.

-   На это разрешение начальства требуется.

-   Ты - командир, ты и похлопочи.

Не слишком-то охотно отправился Смирнов на эти хлопоты. После напряженного дня бойцы устали, вряд ли кому затея Гаврикова придет­ся по душе. Да и начальство неизвестно что скажет.

Но он ошибся. В землянке командира роты оказался капитан Плот­ников, и едва Смирнов начал нерешительно излагать предложение Гав­рикова, комбат сразу оживился.

-   А что! - подхватил он. - Если найдутся охотники... Они же со­всем нас не ждут! Вот и устроим им легкий сабантуй. Действуй, сер­жант, ищи добровольцев. Хотя бы человек пять-шесть.

Но добровольцев, к удивлению и радости Смирнова, оказалось куда больше. Гавриков, Ломов, Курносов, четверо бойцов из второго взвода... И когда Смирнов, по совету Гаврикова, попросил у ополченцев автома­ты, Фома зачем-то протер очки и деловито сказал:

-    Так нам за патронами все равно надо идти. Зачисляй в свою команду.

Набиралось больше, чем нужно, и после легкой перебранки Смир­нов остановился на шести бойцах.

-   Хватит! - отрезал он. - Меньше народа - меньше шума.

Капитан Плотников сам провел инструктаж группы, и в полночь,

имея два ручных пулемета и три автомата, группа вылезла из окопа.

Устали ли немцы за день, или были целиком уверены в своей бе­зопасности, но группу добровольцев они не заметили. Изредка взлета­ли ракеты, короткими очередями постреливали два или три пулемета, но никаких постов у них не было. И, проползя метров пятьсот по измя­тым остаткам ржаного поля, Смирнов повернул группу к одному из пулеметов. Когда подползли вплотную, Гавриков не бросил, а просто скатил в воронку, где сидели пулеметчики, "лимонку".

Ко всеобщему удивлению, взрыв не вызвал никакой паники. Дело­вито простучал соседний пулемет, двое немецких солдат зачем-то про­шли в тыл.

-   Они ни хрена не поняли, - шепнул Гавриков. - Полезли дальше.

Тут-то и запиликал на губной гармошке какой-то любитель музыки.

Был он совсем недалеко, и, прихватив трофейный пулемет, бойцы по­ползли к нему. А когда подобрались, оказалось, что музыкант не один.

-   Ты гляди! - шептал Гавриков Смирнову. - Во-он лежат. А там еще... Соловей-то - с целым выводком.

На этот раз без шума не обошлось. Когда рванули гранаты, добрый десяток фашистов вскочили с земли, по ним в упор ударили из всех стволов, а потом, слыша за спиной истошные крики оставшихся в жи­вых, бежали в темноту.

-   Ложись! - наконец скомандовал Смирнов. - Тишина!

Теперь немцы встревожились не на шутку. Они что-то орали, лупи­ли из автоматов и пулеметов, десятки ракет висели в воздухе. Так продолжалось с полчаса. А потом огонь начал затихать, по полю засно­вали парные патрули. Один из них прошел всего в десятке метров, но ничего не заметил.

-   Самое время - домой, - шепнул сержанту Гавриков.

-   Лежи!

Смирнов ждал полной тишины. А дождался...

Человек двадцать фашистов, идя тесной кучей, вылезли из темноты почти неожиданно. Их бы пропустили, если бы они не шли прямо на прижавшихся к земле бойцов. И когда до врага оставались какие-то метры, Смирнов нажал на спуск пулемета.

-   Назад! - заорал он, когда кончился диск. - За мной!

Они мчались к своим окопам изо всех сил, мгновенно вспыхнув­шая со всех сторон стрельба была такой неистовой, что каждый был уверен: до окопов им не добежать. Но когда задыхающиеся, уже теря­ющие силы, они свалились в родной окоп, оказалось, что никто даже не ранен.

Фашисты продолжали лютовать. Без перерыва работали, наверно, все их пулеметы, строчили десятки автоматов, били и били минометы.

-   Вот это оборзели! - пригибаясь, охали бойцы. - Как бы они со зла на нас в потемках не поперли.

Но немцы не "поперли". К рассвету их огонь затих. А когда рассве­ло, оказалось, что в ближних окопах, где они сидели вчера, фашистов уже не было.

-   А ведь задумался немец-то, - оглядывая непривычно пустые око­пы впереди, подвел итог Ломов. - Не понравилось, когда не с той сторо­ны ковырнули. Почаще бы их так, чтобы им не спалось.

Но в восемь утра снова завыли мины, пехота поползла к окопам.

По докладам из полков генерал Романов уже понял, что на этот раз он столкнулся с совершенно новой тактикой врага. Теперь фашисты не пытались, как раньше, с ходу ворваться в город, не бросались в отчаян­ные атаки, а методично и упорно, пользуясь превосходством в силах, сжимали кольцо окружения, постепенно выбивая защитников города из окопов в голое поле и расстреливая их там огнем артиллерии и минометов.

-   Что думаешь делать, Семен Федорович? - советовался Романов на рассвете с Кутеповым. - Они же не дают нам ни часа передышки, специально изматывают бойцов и выживают их из окопов.

-    Вот именно - выживают! - подтвердил Кутепов. - Выход вижу только один: менять и нашу тактику. Днем отбиваться, а ночью вести самые активные действия. Я уже создаю небольшие штурмовые груп­пы, а ночью выдвину часть артиллерии на прямую наводку и буду эти­ми группами атаковать. И не только выбивать фашистов из занятых ими окопов, но и продвигаться в темноте дальше, создавать временные огневые точки, чтобы враг не мог сразу разобраться, где мы, а где они. Прошлую ночь на участке второго батальона мы уже попробовали но­вую тактику, получилось отлично. Немцы, налетев в темноте на наши пулеметы, отскочили, как ошпаренные. А надо идти еще дальше, ставя отдельные пулеметы в самых неожиданных местах, чтобы они боялись любого кустика.

-   Выдержат ли бойцы? День и ночь в бою... Фашисты, уверен, своих меняют, а нам где взять народ?

-    Будем делить силы. Часть отдыхает, а другая воюет. Маловато людей, конечно, но что делать? Иначе они нас просто измотают.

Дельное советовал полковник Кутепов, но, закончив с ним разговор, генерал Романов положил трубку телефона в глубокой задумчивости. Делить бойцов для отдыха и боя... Легко сказать! Уж он-то знал, как трудно бойцу спокойно отдыхать, когда где-то рядом идет бой, и рука сама тянется к винтовке.

-   Смотрите, товарищ генерал! - прервал его мысли помощник на­чальника оперативного отдела. - Немцы снова аэростат подняли.

Вскоре фашисты начали обстрел позиций полков и города из тяже­лых орудий, по всей линии обороны начался бой. Особенно упорно, охватывая его с трех сторон, враг наступал на полк Щеглова.

-   Установили, что на нас давит семьдесят третья пехотная дивизия, - докладывал Щеглов. - Танковая куда-то ушла.

Генерал Романов понимающе вздохнул. Значит, у Щеглова фашис­ты вывели из боя танки и заменили их пехотой. Зачем? Или действи­тельно недалеки от истины разговоры среди бойцов о том, что немцы уже за Смоленском? Ведь штаб так и не смог восстановить связь с корпусом, что происходит на других участках фронта совершенно не знает.

-   Держись, Александр Васильевич!

Это было все, что в создавшихся условиях генерал мог сказать сво­ему подчиненному. А бой почти без перерывов шел по всему кольцу обороны, дальнобойная артиллерия фашистов, не жалея снарядов, вела огонь то по переднему краю, то переносила его на тылы и городские кварталы.

-   Ты что-нибудь можешь сделать? - прислушиваясь к грохоту неда­леких разрывов, наседал генерал Романов на начальника артиллерии. - Ведь по мирным же бьют, детей и женщин калечат!

Полковник Соловьев только разводил руками. Все его попытки заб­росить ночью корректировщиков во вражеский тыл закончились без­результатно: слишком плотно обложен город! Стрелять же, не устано­вив цель, - пустое дело.

-   Только снаряды пожжем, Михаил Тимофеевич! А их у нас - сам знаешь...

Сжав в бессильном гневе зубы, генерал отступил. Разведкой уста­новлено, что на город наступают двадцать третья, тридцать первая и пятнадцатая дивизии врага. Теперь с востока начала атаки и семьдесят третья. Четыре дивизии на три обескровленных предыдущими боями полка!

-   Снаряды беречь! Без них нам не продержаться и трех дней.

Вечером начальник артиллерии вызвал к себе всех командиров групп прикрытия пехоты. В школьном классе, где совсем недавно учили де­тей, собрались, как всегда невозмутимый, осунувшийся за последние дни полковник Живолуп, побледневший, со свежеперевязанной головой пол­ковник Мазалов и еще не остывший от волнений дневного боя бывший командир тяжелого артполка подполковник Якушев. Каждый из них знал, что подвоза боеприпасов скоро не будет, а ранее созданный запас тает на глазах. И разговор шел только об одном: как добиться наиболь­шей эффективности артиллерии при минимальной трате снарядов.

-   Никакой стрельбы по площадям! - чеканил полковник Соловьев. - Забыть про сосредоточенный и массированный огонь. Каждый выстрел - только по хорошо видимой цели при полной гарантии ее поражения. Свои командные пункты вынести в боевые порядки пехоты.

Хмуро слушали командиры-артиллеристы своего начальника. Да, снаряды надо беречь! Но как откажешь в помощи пехоте, если об этом чуть ли не со слезами, проклиная всех богов, просит командир батальо­на, на позиции которого вот-вот ворвутся автоматчики? Ответить, что мало снарядов? Да у него самого вдвое меньше положенного бойцов, и почти не осталось пулеметов. Как удержаться от выстрела, когда впереди, недосягаемые для ружейно-пулеметного огня, копятся вражеские солдаты, чтобы через минуту ринуться в очередную атаку?

-   Требуйте от командиров железной выдержки! - продолжал пол­ковник Соловьев.

-   А где они, командиры? - не сдержал досады полковник Мазалов. - Я сегодня полдня сам батареей командовал, а в ней - две пушки! Ни одного лейтенанта не осталось.

-   У меня одним дивизионом старшина командует! - сердито возра­зил ему полковник Живолуп. - И ничего, стреляют. Им бы снаряди­ков побольше...

-   Снарядов не ждите!

Невеселыми расходились командиры с совещания. Каждому было ясно, что самое трудное - впереди.

А комдив в это время сидел у полковника Воеводина.

-   Что еще можешь наскрести, Иван Петрович? - допытывался он, глядя на начальника гарнизона. - Ведь четыре дивизии здесь держим! Освободятся от нас, где они еще стукнут? А у меня в связи с потерями разрывы в обороне появляются. У Катюшина...

Пол и стены здания вздрогнули от серии разрывов невдалеке сбро­шенных бомб. Воеводин с опаской взглянул на затянутые черной бума­гой окна.

-   Кажется, по вокзалу... Так что там у Катюшина?

-   Локтевую связь со Слепокуровым потерял. А со стороны Шклова танки подходят. Обойдут его с фланга - трудно полку придется. А мне дыру заткнуть нечем. Поможешь?

Снова, но уже глуше, донеслись бомбовые разрывы.

-   У меня, - не спеша, прислушиваясь к звукам бомбежки, начал Воеводин, - остался только милицейский батальон капитана Владими­рова. Двести пятьдесят человек. Но отдать его я не могу.

-   Почему?

-   Плохо в городе, - признался Воеводин. - Каким-то путем в город начали проникать автоматчики. Да и диверсанты есть. Пока Владими­ров здесь, они особо не нахальничают.

Генерал Романов не сдержал вздоха. Диверсанты становились ре­альной угрозой, но выловить их в полуразрушенном, со множеством брошенных хозяевами домов, городе нечего было и думать.

И все же возможность прорыва врага на улицы была куда опасней. Поэтому и думали, то и дело поглядывая друг на друга, два командира, на плечи которых целиком легло тяжкое бремя обороны истерзанного боями города.

-    Нельзя эти фашистские дивизии отсюда упускать! - не спеша, словно бы убеждая самого себя, начал генерал Романов. - А у Катюши­на всего семьсот человек...

-   Да что ты меня словно мальчишку уговариваешь? - разозлился полковник Воеводин. - Сам знаю, что нельзя. И помирать нам с тобой нельзя. Ты вот, что делать, скажи!.. - рубанул ладонью по столу. - Ну, черт с тобой, забирай Владимирова!

Теперь насторожился генерал Романов.

-   А как же город?

-   Подниму отряды самообороны, команды ПВО. Ну, чего ты на меня уставился? Нету у меня больше ничего! Понимаешь ты это?

Ночью батальон капитана Владимирова вышел на позиции. А утром почти без артподготовки на сводный полк обрушился внезапный удар танкового полка.

-   Держимся, товарищ "десятый"! - возбужденно кричал в трубку телефона майор Катюшин. - Артиллеристы двести девятого дивизиона дают такой огонек - только держись! Так что - стоим.

К обеду он все же сдал деревню Гаи, а потом и Застенок. Но на поле боя уже полыхало около тридцати немецких танков, и враг прекратил атаки.

Вечером комдив и начальник штаба подводили итоги трудного во всех отношениях дня.

-   Полк Кутепова, - водя по карте карандашом, докладывал Карпинс­кий, - удержал позиции, но силы его на пределе. Комиссар полка Зобнин ранен в голову.

-   Кончился мой политсостав! - устало сообщил Черниченко. - Трое постоянно у Щеглова, двое занимаются тылами. Лейтенанта Куликова сегодня застрелили в ста метрах от политотдела. Должен я охрану держать?

Он был прав. Как только ушел из города батальон Владимирова, сразу начались обстрелы из-за угла и с чердаков.

-   Щеглов отбил все атаки, но местами отошел, - продолжал полков­ник Карпинский. - Перед вечером у деревни Дары им замечено скоп­ление танков...

-   Стоп! - остановил его генерал Романов. - И здесь танки? Что-то они за нас серьезно взялись. И если сегодня Щеглов отходил под напо­ром пехоты, то завтра... Что будем делать, Александр Иванович?

С минуту полковник Карпинский думал.

-   Если судить по итогам боя у Полыковичей, - осторожно начал он, - то...

-   То немцы завтра, возможно, не осмелятся на новый удар! — подхва­тил генерал Романов. - Так? Соединяйся с Катюшиным! Если танки от него ушли, то забираем двести девятый противотанковый и передаем его Щеглову.

Увы, ушли ли с его позиций вражеские танки, майор Катюшин не знал.

-   Перед темнотой были! - уверял он. - А сейчас... Вернется развед­ка - можно будет сказать точно.

Но ждать результатов разведки было некогда.

-   Делай так! - строго начал генерал Романов. - В полночь атакуй противника всеми силами...

-   Не успею! - перебил Катюшин. - До полуночи осталось...

Хорошо, в час ночи, - согласился генерал. - Для фашистов твоя атака будет, что снег на голову. Но учти: если наткнешься на танки, немедленно отходи назад. Если же их нет - занимай отбитые врагом деревни. И как только займешь, противотанковый дивизион срочно гони к Щеглову.

-    Товарищ генерал! - забыв в волнении все позывные, завопил Катюшин. - С чем же я тогда...

-  Это - приказ! - жестко отрезал генерал. Ни уговаривать, ни разъяс­нять обстановку сейчас не было времени.

Точно такой же приказ был отдан и командиру противотанкового дивизиона.

-   А если ты ошибся? - вдруг спросил прислушивающийся к перего­ворам комдива Черниченко. — Если фашисты отвели танки в ближний тыл, а утром, когда дивизион уйдет...

-   Тогда днем они ворвутся в город, и нас с тобой поставят к стенке, - спокойно пояснил генерал. - Или повесят.

-   Ничего себе шуточки! - нахмурился Черниченко.

-   А я не шучу, - с неожиданной усталостью произнес генерал. - Это - реальность. Любая наша ошибка будет стоить нам жизни. - И он повернулся к начальнику штаба: - Что у Слепокурова?

Недалекий разрыв тяжелого снаряда тряхнул здание школы, где-то со звоном посыпалось стекло.

-   Опять начали! - помрачнел генерал. - Вот этого никак не пойму: стрелять по городу, где почти нет войск. Зачем? Какой смысл?

-   У фашистов один смысл: убить как можно больше, - зло пояснил Черниченко. - А кто они - это им совершенно безразлично. Вчера диверсант застрелил медсестру.

-   Слепокуров отбил все атаки, - сообщил Карпинский, - но у него появился разрыв со сводным полком. Если атака Катюшина окажется удачной, придется батальон Владимирова выводить в первый эшелон...

"И Катюшин останется без артиллерии и второго эшелона", - закон­чил про себя генерал Романов.

-   Ничего, Михаил Тимофеевич! - словно бы подслушав его мысли, ободряюще произнес полковник Карпинский. - Как они нам ножку не подставляют, мы им еще козу покажем!

И до того неожиданно прозвучала эта наивно-хвастливая фраза, что генерал Романов не сдержал улыбки.

-   Покажем?

-   А как же! - подхватил полковник Карпинский,- Они же наши силы, уверен, назубок знают. А полезли под Полыковичами - и трех десятков танков нет. Если у Катюшина все пройдет благополучно, та­кую же зуботычину получат утром и под Дарами. Представляю, как у них глазки на лоб полезут: перевес в силах огромный, а результата нет.

-   Не говори "гоп", пока не перескочишь, - посоветовал Черниченко. - Дождись донесения от Катюшина.

-   А мы подождем! - охотно заверил его Карпинский.

В три часа ночи Катюшин донес, что ночная атака удалась блестяще. Фашисты в панике отошли, оставленные днем деревни заняты, и дивизион отправлен к Щеглову.

Ночью Аня ездила за ранеными и встретила случайно Павла. Со­гнувшись под тяжелым вещмешком и железными коробками в руках, он появился в темноте совсем неожиданно, увидев ее, остановился.

-   Павлуша! - выдохнула она, почти не веря. Ведь только что почти без всякой надежды вглядывалась в лица проходящих мимо бойцов, и вдруг он рядом. - Как ты живешь, Павлуша?

Он оглянулся на стоящего за его спиной пожилого бойца, устало вздохнул:

-   Ничего. Воюем...

При всем желании ему нечего было ответить девушке. Да, воюет, да, нормально... Не говорить же о том, что последние двое суток он почти не спал, что постоянно мучит жажда и плохо с питанием, а бой идет, почти не прекращаясь.

-   Как там твои товарищи?

Совсем не об этом хотела она знать, но рядом, устало дыша, тоже нагруженный поклажей, стоял чужой человек.

-    Сережку Алехно вчера убили, а Фому ранили. Но он остался. Сейчас многие не уходят.

В стороне переднего края изредка взлетали ракеты, но здесь, под искромсанными снарядами деревьями было темно, и Аня с волнением всматривалась в неясные очертания лица Павла, ловила его взгляд, по- чему-то ожидая от него чего-то такого, что должно запомниться на всю жизнь, но все было до обидного просто. Где-то в темноте дробно проро­котала пулеметная очередь, и всплыла вверх новая ракета, а Павел стоял рядом. Она знала, что сейчас он уйдет туда, где стреляет этот пулемет. Но ведь она так хотела, так ждала этой встречи, собиралась так много сказать, да вот стоит рядом чужой человек, и все слова будто вылетели из головы.

-   Ты проводи меня, Павлуша.

Под треск очередной пулеметной очереди просьба прозвучала неес­тественно, он не понял, куда же ее проводить, и беспомощно оглянулся на бойца.

-    Проводи, проводи! - неожиданно произнес тот. - Раз уж такое дело...

-   Какое дело? - смешался Павел.

-   Ну - встретились. Война же, парень! Может, в последний раз...

-   Типун вам на язык! - рассердилась Аня.

Боец не обиделся.

-    Чего же типун, дочка! От нас нынче мало что зависит. Нынче живой, а завтра... Так что - проводи. Да и пойдем. Там тоже ждут.

Павел послушно шагнул под деревья, но прошел всего с десяток шагов.

-   Знаешь, - виновато произнес он. - Нас же за патронами послали, у ребят почти не осталось. Так что...

-   Аня! - донеслось из темноты. - Где ты там? У нас же тяжелых трое! Поехали!

-   Зовут! - охнула Аня. - Павлуша, я все понимаю, но... Поцелуй меня. Поцелуй!

Не выпуская из рук тяжелых коробок, он обнял ее так, что они жестко уперлись ей в спину, осторожно поцеловал в губы.

-   Ты береги себя. Слышишь?

-   И ты, - шепнула она в ответ. - Я ждать буду. Иди!

Он молча повернулся и словно растворился в темноте. А она, при­слушиваясь к легкому шороху его шагов, все стояла на месте. И вдруг услышала.

-   Проводил?

-   Немного, - ответил Павел.

-   Поцеловал хоть?

Наверно, Павел ничего не ответил, потому что боец осуждающе ска­зал:

-  Дубовый ты человек, Паша! Ей сейчас, может, больше всего это и надо, а ты... Я же видел, как она на тебя глядела.

-   Война, дядя Федь...

-   Именно, что война! - возразил боец. - Раз уж выпало живыми встретиться - не таи души. Эх, молодняк! Не научились вы еще жизню ценить. А она на войне крохами достается. Пошли, что ли?

Вся сжавшись, чувствуя неодолимое желание броситься на эти, не­громко звучащие в ночи голоса, стояла Аня на месте. И лишь когда затихли шаги уходящих бойцов, медленно побрела.

-   Где ты пропала? - накинулись на нее подружки. - Ждем-ждем!

-   Я, девочки, Павла встретила, - виновато призналась Аня.

-   Ну, так бы и сказала! - словно это могло что-то изменить, произ­несла старшая медотряда. - Поехали!

Утром, когда обработали и разместили всех раненых, Аню на два часа отпустили домой. Болела мама, а отец сразу после того, как не стали ходить поезда, ушел в ополчение, и никто не знал, где он теперь.

 Тетка встретила Аню у дома.

-   Стало быть, живая! - обрадовалась она. - Молодец!

-   Живая, - улыбнулась в ответ Аня.

-   Ну и слава Богу! Отца случаем не встретила!

-   Нет. А он заходил?

-   Дык война, - скороговоркой зачастила тетка. - У нас вон Макрушиху со всем выводком убило. Снаряд как дал, так весь подвал и раз­воротил. Бабы до того после этого озверели, что ракетчика ихнего на­смерть лопатами зарубили.

-   Как зарубили? - не поняла Аня. - За что?

-   Так я же и говорю! - еще больше заторопилась тетка. — Он, стало быть, сидел и ракеты пускал. Бабы заметили и пошли искать. А нашли - и зарубили. Ох, осатанел народ, - и снова неожиданно спросила: - Отца, значит, так и не видала?

-   Нет. Я же сказала.

-  Ну, иди тогда к матери. Да про отца-то скажи ей, что видела, мол. А то она все убивается, потому, может, и не легчает ей.

Бледная, исхудавшая мать встретила Аню тихой улыбкой.

-   Доченька! А я все жду-жду...

И, обняв ее, заплакала, не вытирая слез, рассматривая лицо Ани зату­маненным взглядом.

Невеселым, как и с Павлом, получилось это свидание. Мать, услышав, что она видела отца, начала торопливо расспрашивать Аню о их встре­че. Аня, проклиная в душе себя за то, что послушалась тетку, сочиняла на ходу подробности этой "встречи".

-   Какой он? - допытывалась мать. - Похудел, поди? Нога-то не болит?

-   Да нет, у него все хорошо, - пряча от матери глаза, уверяла ее Аня. - И не похудел совсем. Они сейчас в резерве стоят.

А когда, наконец, закончилась эта мука, Аня, отбыв свой срок, собра­лась в госпиталь. Вышедшая следом за ней тетка неожиданно сказала:

-   Ты не серчай на меня, Анечка, только нету на свете больше твоего папки, а моего братца Алеши.

-   Как нет? Ты что?

-   Помер твой папка, - глядя на нее сухими глазами, ответила тет­ка. - Мужики передали, что под Дарами от пули помер.

-   Так что же ты сразу не сказала, - ненавидя сейчас тетку за чудо­вищную ложь перед матерью, зашептала Аня. - Как же ты могла?..

-    Ты бы сразу и заревела, - вздохнула тетка. - И мать сразу бы догадалась. А ей поправляться нужно, одна она у тебя теперь. Да и я... - она виновато взглянула на племянницу. - Думала, может, напутали чего люди, может, он у тебя в госпитале раненым лежит. Потому и пытала. А тут - что ж, иди! Иди, моя ягодка, поплачь там, все легче будет. Дай тебе Бог!.. - и перекрестила Аню широким крестом.

То и дело вытирая обильные, жгущие щеки слезы, шла Аня обратно. Папу убили! А она только что лгала матери, что он жив... Боже мой, что же творится на свете!

У магазина невдалеке от драмтеатра толпилось множество народа, и Аня поспешно вытерла слезы. "Дают что-то! - догадалась она. - Мо­жет, успею купить?" Последние дни, стараясь хоть как-то помочь голо­дающему населению, в магазинах иногда кое-что продавали.

Свиста снаряда она не услышала. Увидела лишь, как в самой гуще толпы вдруг взметнулся черный султан разрыва, громом ударило в уши, десятки людей, оставляя на тротуаре груду еще копошащихся тел, бросились в разные стороны.

-   А-а-а! - разнесся над улицей нечеловеческий вопль.

Сжавшись от ужаса, Аня замерла на месте, глядя туда, где шевели­лись умирающие и, дико крича от боли, ползли от страшного места раненые.

-   А-а-а!..

Забыв обо всем, Аня бросилась на зов теряющих силы людей. Но не добежав каких-то метров, резко, словно наткнувшись на невидимую преграду, остановилась, попятилась назад. Из-под кучи еще копошащих­ся тел по тротуару, ширясь на глазах, выползал черно-красный ручеек крови.

-   Мамочка! - продолжая пятиться, отчаянно закричала Аня. - Ма- мочка-а!

А ручеек все полз и полз, растекаясь шире и превращаясь в черную, поблескивающую на солнце лужицу.

Наверно, если бы в это время она не увидела парнишку, то просто бы бросилась бежать. Но паренек... Он полз по тротуару, оставляя за собой сплошную полоску крови и таща почти оторванную выше колена ногу. И Аня бросилась к нему на помощь.

-    Нога, - морщась от боли и глядя на нее испуганными глазами, простонал паренек. - Так больно! Черт! И как это я...

-   Потерпи, миленький, потерпи! — заторопилась Аня, машинально произнося те слова, которые постоянно твердила раненым. - Все будет хорошо.

А сама сорванным с платья поясом старалась, как можно туже, пере­тянуть изуродованную ногу парнишки, уже предчувствуя, что это бес­полезно. Кровь хлестала не только из его разорванного бедра, но и откуда-то еще, образуя рядом с лежащим маленькую лужицу.

-   Меня теперь в больницу? - кусая губы, спросил мальчик. - А мать будет ждать... Беги, говорит, а то есть нече...

Глаза его уже затягивало поволокой беспамятства, и уголки обидчи­во поджатых губ распрямлялись, вытягиваясь в прямую и скорбную линию. Потом он глубоко и удовлетворенно вздохнул и... затих.

Прибежали из госпиталя санитары, подъехали подводы, Аня начала помогать укладывать раненых. Через полчаса там, где разорвался вра­жеский снаряд, осталась лишь глубокая воронка да лужа застывшей черной крови.

-   Мертвых сорок шесть, раненых девятнадцать, - зачем-то сообщил Ане санитар. - Вот так, Анюта! Жили - и нету. С нами поедешь или пешком дойдешь?

Она не поехала. И тихо побрела по исковерканному, полуразрушен­ному городу. Даже днем, чернеющий пепелищами и глазницами выго­ревших окон, заваленный кучами битого кирпича и перегороженный баррикадами, он казался беспомощным и страшным, как израненный, истекающий кровью гигант, вставший на пути вражеской орды, чтобы принять свой последний бой.

Где-то грохнул новый разрыв, но Аня даже не оглянулась. Убили вместе с ее малолетними детьми Макрушиху, убили отца. Только что на родной улице вместе с десятками других умер безвестный парнишка. А фашисты будут продолжать убивать. Павлушу, маму, ее...

Сейчас Ане не было страшно. Просто до боли казалось обидным, что ничего против этих убийств сделать нельзя, и ни одна ее мечта, все то, о чем она так часто думала раньше, уже не сбудется, и остается лишь покорно согласиться с этим. Но ведь ей всего-то только семнадцать лет...

7.

-   Долго гуляешь! - сердито встретила Аню Иванова.

Я помогала на Первомайской...

-   Знаю! Но все давно на месте, а ты... Иди в седьмую палату, сейчас снова раненых повезут. Слышишь, громыхает?

Громыхало почти постоянно, и звуки далекого боя за последние дни стали привычными, на них уже не обращали внимания, но Иванова виде­ла, в каком состоянии девушка, и напоминала о них лишь затем, чтобы та поскорее пришла в себя, вновь стала внимательно-сдержанной и спокойно-ласковой, той самой, которые так нужны сейчас раненым.

Аня уже не могла стать прежней. В ней словно бы что-то надломи­лось, и, перевязывая или перенося раненых, кормя тех, кто не мог сам держать ложку, все время вспоминала и краткую встречу с Павлом, и умирающего мальчишку у магазина, и то, что у нее убили отца. И хотя она изо всех сил старалась сдерживаться, слезы то и дело навертыва­лись на глаза.

-   Что плачешь, дочка? - участливо спросил пожилой, раненный в грудь ополченец с костеобрабатывающего завода.

-   Папу убили, - призналась Аня.

-    Отца, стало быть, - кивнул раненый. - Это плохо, дочка. Но ты держись, не плачь, хотя и жалко его. Фашисты! Они для того и пришли, чтобы на наши слезы полюбоваться. Им это в радость. Потому - сожмись! Сожмись, дочка, чтобы ни слезиночки твоей не увидели.

Она не почувствовала облегчения ни от его участия, ни от его сове­та. То и дело подвозили все новых раненых, и по их разговорам, по угрюмому виду знала и видела, что враг куда сильнее этих истерзанных боем людей. Переговариваясь между собой, они называли деревни, где приняли свой последний бой, но если еще вчера это были малоизвест­ные, знакомые лишь по рассказам места, то сегодня кто-то назвал Тишовку.

-   Что Тишовка? - вскинулась Аня.

Ведь эта деревня была совсем недалеко от ее родной станции.

-   Отдали Тишовку! - угрюмо процедил боец.

-   А Буйничи?

-   Буйничи еще раньше. Там ихнего комбата ранили.

-   Что же вы так! - не сдержалась Аня. - Почему...

-   Ты! - боец опалил ее злым взглядом, плюнул на пол. - Если ни хрена не понимаешь, молчи уж! Без тебя тошно.

Она даже не обиделась. Только и сказала виновато:

-   Я там родилась. Понимаешь?

-    Мы все где-то родились! - не принял ее извинений боец. - А помирать, должно, здесь придется.

Вскоре подошла Галя Карпик и отрешенно сообщила:

-   Я сейчас у этих была... Ну, которые в складе лежат.

В стоящем на отшибе складе, охраняемые часовыми, лежали десятка четыре раненых немецких солдат, не поместившихся в отведенном для них здании. Раньше их обслуживали только санитары-мужчины, но пос­ле того, как многих из них отправили в полки, в склад стали посылать женщин.

Они - веселятся! - продолжала Галя. - А один подозвал меня и говорит: сначала мы с вами будем немножко спать, а потом - вешать. - Она вдруг всхлипнула и быстро зашептала: - Мне страш­но, Анечка! Раз они веселятся... И я все думаю: если они придут, то сразу нас убьют или будут издеваться? Уж лучше бы сразу. Как подумаю, что буду висеть...

И, уткнувшись лицом в стену, Галя зарыдала.

-    Ну, перестань! - просила ее Аня. - Успокойся. Наши же еще сражаются. Мало ли что этот дурак сказал!

-    Аня! - окликнула ее Иванова. - Быстро на выход! Поедешь с военфельдшером. Он ждет.

Озабоченного, явно спешащего фельдшера Аня даже не стала спра­шивать, куда ехать. Ехать - так ехать. Следом за ним залезла в кузов полуторки, и машина тронулась. Но едва где-то у фабрики искусствен­ного волокна выехали на окраину города, машина остановилась. Они вышли и двинулись в сторону недалекой, но частой стрельбы.

-   Куда мы идем? - боясь этих выстрелов, спросила Аня.

-   Здесь недалеко, - не вдаваясь в подробности, ответил военфельдшер. - Да пригибайся же ты! Не слышишь, что пули свистят?

-    А это разве пули? - удивилась Аня, действительно расслышав короткий мелодичный свист над головой. - Это пули?

В ответ военфельдшер взглянул на нее так, что она сразу поняла всю нелепость вопроса.

Остаток пути девушка проделала словно в тумане, каждую секунду с ужасом ожидая, что ее сейчас убьют. И, уже оказавшись в тесном и полутемном блиндаже, все никак не могла прийти в себя.

Военфельдшер уже возился в углу, и, привыкая к полутьме, она уви­дела, что он разбинтовывает голову лежащему на топчане военному.

-   Помогай! Давай бинт!

Раненый только морщился, когда военфельдшер отдирал прилипшие к ране бинты и выстригал темно-русые, слипшиеся от крови волосы, а потом бинтовал ему голову.

-    Его надо в госпиталь! - закончив с перевязкой, строго сказал военфельдшер. - Рана серьезная.

-   А я не поеду! - впервые подал голос раненый.

-   Как это не поедете? - удивился военфельдшер.

-   Семен Федорович! - осторожно повертывая голову, произнес ра­неный. - Не отправляй. Зачем? До конца хочу...

-   Оставьте! - громко раздалось в темном углу. Только теперь Аня разглядела сидящего там, уже знакомого ей полковника. Того самого, что видела у противотанкового рва.

-    Но раненому необходимо в госпиталь! — заспорил военфельд­шер. - Возможно, потребуется операция...

-   Оставьте! - повторил полковник. - Можете доложить майору Кузнецову, что ответственность за жизнь комиссара Зобнина взял на себя полковник Кутепов. Вы свободны, товарищи медики! Обратно иди­те только по ходам сообщений, сегодня сильно стреляют. - Он прово­пил взглядом уходящих медиков и повернулся к Зобнину: - А может, передумаешь?

-   Нет! - твердо ответил Зобнин, чуть поворачивая забинтованную голову. - Останусь с полком до конца. Кстати, как наши дела?

-   Плохи наши дела! - присаживаясь возле раненого, задумчиво от­ветил Кутепов. - Вчера сдали всю первую линию. Кончаются снаряды. Что ни час - теряем людей.

-   Что думаешь делать?

Кутепов чуть заметно усмехнулся.

-   Воевать! Вот попритихнет малость немец, - тут я ему и устрою баню. Сейчас к переднему краю выходит рота ополченцев. Как только сосредоточится - в атаку всем полком! Уверен, что такой прыти они от нас не ждут. А ты лежи и не рыпайся.

-   В случае чего меня не бросай, - попросил Зобнин.

На осунувшемся, некрасивом лице полковника мелькнула гримаса досады.

-    Плохо ты меня знаешь, Василий Николаевич! Я товарищей в беде не бросаю. Иваненко, позови Зайцева! Пошел я...

Кивнув Зобнину, он вышел в ход сообщения. Атаковать или не атаковать - об этом сейчас он не раздумывал. Если не вернуть окопов, придется отходить к городской окраине: в голом поле долго не продер­жаться.

Поэтому, едва добравшись до КП, приказал соединить с Мазаловым.

-   "Тридцатый" беспокоит, - произнес Кутепов. - Дай мне через час огонька по моему бывшему переднему краю...

-   А дровишек ты мне припас? - недовольно спросил Мазалов.

-   Иван Сергеевич, нужда великая! Хозяин требует переехать на ста­рую квартиру, а как я без тебя? Дай хоть на десять минут.

-   Три минуты! - отрезал Мазалов. - Как раз успеешь до калитки добежать. Жду сигнала. Все!

Сдержав готовое вырваться проклятие, Кутепов начал разговор с комбатами.

-   "Третий", у тебя все готово? Иди сразу за огневым валом. Буйничи - вернуть! "Первый"! Делай, как договорились. "Второй", что у тебя там за стрельба?

-   Взвод прикрытия не сумел отойти, - признался Плотников. - Вот его и добивают.

-   Много там народу?

-   Восемнадцать человек при двух пулеметах.

-   Если час продержатся - выручим. Готовься!

Чуть ошибся капитан Плотников, докладывая о силах отрезанного взвода. Их было на одного бойца больше. Несмотря на малый опыт командования ротой, Рогов первым понял, что оставленный им для при­крытия отхода взвод Смирнова вот-вот будет отрезан.

-   Кудинов! - приказал он ефрейтору Кудинову. - Гони к Смирнову, пусть срочно отходит. Понял? Срочно!

Кудинов к запоздавшему взводу добрался без особого труда, хотя и пришлось пустить в ход гранаты. Но отходить взводу было уже поздно. Немцы успели обойти его с флангов и даже бежать к своим во всю прыть было бесполезно.

-   А что же будем делать? - растерялся ефрейтор.

-   Отбиваться! - сверкнув глазами, крикнул Смирнов. - Нам лишь до темноты дотянуть.

Теперь Кудинов сидел в полуразрушенном ходе сообщения, то и дело стреляя по пытающимся зайти им с тыла фашистам.

-        Сержант! А может, рванем к своим? Вроде потишило. А до темноты еще...

Смирнов дал короткую очередь из ручного пулемета, чуть повер­нув голову, сверкнул злой усмешкой.

-  Дрейфишь, артиллерия?

-   Пошел ты!..

-  Поздно рвать! И метра не пробежишь, как скосят. Вон ихние кас­ки торчат. - И снова рубанул из пулемета.

Сейчас, зорко поглядывая по сторонам и прижимая огнем пытаю­щихся подобраться к ним гитлеровцев, он почему-то думал не об остат­ках погибающего взвода и даже не о себе, а о Степкине. Черт его знает, почему в эти трудные минуты пришел на память этот хитроватый, вечно лезущий не в свои дела боец. Что он по идиотски проспал под­кравшихся фашистов - в этом Смирнов не сомневался. И первое время даже не жалел. Так ему, разгильдяю, и надо! А теперь почему-то было жалко. Дурак он, конечно, разгильдяй! А все-таки отец двоих детей, может, поэтому и жалко.

-  Сержант! - снова подал голос Кудинов. - Наши разве не видят? Почему же не прикроют?

-   Значит, нельзя!

Их было уже одиннадцать, и справа фашисты подобрались чуть ли не на бросок гранаты. "Придушат, суки! - стараясь поймать на мушку голову ползущего фашиста, с тревогой думал Кудинов. - Задавят!" После выстрела мстительно вздохнул. Солдат уронил голову и замер. Кудинов медленно повел стволом карабина в сторону высунувшейся над бруствером каски. "Неужели наши не выручат? - надеждой стучало в его мозгу. - Ребята же хорошо прикрыли..."

Да, взвод Смирнова отлично выполнил свою задачу. Когда роты начали отход, фашисты бросились во весь рост. Наверно, были уверены, что погонят теперь бойцов до города. Тут-то и ударили пулеметы взвода  прикрытия. Почти в упор, начисто сметая густую цепь гитлеровцев. Оставшиеся в живых в панике повернули назад.

- Сержант, патроны есть?

- Есть! - между двумя очередями откликнулся Смирнов. - Они мне, паскуды, чем-то по боку врезали.

Его второй номер Ломов лежал на дне хода сообщения с простре­ленной головой. А фашисты ползли то слева, то справа, стараясь достать их гранатой. Но остатки взвода не хотели умирать, и один за другим застывали так и не доползшие до цепи солдаты.

- Сержант! Им что - жизнь недорога?

Стрелять и разговаривать было куда веселей, чем лежать молча. Знаешь хоть, что ты пока еще не один.

-   А кто их спрашивает? Послали - и ползут. Если из минометов не накроют, мы еще поживем.

-   А ты сам откуда?

-   Тульский! - кажется, он тоже промахнулся, потому что зло выру­гался. - А что?

-   А ничего, - следя за тем местом, где исчез фашист, процедил Кудинов. - Мой комбат тоже тульский. Ничего мужик!

-   Удивил! У нас полдивизии из туляков. И белевские, и узловские, и алексинские... Эй, берегись!

Две гранаты одна за другой мелькнули в воздухе, гулко рванули у бруствера. "Недобросил! - понял Кудинов, торопливо оглядывая кочко­ватое, изрытое воронками поле. - Где же ты, гад, затаился?" И еще плотнее прижался к земле, ведя стволом карабина. Каждой клеточкой напрягшегося тела знал: если не успеет выстрелить или промахнется - следующая граната будет его...

8.

А Кутепов тем временем готовил так нужную для полка атаку. Он понимал, что артподготовка будет не только короткой, но и жидкой. Нет снарядов... И уповал лишь на то, что враг никак не мог ждать удара. Весь день он методично, засыпая полк минами и снарядами, жал и жал на бата­льоны, вытесняя их в поле. И когда это удалось, очевидно уверенный, что обороняющимся ничего не остается, как отойти в город, несколько притих. Семь отбитых за день атак не прошли ему даром, поле было усеяно трупа­ми. Не воспользоваться таким моментом было бы просто глупо.

Кутепов взял трубку телефона.

-   Иван Сергеевич, начинай!

И едва грянули пушки Мазалова, дал сигнал к атаке.

Да, фашисты никак не ожидали этого удара. Со своего КП Кутепов отлично видел, как дружно рванулись в еще не осевшую от разрывов пыль его поредевшие батальоны, и как беспорядочно сыпанули к лесу застигнутые врасплох фашисты.

-   А-а-а! - вплетаясь в треск выстрелов, неслось над полем. - Ура-а!

"Эх! — пожалел Кутепов. - Не видит Зобнин этой атаки!"

Через пятнадцать минут Волков донес, что ворвался в Тишовку. Следом за ним Медников сообщил, что зацепился за первые дома Буйнич, и фашисты отходят. За ним поступил и доклад от Плотникова: второй батальон вернул свои окопы.

-   Закрепляться! - требовал от них Кутепов. - Ждите атаку!

Но фашисты, видимо, разбираясь, где оказались свои, а где чужие, вообще прекратили огонь.

-    Живем! - не пытался скрыть радости Кудинов. - А я уж думал, что - хана! У меня и глаза видеть перестали: то ли кочка, то ли немец ползет. Заливает слезой!..

Повезло! - снисходительно улыбнулся в ответ Смирнов. - В пехоте - это тебе, артиллерия, не из тыла пулять. Тебя как зовут?

-   Петька.

-   А меня - Алеха. В третьем батальоне у меня еще дружок есть, Если живой - познакомлю...

-   Постой! - в тревоге перебил его Кудинов, глядя на группу опол­ченцев. - Что-то мне эта рожа шибко знакома. Ты того с краю не знаешь?

Смирнов лишь пожал плечами.

-   Зато я его, кажется, узнал! - срывая с плеча карабин, выдохнул ефрейтор. - Помогай, Алеха! Это же он, сволочь!

-   Кто?

Но Кудинов уже шел к ополченцам. И, когда подошел вплотную, встал за спиной широкоплечего ополченца, негромко окликнул.

-   Грицко! Ты здесь откуда?

Широкоплечий стремительно обернулся, испуг мелькнул на его лице и тут же пропал.

-   Чего тебе? - слишком уж лениво процедил он. - Какой я тебе Грицко?

-   А морда-то вздрогнула! - торжествующе произнес Кудинов. - А ну, пошли!

-   Куда? — бледнея, забеспокоился широкоплечий. — Ребята! Вы гля­дите, что делается! Мы им на подмогу, а они...

Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не появился капитан Рогов. Ополченцы, кажется, уже готовы были вступиться.

-   Товарищ капитан! - обрадовался Кудинов. - Узнаете?

-   В чем дело?

-   Так это же Грицко! - заторопился Кудинов. - Вспомните того майора из штаба армии, что на шоссе стоял. И что Маруся говорила...

-   Постой, постой! - вглядываясь в лицо ополченца, насторожился Рогов. - Красноармеец! Которого Маруся узнала...

-   Он, товарищ капитан! Шпион!

-   Какая Маруся? - заорал Грицко. - Вы что плетете? Да меня тут все знают! Мужики!

Но слово "шпион" уже сработало. Отодвинулись и насторожились ополченцы, взгляд Грицко испуганно заметался из стороны в сторону. Смирнов вырвал у него из рук винтовку.

-   Обыскать! - приказал Рогов.

Через минуту, когда Смирнов вытащил из грубо зашитого воротни­ка рубашки отпечатанную по-немецки бумажку, все стало ясно.

-   Пропуск? - спросил он, ткнув бумажку в лицо шпиона.

И тогда Грицко дико взвизгнул и бросился на бруствер. Но он не успел. Гулко ударил выстрел карабина, и шпион свалился обратно в окоп.

-   Ну зачем? - испуганно воскликнул Рогов. - Его в штаб бы...

Они наших по штабам не водили! - с ненавистью глядя на еще скребущего пальцами землю шпиона, прошептал Кудинов. - Помните, как они на шоссе?.. А потом - Марусю... Выкидывай эту падаль из окопа!

Уже в вечерних сумерках в штаб полка приехал генерал Романов. Полковник Кутепов встретил его у входа в блиндаж.

-   Молодец, молодец! - прерывая доклад командира полка, не слиш­ком-то весело произнес генерал. - Атаку провел - что надо! Только вот сил у тебя, по моим подсчетам...

-   По моим - тоже, - развел руками Кутепов. - Но не уступать же им! Пусть знают, что и мы не лыком шиты.

Горела над Ямницким лесом неяркая вечерняя заря, где-то на дру­гом конце города прогромыхивала нечастая артиллерийская стрельба, и, прислушиваясь к ней, генерал не спеша думал, с чего начать предстоя­щий трудный разговор. Не просто хвалить ехал он сюда... И полковник Кутепов это почувствовал.

-   Какие-нибудь неприятности, Михаил Тимофеевич?

-   Отходят полки! - с солдатской прямотой признал генерал Рома­нов. - Ночью Катюшин, как и ты, отбросил врага атакой, вернул Гаи и Застенок. А утром сдал их снова, а в придачу и Казимировку. У Ново-Пашково до последнего человека лег в бою батальон капитана Влади­мирова. Полк Слепокурова отошел к городской окраине, а Щеглов... В общем, ему срочно нужна помощь.

-   За этим и приехал? - сразу все понял Кутепов.

-   И не только! - подчеркнул генерал Романов. - Но сначала - о помощи Щеглову. Соберешь и отдашь ему всех своих ополченцев и одну пулеметную роту. Есть у тебя боевой командир-пулеметчик?

-   У меня все боевые! - сердито признался Кутепов. - Ну - отдам! А сам с чем останусь?

С минуту генерал молча смотрел на закат. Сейчас он скажет глав­ное, с чем ехал сюда, не решившись доверить свое решение сухому, официальному приказу. И начал негромко, словно бы все еще раздумы­вая.

-    Как только станет совсем темно, оставишь в окопах заслоны, а батальоны отведешь на окраину города.

-   Что? - резко произнес Кутепов. - Отходить?

-   Да! - теперь уже уверенно подтвердил генерал. - Отходить! Этим ты вдвое сократишь участок обороны полка и за ночь успеешь закре­питься на новом рубеже.

-   Это приказ?

-  Да, это приказ! - и, глядя на поникшего, сразу сгорбившегося пол­ковника, чуть тише продолжал: - Не мне тебя убеждать, Семен Федоро­вич! Если ты будешь стоять, а другие отходить... Да и выбьют тебя утром, неужели не понимаешь? Сила за ними. Так что делай, как я ска­зал.

Генерал подал полковнику руку и пошел к стоящей невдалеке ма­шине. Едва он уселся на сиденье, Ошарин завел мотор, включил замо­танные тряпками фары.

-   А без света нельзя? - сердито уточнил Осинин.

-  Тут и при свете ничего не видно, - трогая машину с места, пояснил Ошарин. - Сплошные воронки...

-   Ты, конечно, ждал, что тебе сплошной асфальт настелят.

Ошарин ничего не ответил, осторожно минуя воронки, выехал к пер­вым домам городской окраины.

-  А знаете, товарищ, генерал, - начал несколько успокоившийся адъю­тант, - сегодня в учительской радио заговорило. "Увага! Увага!" И за­молчало. С чего бы это? Может, электростанцию наладили...

Треск недалекой автоматной очереди и стук пуль по кабине разда­лись одновременно. Осинин, оборвав фразу, схватился за автомат, Оша­рин резко, так, что генерала отбросило назад, прибавил газ и выключил фары. Еще одна очередь полоснула мимо.

-   Доездился! - высовывая ствол автомата наружу, закричал Оси- нин. - Товарищ генерал, живы?

-  Живой, - отозвался комдив. - Вот сволочь! Почти у самого штаба полка засел. Приедем - предупреди Кутепова.

В штабе его ждали новые неприятности.

-   Только что отправили в госпиталь начальника штаба, — доложил комендант штаба лейтенант Романов. - Ранен осколком в руку. Рация подполковника Щеглова перестала отвечать на вызовы, к нему выслан делегат связи.

Генерал лишь молча кивнул. Хорошо, если рация Щеглова только повреждена. А если случилось что-то другое? И нет больше с полусло­ва понимающего, отлично разбирающегося в обстановке начальника штаба. Как все это не ко времени!

-   Юра! - впервые назвал он так адъютанта при посторонних. - Вызови ко мне начальника оперативного отдела и разыщи комиссара.

Начальник отдела явился тут же, но Черниченко найти не удалось. По словам политотдельцев, он был в обкоме.

-   Добро! - в ответ на доклад адъютанта произнес генерал. И обратился к начальнику отдела: - Ну что, капитан? Вдвоем остались? Давай-ка свою карту!

Он придвинул к себе лист карты с только что нанесенной на ней изменившейся обстановкой, плотно сжал губы. Как сузилось за день кольцо окружения! Уже не где-то впереди, а по городским пригородам легла красная полоска оборонительного рубежа. И больше неоткуда ждать помощи.

-   Записывай, капитан! Чего бы это ни стоило - связь со Щегловым наладить. Часа через два к нему уйдут от Кутепова сводный отряд ополченцев и пулеметная рота. Проследить и дать проводника! Взвод орудий ПТО направить к мосту. Снять с охраны штаба зенитно-пулеметные расчеты и выслать туда же. Начальнику тыла из писарей и кладовщиков сформировать взвод и выслать его в мое распоряжение. Так! Что можно еще?

-  Может, у Воеводина что осталось? - подсказал Осинин. И тут же запищал зуммер полевого телефона.

Он! - зашептал Осинин, подавая генералу трубку. - Просите, то­варищ генерал! Неужели не поможет?

Да, это был полковник Воеводин.

Только что приняли решение, - устало сообщал он. - Всех работ­ников военкоматов и райкомов свести в отряд и направить на защиту моста. Но у меня нет патронов. Днем раздал последние по тридцать штук на винтовку. Помоги, если сможешь.

-   Поищем, - уклончиво пообещал генерал. - А ты тем временем поищи продовольствие. У меня бойцы третий день на половинной нор­ме сидят, да и ту раз в день выдаем. Нечего делить стало.

В ответ Воеводин протяжно вздохнул.

-    Нет продовольствия! - жестко произнес он. - Позавчера размо­лоли последние четыреста пудов овса, да и то половину пришлось раз­дать населению. Хлеб-то еще раньше кончился.

-   Где же твои военные запасы? - сердито спросил генерал.

-   Там же, где и твои, - устало ответил Воеводин. - Ты, Михаил Тимофеевич, патроны-то поищи! Тысяч десять...

"Десять тысяч, - кладя трубку телефона, с горечью отметил гене­рал. - От силы - по полсотни на бойца. Сколько можно продержать­ся с таким запасом?"

С досадой вспомнил директиву Главпура, требующую защищать Мо­гилев во что бы то ни стало. Патронов бы да снарядов вместо нее! А ведь сколько пустых эшелонов прибыло в город во время эвакуации заводов! Если бы хоть кто-то догадался загрузить их снарядами. Нет, согласно инструкции их выгружали далеко в тылу, словно не зная, что подвоз боеприпасов при полном превосходстве вражеской авиации - дело трудное, а подчас и безнадежное. Сколько автоколонн было раз­громлено за эти дни! Но старая инструкция продолжает безотказно действовать. Никто не учел и возможности прорыва врага за Днепр. В итоге - по тридцать патронов на бойца.

Прервав невеселые мысли генерала, вошел хмурый, чем-то озабо­ченный Черниченко.

-   В обкоме был, - присаживаясь к столу, сообщил он. - Как говорит­ся, скребли по сусекам. Только, - он безнадежно махнул рукой, - пус­тые сусеки! Обкомовцы собираются уходить в партизаны, просили пат­ронов.

-   Воеводин тоже просил, - вставил генерал.

-   Знаю! - кивнул Черниченко. - Поэтому и заглянул на обратном пути на склады. С продовольствием пока тянут, а патронов... Если дать обкомовцам и, как ты сказал, Воеводину, то останемся... - Он хлопнул ладонью по краю стола, с горечью произнес: - Вот уже никогда не думал, что придется воевать в такой обстановке! Так что? Отдаем пат­роны?

-   Отдаем!

-   И я так думал, - согласился Черниченко. - Жалко, а деваться некуда.

-   Теперь - о продовольствии! - остановил его генерал. - Все, что еще осталось на складах, сегодня же прикажи отдать госпиталю.

-   Но у них пока есть, - возразил Черниченко. - Я проверял.

Пока есть, - сказал генерал Романов. - А потребуется много. Госпиталь, как ни крути, нам отсюда уже не вытянуть. Горько об этом говорить, но приходится. И если мы оставим раненых без продуктов, немцы их просто уморят голодом.

Черниченко резко вскинул голову, зло сверкнул глазами.

-   Бросить раненых? - раздраженно произнес он. - Да ты понима­ешь, о чем говоришь? - и вдруг погас, медленно опустил голову, туго сжав кулаки, с тоской прошептал: - Дожить до такого позора! Неуже­ли у нас нет никакого другого выхода?

-   А мы скорее всего до этого не доживем, - спокойно, словно речь шла о самом обыденном, сказал генерал. - Я тут прикидывал. В полках боеприпасов при самой строгой экономии - на три-четыре дня. На столько же можно растянуть и остатки продовольствия. Так что, все сходится, комиссар. На три-четыре дня!

9.

Город, словно петлей, стянутый плотным, все более сужающимся коль­цом вражеских войск, задыхался. День и ночь над его полуразрушенны­ми кварталами плыли клубы дыма от непрекращающихся пожаров, день и ночь то в одном, что в другом месте рвались тяжелые снаряды. Фашисты не вели сосредоточенного огня. Выматывая силы защитни­ков, не давая передышки жителям, они стреляли вразброс, кладя снаря­ды то на тихой окраинной улочке, то в центре, и никто не мог предуга­дать, где раздастся очередной разрыв.

Как и раньше, не давали покоя и самолеты. Теперь их, правда, было куда меньше, чем в первые дни боев, но зато они безнаказанно проносились над самыми крышами, то и дело роняя свой смертоносный груз или поливая улицы из пулеметов. Отогнать стервятников было уже нечем, и люди молча провожали их взглядами, бессильно сжимая кулаки.

А враг, разъяренный беспримерной стойкостью защитников и жи­телей утонувшего в огне пожаров города, все усиливал и усиливал натиск, атаки шли одна за другой. И под этим натиском, то и дело бросаясь в штыковые контратаки, к станции Могилев-товарная пятились сводный полк майора Катюшина и остатки приданных ему бата­льонов милиции. Уже в полуокружении, неся большие потери, бился на западной окраине полк Слепокурова. К фабрике искусственного волокна и костеобрабатывающему заводу отошел полк Кутепова. Сил на новые контратаки у него уже не было. А за Днепром, прижатый к реке, таял под ударами двух вражеских дивизий полк Щеглова.

Двадцать второго июля Ставка Верховного Главнокомандования через рацию командира диверсионной группы капитана Пудина запроси­ли "Кто обороняет Могилев? Что нужно обороняющимся?"

-  Могу передать только короткую радиограмму, - доложил генера­лу Романову представитель диверсионной группы.

-   А я обрадовался, что у нас теперь есть связь, - признался генерал.

-   Не имеем права раскрывать рацию противнику! - был ответ. - Но короткую радиограмму передадим, и ответ получим.

-   Тогда - коротко! - понимая, что спорить бесполезно, отчеканил Генерал. - Боеприпасы! Аэродром пока у нас. Все!

Вскоре Москва заверила, что ночью на Луполовский аэродром сядут транспортные самолеты и доставят необходимое. Но напрасно вос­прянувший духом генерал гнал к Щеглову одного за другим связных с коротким приказом: "Держись, ночью к тебе сядут самолеты!" Сил, чтобы выполнить его, у Щеглова уже не было, к ночи аэродром оказал­ся в руках врага, самолеты приземлиться не смогли. А сброшенные на парашютах боеприпасы, в основном, достались фашистам. Этой же ночью первые группы гитлеровцев сумели прорваться и к мосту.

- Прорывайся в город! - отдал Щеглову свой последний приказ генерал Романов.

Но все попытки Щеглова были отбиты, а перед вечером одновремен­ным ударом с севера и юга его полк был отброшен от реки и отошел на восток. Связь с ним была окончательно утеряна. А по левому берегу Днепра образовался новый опаснейший участок обороны, защищать который было некому и нечем. И, чтобы спасти положение, сюда были брошены все, кто еще оставался в военкоматах, милицейские посты и группы МПВО, отдельные пулеметные расчеты из обескровленных пол­ков.

Опытные гитлеровские вояки по силе огня сразу поняли, что сил защитников здесь мало, и повели яростные атаки на мост, одновремен­но пытаясь перебраться через реку и в других местах. Их отбивали с великим трудом, подступы к мосту и берега реки стали местом непрек­ращающихся кровопролитных схваток.

Но и это было еще не все. Пользуясь разрывами в обороне защит­ников города, немцы по овражистой, заросшей густым кустарником и лесом речке Дубровенке, проникли к самому центру, расчленив диви­зию на две неравные части. Связь между штабом дивизии и полками Слепокурова и Катюшина, а также вывоз раненых от Кутепова стали возможны лишь по узкой полоске насквозь простреливаемого из-за реки днепровского берега.

А враг, предчувствуя близкую победу, словно осатанел. Атака следо­вала за атакой, обстрел за обстрелом, бомбежка за бомбежкой. Все реже и реже звучали в ответ выстрелы обороняющихся. Молчали, израсхо­довав боезапас, зенитчики. Одна за другой прекращали стрельбу пуш­ки Мазалова и Живолупа, скупо, экономя последние патроны, отстрели­вались бойцы.

А едва над городом наступала короткая тишина, начинали вещать вражеские радиоустановки. "Рус зольдатен! - надрывались вражеские дикторы. - Ваше сопротивление бесполезно. Сдавайтесь! Германское командование гарантирует вам..." В ответ над бывшей городской рату­шей и другими, хорошо видными гитлеровцам зданиями, поднимались красные флаги. И, рассмотрев их в клубах плывущего над городом дыма, вновь открывали огонь вражеские батареи.

В полдень двадцать четвертого июля, в те самые часы, когда немец­кие автоматчики упорно рвались от Дубровенки к Театральной площа­ди и атаковали расположенное всего в трехстах метрах от штаба диви­зии здание педучилища, на Минском шоссе неожиданно появились три крытые брезентом немецкие машины. Ехали совершенно спокойно и без всякой охраны. Машины без выстрела подпустили как можно бли­же и после короткой стычки захватили. К удивлению бойцов, в маши­нах оказалось полно немецких наградных крестов, знамен и упакован­ных в ящики подарков. Убедившись, что в ящиках продовольствие, ценный груз тут же выгрузили, а кресты и знамена вместе с пленным обер-лейтенантом отправили в штаб дивизии.

-   Но ведь Могилев давно занят немецкими войсками! — сидя перед генералом Романовым, в полной растерянности твердил бледный от пережитого страха обер-лейтенант. - Мне не дали даже охраны, заве­рив, что дорога до Смоленска совершенно безопасна. Я ничего не могу понять!

Генерал Романов лепет пленного слушал вполуха, внимательно рассматривая отобранную у обер-лейтенанта карту. На ней Могилев был помечен, как действительно давно занятый. Даже дата стояла: десятого июля. Но не это приковало внимание генерала. На карте точно так же были помечены и Смоленск, и Рославль, и ряд соседних с ними райцентров. Он не удержался от вопроса:

-   А Смоленск тоже занят? Или, как Могилев...

Фашист суть вопроса понял с полуслова.

-   Нет-нет! - заспешил он. - Смоленск нами занят, это точно. Четы­ре дня назад я был в ставке фельдмаршала фон Клюге и смею вас заверить, что там все тихо и спокойно. Бои идут вос...

-   Еще один вопрос! - перебил его генерал. - На вашей карте обве­ден кружком вот этот район. - Он издали показал офицеру карту, на которой жирным небрежным полуовалом был помечен участок вос­точнее Днепра.

-   Ах, это? - небрежно произнес обер-лейтенант. - Перед, отъездом меня действительно предупредили, что в этом районе возможна встре­ча с отдельными группами русских.

-   А кому предназначались кресты и знамена, которые вы везли?

-   Частям, которые примут участие на параде в Москве.

Генерал не сдержал усмешки.

-   Уже готовитесь к параду?

-   Так точно! - подтвердил обер-лейтенант. - Я уверен, герр генерал, что вы умный человек и понимаете, что если доблестным германским войскам потребовался месяц, чтобы пройти самые укрепленные райо­ны, то дальше их путь будет куда легче. - Он чуть помолчал и, видимо, поняв, что терять ему уже нечего, негромко продолжал: - Как человек военный, я восхищаюсь мужеством ваших солдат, продолжающих со­противление в глубоком тылу немецких войск. Но поверьте офицеру Вермахта, то, что вы делаете, есть самое настоящее безрассудство и ненужное кровопролитие. История уже сказала свое последнее слово. И если на то будет ваше согласие, я готов сообщить немецкому коман­дованию...

-   Моего согласия не будет! - сухо перебил генерал Романов.

- Но почему же? - удивился обер-лейтенант. - Когда меня везли по городу, я видел, что он разрушен. Здесь просто нечего защищать. А ваши солдаты... Простите, но они же страшно голодны! Находясь в такой высокой должности и чине, вы его, конечно, не испытываете. Но солдаты!.. Я же видел, как они радовались, вскрывая продуктовые по­сылки, предназначенные для немецких солдат.

"Не могли удержаться! - с досадой подумал генерал. - А что они голодны, я знаю не хуже тебя".

-   Это же бесчеловечно!

-   У меня на этот счет несколько иное мнение, - не глядя на офицера, произнес генерал Романов. И кивнул конвою: - Уведите!

Когда пленный вышел, придвинул к себе трофейную карту, впился в нее взглядом. "Врешь, собака! - думал он, рассматривая жирный полу­овал, захватывающий территорию от Сухарей до Чаус и Кричева. - Слишком велик участок, чтобы на нем были только остатки частей. С ними бы вы давно справились. Здесь сражается корпус генерала Баку­нина! Эх, если бы было можно с ним соединиться!"

Вошел чем-то крайне возбужденный Черниченко.

-   Черт знает что! - прямо от порога начал он. - У нас в дивизии появились дезертиры! - и не без сарказма закончил: - Кстати, в полку твоего хваленого Кутепова.

Фраза прозвучала открытым вызовом, и генерал нахмурился.

-    Вот что! - медленно начал он, глядя в упор на комиссара. - Я требую, чтобы впредь в разговоре со мной ты не допускал подобного тона. А теперь расскажи о дезертирах.

Черниченко из-за густых рыжих бровей угрюмо взглянул на ком­дива.

-    Замечание учту, - недовольно буркнул он. - А в отношении дезертиров... На Первомайской улице заметил троих бойцов. Оказа­лись из батальона Гаврюшина. Пришли, видите ли, поискать патронов и харчей. Конечно, врут...

-   Они были при оружии?

-    Что с того! - возразил Черниченко. - Им положено быть в своем подразделении, а не шататься по городу. Сдал всех в комендату­ру. А Кутепову за это безобразие надо строго указать. То у него бойца из окопа украли, то уходят с передовой. Таких надо расстреливать пе­ред строем!

-   Меры приму, - согласился генерал Романов. - А ты лично в полк к Кутепову не собираешься?

-   Зачем? - удивился Черниченко.

-   Разобрался бы на месте, навел порядок. Кстати, капитан Гаврюшин ранен и отправлен в госпиталь. В полку уже неделя нет комисса­ра. Вот и подобрал бы на месте замену.

Какие-то мгновения Черниченко с хмурым удивлением рассматри­вал лицо сидящего перед ним генерала. Потом отвел взгляд.

 - Странный ты человек, Михаил Тимофеевич! - со вздохом произ­нес он. - Неужели всерьез думаешь, что я этим не занимаюсь? Во многих ротах уже нет политруков, а которые еще в строю, командуют ротами и батареями. И политотдельцы... Кого в полки не пошлешь - обратно не возвращаются. Кого в госпиталь, а кого... Каких коммунистов за эти дни потеряли! - на лице Черниченко мелькнуло выражение искренней горечи, но тут же оно снова стало злым и угрюмым. - А с ранением Зобнина я разбирался. Сам виноват! Во время боя шлялся по окопу, вот и получил осколок.

-   Возьми себя в руки, - негромко посоветовал генерал. - Сейчас всем трудно. Но надо, комиссар! Надо держаться! - и перевел разговор на другое. - Часа два назад Слепокуров захватил целую гору фашист­ских крестов, а в придачу - три машины и офицера. Не хочешь ли с ним побеседовать?

-   Где он?

-   В оперативном отделе.

-   Пойду! - не скрывая ярости, произнес Черниченко. - Полюбуюсь на эту фашистскую гниду!

Генерал Романов проводил его напряженным взглядом. Как изме­нился за последние дни комиссар! Стал еще более желчным, раздра­женным, совсем перестал бывать в полках, переключив всю свою энер­гию на тылы и разнося подвернувшихся под руку интендантов. Началь­ник тыла уже жаловался на его гнев. "У нас стали бояться появления комиссара, - признался подполковник Корякин. - Обнаружил запас патронов - чуть ли не потащил всех в особый отдел. Говорю ему, что это ваш резерв, - не захотел слушать. Одному из писарей поручил следить за мною, чтобы я не сбежал к фашистам. Как можно работать в такой обстановке?"

Кое-как он успокоил старого интенданта, пообещал поговорить с комиссаром. Но на разговор с ним так и не решился. Черниченко стал подозрителен, обидчив и вспыльчив, то и дело пытается вмешаться в работу штаба и опровергать данные разведки, уверяя, что разведчики скорее всего высасывают их из пальца. Обострять с ним отношения сейчас не имело смысла. Ведь за бой в Могилеве, если удастся выйти из котла живыми, придется отвечать. Кто знает, как обернется дело, если облеченный огромным доверием и властью комиссар не заступится, не оправдает его действий. Ведь любое решение и приказ при желании можно толковать и так и эдак. Полковник Фурин в одну из последних их встреч, сообщив, что все командование Западного фронта отдано под суд, недвусмысленно предупредил: "Будь осторожен, Михаил Тимофее­вич, боюсь, что теперь за любую неудачу будут спрашивать очень стро­го". А где они теперь - удачи?

Поэтому-то и сейчас в ответ на выпад комиссара ограничился всего лишь замечанием.

10.

Уже на закате солнца генерал Романов поднялся на чердак школы. В ней теперь был и его штаб, и его КП. Долго, не трогая лежащего рядом бинокля, он всматривался в залитую лучами садящегося солнца пойму заднепровья и нитку протянувшихся вдоль реки чужих окопов. В них мелькали каски немецких солдат. Час назад немцы пытались форсировать реку под прикрытием стада откуда-то пригнанных коров. Глу­поватый приемчик, ничего не скажешь, но бойцы все-таки подрастерялись, огонь открыли с большим опозданием. Теперь часть коровьих туш лежала на берегу, остальных унесло течением. А обозленные неудачей гитлеровцы, не жалея патронов, обстреливали берег и оставшиеся дома на Быховской улице. "Рядом же, почти рядом! - прислушиваясь к трес­ку пулеметных очередей, с горечью думал комдив. - И нечем ударить в ответ, как нечем пополнить и ряды защитников".

Со стороны не видимого отсюда днепровского моста донесло густой треск рвущихся мин, словно наперегонки застрочили пулеметы. Видимо, там готовилась или начиналась очередная атака пытающихся проско­чить через мост фашистов. Раньше, заслышав начало боя, генерал тут же брался за телефон: "Что там у вас происходит?" Теперь же вмеши­ваться не спешил. Все, что имеет дивизия, уже задействовано в бою, в его распоряжении нет даже готового к бою пулеметного расчета. Да и командиры отлично знают, что им делать, и уже не спешат доложить об отбитой очередной атаке: это стало обычным. Не просят и помощи. Даже штаб дивизии охраняют оставшиеся "без работы" радисты да связные от полков.

В проеме чердачного лаза показалась голова полковника Соловьева, а потом он, отдуваясь, выбрался под крышу.

-   Чего высматриваешь? - подходя к слуховому окну, спросил он. Выглянул наружу, кивнул в сторону чужих окопов. - Этими, что ли, любуешься? Мне бы снарядиков сейчас, погонял бы я их по лугу!

Генерал в ответ лишь усмехнулся. Ишь о чем размечтался началь­ник артиллерии! Снарядов нет и не будет. Прошлой ночью самолеты сбросили боеприпасы над фабрикой искусственного волокна, но в рас­положение полка Кутепова их досталось так мало, что он все оставил ему.

-   Зажали дивизию! - с гневом продолжал Соловьев. - Я вот все думаю: в случае чего сумеем мы отсюда вырваться? Ведь бойцов, по моим подсчетам, у нас пока достаточно. Если ударить всем в одно место...

Полковник говорил о том, о чем не раз думал за последние дни и комдив. Маневрируя оставшимися силами, латая прорехи, он тем не менее почти машинально старался делать так, чтобы остатки дивизии в случае приказа на отход могли быстро сосредоточиться в одном месте для решающего удара. Но теперь, когда отошел на восток полк Щеглова, думать об этом было уже поздно.

-   Три-четыре дня назад можно было и ударить. Пока Щеглов дер­жался за рекой. Теперь прорваться через Днепр будет трудненько.

-   Трахнем одновременно в нескольких местах!                      —

-   Когда будет приказ! - жестко напомнил генерал.

-  А если его не будет? - спросил Соловьев. - Ведь связи у нас нет. Рация Пудина, возможно, уже ушла из города. Да и что на нее надеять­ся? Одна бомба или снаряд - и нет рации. Чего молчишь?

Генерал взглянул на своего боевого помощника и отвернулся.

Понимаю! - после короткой паузы произнес Соловьев. - Все я понимаю, дорогой мой генерал! А вот, как подумаю, что никто даже не узнает, как мы тут...

-   Узнают! - уверенно перебил генерал. - Пусть не завтра, не через год, но - узнают. Всех свидетелей не перебить. - Он взглянул на сто­ящего поодаль адъютанта и уже тише продолжал: - Я одним сейчас горд. Пять фашистских дивизий, каждая из которых числом побольше нашей, держим здесь и еще будем держать, хоть и голые, и босые мы. А ведь от границы они сюда чуть ли не за неделю добежали. Добежали - и третью неделю стоят. - Он снова покосился в сторону адъютанта, словно бы боясь, что тот услышит его слова, строго приказал: - Юра, соедини меня с Кутеповым.

Но вместо Кутепова ответил лейтенант Ульянов.

-   "Тридцатый" на перевязке, - доложил он. - Сейчас подойдет.

- Он что, ранен? - встревожился генерал Романов.

-   Да, опять зацепило.

-  То есть, как - опять? - уже рассердился генерал. - Во второй раз? Почему не доложили?

-   Виноват, "товарищ десятый", я думал...

-   Думал! - с досадой перебил генерал Романов. - Тоже мне заго­ворщики! Ну ладно, давай самого.

Полковник Кутепов подошел к телефону через несколько минут.

-   "Тридцатый" на связи! - как всегда, доложил он.

-   Семен Федорович, почему не доложил о ранении? - не скрывая недовольства, спросил генерал. - Или для тебя дисциплина уже не су­ществует?

-   Так ведь делами заниматься все равно некому, - мягко ответил Кутепов. - Да и раны мои пустяковые, все в мякоть.

-   Вот я сейчас приеду и погляжу, что за пустяковые.

-   Не стоит, Михаил Тимофеевич, - возразил Кутепов. - Я пока на ногах, да и рубеж мой теперь такой, что до любого уголка доползти можно. И помощники всегда рядом. Так что - справимся как-нибудь, не волнуйся.

-   Какова обстановка? - понимая, что о ранах толковать бесполезно, спросил генерал.

-   До обеда, как я уже докладывал, перли сильно. А потом малость присмирели, больше постреливают. Ну, и на том спасибо! А после коровь­ей атаки я свой фланг к речке повернул. От нас она далеко просматрива­ется, в случае чего дадим огонек по стрежени, пусть плавать учатся.

Закончив разговор с комдивом, полковник Кутепов, чуть морщась, повернулся к лейтенанту Ульянову:

-   Насчет раны ты разболтал?

-   Я! - смело ответил тот. - Что же здесь секретного?

Кутепов снова поморщился, но ничего не сказал. Действительно, что же здесь секретного? Война - она и есть война. К тому же в ранении виноват сам. Вынесла нелегкая наружу во время обстрела! Да и мина взорвалась далеко, он даже не успел пригнуться. Тем более, рядом были бойцы, пригибаться при них после каждого разрыва вроде бы и непри­лично. Он так и поступил. А осколок все-таки долетел и впился в бок. Хорошо и то, что в левый, рядом с простреленной рукой. Одну больную сторону беречь всегда легче.

Через гимнастерку он потрогал тугую, набухающую кровью повязку, все еще досадуя на нелепость случившегося, сердито сказал:

-    К Волкову пойду! А ты тут не болтай лишнего, если за язык не тянут. Зайцев, пошли!

Оберегая раны, по узкому ходу сообщения они шли боком, изредка поглядывая через бруствер в сторону противника. Да, сузилась полоса обороны, занимаемая теперь полком. Всего чуть более километра от левого, упирающегося в Днепр фланга, до правого у железной дороги. И тянется уже не сплошным фронтом, как начинали под Буйничами и Тишовкой, а узлами сопротивления, имеющими между собой огневую связь. Прийти к этому, не предусмотренному уставом новшеству, заста­вили потери в личном составе, и теперь Кутепов почем зря ругал себя, что не додумался до него раньше, когда вдоволь было и патронов, и снарядов. Сколько бы жизней было сохранено, а значит и возможнос­тей для более стойкой и долгой обороны. Не додумался! А теперь даже это новшество лишь на какое-то время только отсрочит гибель полка. Вчера младший воентехник Смирнов доложил, что в запасе осталось три десятка цинков с патронами. Вчера же погиб Медников, остатки его батальона пришлось поделить между Волковым и Плотниковым.

Он хорошо понимал, что полк, как и остатки дивизии, в прочной ловушке, из которой уже не выбраться. Знал и то, что дни обороны сочтены, и ему, как командиру, осталось лишь до конца, как и подобает воину, вместе со своими бойцами выполнить свой тяжкий долг. И он продолжал делать то, что и подобает делать командиру в обычном бою. Распределял скудные остатки боеприпасов, распекал командиров за разные упущения и ошибки, требовал от заместителя по тылу любыми способами накормить бойцов. А когда начиналась очередная атака, то уже не строгим приказом, а собственным спокойствием, нужным сове­том и ободряющим словом старался помочь ведущим напряженный бой подчиненным. Одно лишь изменилось за последние дни в его пове­дении: он куда чаще стал бывать на переднем крае.

У майора Волкова стояла относительная тишина. Изредка рвались мины, и постреливали пулеметы окопавшихся между редкими домами пригорода гитлеровцев. После полудня батальон отбил короткую по времени, но стремительную, при поддержке бронетранспортеров, атаку фашистской пехоты. Теперь бойцы с мстительным хладнокровием до­бивали пытающихся уползти к своим раненых или старались поразить обнаруживших себя пулеметчиков.

-   На раненых зря патроны тратишь, - заметил Кутепов встретив­шемуся его Волкову. - Эти уже не вояки.

- Запрещал! — махнул рукой комбат-один. - А что толку? Бойцы в ярость вошли. Заметит какое шевеление - сразу за винтовку. - Он немного помолчал и закончил: - А вообще-то они правы. Фашист - он и есть фашист. Хоть целый, хоть раненый. Сам кровью исходит, а автомат из рук не выпускает. Утром один из таких с нейтралки последнего политрука роты подкараулил.

-   Колосова?

-   Да, Колосова. Какой мужик был! А вы говорите - патроны не тратить.

Кутепов промолчал. Три дня назад погиб политрук седьмой роты Слесарев. В тот день фашисты прорвались сквозь боевые порядки, и все повисло на волоске, но Слесарев каким-то образом сумел удержать остатки роты от бегства. Сам лег за пулемет. Прорыв ликвидировали, но политрук погиб. Теперь не стало и Колосова. А сколько других бойцов и командиров навечно остались на этом поле между Буйничами и Тишовкой, у Сельца и городских окраин. Три четверти полка вышли из строя, полегли в кровопролитных боях, и нет никакой возможности сообщить родным о их гибели.

Как-то, уже после ранения, Зобнин предложил составить списки всех погибших и закопать их в землю. Плотников ухватился за эту мысль. "Будут же после войны восстанавливать хозяйство! - доказывал он. - Землю пахать будут. И найдут! Только место понадежней бы выбрать и закопать перед самым концом, чтобы никого не забыть". Он даже составил список и носил при себе, ежедневно дополняя его все новыми именами, уверенный, что люди потом обязательно найдут эти бумаги и узнают, кто сражался и погиб в окруженном Могилеве.

"А может, действительно, найдут?" - вдруг подумал Кутепов. И еще не решив, надо ли так делать, повернулся к адъютанту:

-   Зайцев, не забудь напомнить Плотникову о Колосове.

Втроем, по неглубокой траншее между домами, пригибаясь при близ­ких разрывах мин, они прошли по участку обороны батальона до разру­шенного кирпичного дома, тесным лазом спустились в подвал, где сто­ял станковый пулемет. Дальше, огибая фланг батальона, шла насыпь железной дороги, а за ней были немцы.

Кутепов отстранил пулеметчика, через узкую щель амбразуры с минуту рассматривал железнодорожное полотно. Уже дважды, накап­ливаясь за ним, фашисты пытались ворваться в окопы, и это место он считал наиболее опасным. Правда, чуть сзади, прикрывая фланг Волкова и недалекий отсюда штаб дивизии, стоял батальон старшего лейтенанта Волчка, но сил у него слишком мало.

-   Береги этот выступ, как зеницу ока. Если тебя отсюда выковырнут, немцы окажутся у нас в тылу.

-   Не выковырнут! - уверенно ответил Волков. - Уже пробовали.

"Да, Волкова, пока у него будут патроны, не выбьют", - согласился Кутепов.

Он гордился и этим комбатом, и его батальоном. Кадровый по соста­ву, он первым убыл на фронт. За все дни боев враг ни разу не сумел ворваться в его окопы. Даже от Тишовки он отошел согласно приказу, когда оборонять ее стало невозможно. Сейчас поредевший в боях ба­тальон стоял в самом центре обороны, сдерживая основные силы гит­леровцев.

Выбрались из подвала и снова пошли по траншее, мимо редких, подтягивающихся при виде командира полка бойцов. А он, невозмутимый и уверенный, словно все шло именно так, как хотел, молча проходил мимо, отвечая на каждое приветствие, открыто встречая каждый, направлен­ный на него взгляд. Неожиданно вдруг резко остановился, обернулся к следующему за ним комбату:

-   Виноват, товарищ полковник, - все сразу поняв и смущенно крас­нея, невнятно буркнул комбат: - Недоглядел...

Из полуразрушенного входа в землянку выглядывало миловидное девичье лицо.

-    Это что за явление Христа народу? - с негодованием спросил Кутепов, не желая, видимо, слушать никаких оправданий.

-   Пришла! - переминаясь с ноги на ногу, словно провинившийся школьник, забормотал Волков. - Я же ему говорил...

-   Кому?

-   Да Казаряну! Любовь у них, видите ли...

-   А детсада у них еще нет? - Кутепов окинул Волкова сердитым взглядом и приказал: - Убрать! И чтобы духу ее тут не было!

-   Куда? - неожиданно возразил Волков. - Это не она к нам пришла, а мы к ней. Их тут по подвалам десятки сидят. Спасибо им за то, что бойцов картошкой кормят.

-   Все равно убрать! Вывести в тыл. До немцев триста метров, а они тут...

И, не закончив, Кутепов зашагал прочь, негодуя на столь очевидное нарушение воинского порядка. Остановился лишь возле встретившего его на стыке батальонов капитана Рогова.

-   Воюем, артиллерист?

-   Ничего больше не остается, товарищ полковник.

Ответ был исчерпывающе краток, и Кутепов невольно усмехнулся. Да, больше ничего не остается. Приподнявшись на носках, он выглянул через бруствер в поле, но кто-то из бойцов с тревогой предупредил:

-   Осторожно, товарищ полковник!

-   Стреляют? — не обернувшись, спросил Кутепов.

-   Снайпер где-то затаился.

Можно было и дальше, бравируя собственным хладнокровием, осмат­ривать поле, но Кутепов опустился за бруствер. Те, кто стояли рядом с ним, видели и не такое.

-   Снайпер - это серьезно, - произнес Кутепов. - Постарайтесь его уничтожить.

Наверно, покидая батальон, надо было что-то сказать, ободрить, как-то морально поддержать этих бесконечно усталых людей, но Кутепов лишь молча протянул им руку. Пока есть патроны, они будут стоять без его пожеланий и напутствий. Но, к сожалению, патронов слишком мало. Значит, каждый из них понимает, что оставшийся им боевой путь со­всем недолог. Так нужны ли здесь какие-то слова?

11

Утром двадцать пятого июля Гудериан вылетел в штаб командую­щего четвертой танковой армией фельдмаршала фон Клюге. Личный пилот командующего группой, доложив о готовности экипажа к полету, был удивлен необычно хмурым видом генерал-полковника.

-  Господин командующий болен? - шепнул он Бюсингу, когда Гуде­риан проследовал в самолет. - Или у него какие-то неприятности?

-   Да, - не вдаваясь в подробности, ответил майор Бюсинг.

День, как и все дни июля, был солнечный, ясный. Полет проходил нормально, но на лице командующего словно застыла маска тяжелой угрюмости, и все, кто в эти минуты находились с ним, сидели молча, совсем не понимая, что могло так угнетающе подействовать на их обо­жаемого начальника. Ведь всего неделю назад за блестящую операцию но взятию Смоленска фюрер осчастливил генерал-полковника высшей наградой Вермахта - "Дубовыми Листьями" к Рыцарскому кресту, сде­лан его пятнадцатым человеком, удостоенным этого знака отличия в сухопутных силах. А награжденный был столь хмур и неразговорчив, словно его только что разжаловали в ефрейторы.

Гудериан же в это время еще и еще раз продумывал предстоящий, крайне неприятный разговор с фон Клюге. Разве мог он когда подумать, что всего через две недели после встречи с фельдмаршалом под Моги­левом он будет лететь к нему теперь уже в роли униженного просите­ля? Сейчас, представляя, как желчно будет улыбаться старик, как словно провинившемуся мальчишке станет давать наставления, и от сознания того, что всех их придется выслушивать молча, у генерал-полковника закипало внутри.

В то же время он отлично понимал, что без этого унизительного во всех отношениях разговора ему не обойтись. Никто, кроме него, если не считать многоопытного фон Либерштайна, еще не понимал, в каком сложном положении оказалась вторая танковая группа. Наоборот, по­чти все ей аплодировали! Да и как не аплодировать, если совершен такой стремительный рывок в русский тыл, почти без боя взят Смо­ленск и замкнут новый обширный котел. Ведь до Москвы теперь оста­лось так недалеко!

И только он, командующий группой, вдруг понял, что расстояние до Москвы в итоге этого замечательного рывка не только не сократилось, а как бы удвоилось. Сил, чтобы поправить положение, у него больше нет. А ведь ему казалось, что все идет действительно отлично. Пятнад­цатого июля передовые части двадцать девятой мотодивизии ворвались на южную окраину Смоленска, к вечеру шестнадцатого город был взят, причем в его северной части и пригородах были окружены значитель­ные силы шестнадцатой и двадцатой армий русских.

Дальше требовалась лишь некоторая перегруппировка сил, чтобы покончить с окруженными и двигаться дальше. Но когда он начал эту перегруппировку, вдруг оказалось, что формировать новый ударный ку­нак не из чего. Потрепанные под Могилевом дивизии двадцать четвер­тою танкового корпуса в последующих боях на пути к Рославлю понесли столь тяжелые потери, что совершенно потеряли пробивную силу. В еще более тяжелом положении оказался сорок шестой корпус, поте­рявший столько живой силы и техники, что его надо было срочно выво­дить в резерв для пополнений.

Не сработала на этот раз и уже ставшая привычной хитрость списы­вать боевые потери на счет русской пыли, из-за которой якобы так быстро выходят из строя моторы танков. Главный штаб, в очередной раз поверив такому донесению, начал срочно поставлять в группу мо­торы, но их не на что было ставить: полевые мастерские справиться с ремонтом такой массы сожженной техники не могли. Все русские заводы, на которые они так рассчитывали, начиная кампанию, оказались демонтированными и вывезенными в тыл.

А враг, словно почувствовав, что весы войны заколебались, вдруг нанес два сильнейших одновременных удара. Со стороны Рославля на Смоленск ринулась крупная группировка генерала Качалова, а из райо­нов Ярцева и Белого нанесли удар части спешно создаваемого русски­ми Резервного фронта. И если с рославльской группой удалось как-то справиться и даже блокировать, то северная - угрожающе нависла над Смоленском, создав реальную угрозу к деблокированию окруженных здесь дивизий.

Оказать помощь попавшей в тяжелое положение второй танковой группе могли лишь полевые корпуса, но генерал-полковник фон Вейхс прочно застрял с ними под Могилевом и на днепровском левобережье, не в силах справиться с окруженными там частями генерала Бакуни­на. "Ведь это же смешно! - вскипая от душащего его гнева, думал Гудериан. - Я нанес русским страшные потери у Могилева, я разгро­мил их фланги на Днепре, я притянул на себя все русские резервы, и после этого два полевых корпуса не могут справиться с тем, что уже неспособно к сопротивлению. Или генерал-полковник Вейхс вообще не умеет воевать?"

И самым обидным было сейчас то, что он ни в чем не сможет упрекнуть фельдмаршала, а, наоборот, подчиненный ему, вынужден уни­женно просить хоть чем-то помочь его танковой группе, молча прогла­тывая обычную язвительность старика-педанта.

К его удивлению, фельдмаршал принял генерала спокойно и даже приветливо. Гостеприимно кивнул, пригласил к себе.

-   Рад вас видеть, генерал! Располагайтесь. Как долетели?

-  Спасибо, долетел отлично, - как можно любезней ответил Гудери­ан, опускаясь в старое кресло.

-  Как я понимаю, времени у нас мало, - продолжал фон Клюге, - а посему опустим светские приличия и приступим к делу. Я слушаю вас, генерал!

Гудериан, лицо которого в первые минуты встречи обрело некото­рую приветливость, снова нахмурился. Его опередили, не дав начать разговор с мелочей.

-   Что ж, если вам будет угодно, - начал он. - Я буду краток.

-   Сделайте милость, - разрешил фон Клюге.

И все же какое-то время Гудериан помолчал.

-   В общем, так, господин фельдмаршал! - наконец начал он. - Вос­точнее Смоленска русские усиленно создают так называемый Резерв­ный фронт. По моим данным, там уже сосредоточены достаточные силы, которые...

-   Вы, - подхватил фон Клюге, - как можно заключить из получен­ных от вас ранее донесений, не имеете возможности сбить с занимае­мых позиций.

-   Да, в общем вы правы, - после некоторой заминки кивнул Гуде­риан.

-    И поэтому вы очень хотели бы, - все с большим нажимом про­должал фон Клюге, - чтобы вторая полевая армия срочно помогла вам. Или чтобы вас пополнили танками. Так?

-   Я лично был бы весьма вам благодарен, - словно припертый к стене школьник, угрюмо буркнул Гудериан.

Фельдмаршал задумчиво пожевал сухими старческими губами.

-   Увы, Гейнц, я не в силах помочь вам.

-   Но мои корпуса понесли такие потери! - не сдержался Гудери­ан. - Каждый день промедления на руку только русским, и если фон Нейхс снимет и перебросит сюда хотя бы пару дивизий...

-   То русские завтра же разнесут наши коммуникации и выйдут из котла! - сурово изрек фельдмаршал. - Вы способны представить себе, как сложится обстановка, если в вашем недалеком тылу появятся пять- шесть пусть и потрепанных русских дивизий?

Говоря это, он даже не пытался скрыть сожаления, что все это вы­нужден говорить опытному военному, который, кажется, перестал пони­мать прописные истины. И Гудериан это понял.

-   Но у фон Вейхса, - сердито начал он, - достаточно сил у Рогачева и Жлобина. Я, выполняя ваш приказ, ослабил свои корпуса на целых три дивизии и, как вы знаете, не упустил обстановки. И если...

Фельдмаршал в знак протеста чуть приподнял руку.

-   Не считайте меня выжившим из ума стариком, Гейнц, - нетороп­ливо начал он едва Гудериан замолчал. - То, о чем вы говорите, уже обсуждалось на совещании в штабе армий "Центр". Результат его я вам только что сказал.

-   Значит, я летел к вам напрасно?                          

-    Вы напрасно не послушались моего совета при нашей встрече перед началом вашего безрассудного рывка через Днепр. И тогда бы не возникла нужда в этом полете. Конечно, - продолжал он, - "Дубовые Листья" - награда, о которой мечтает любой командир, здесь я вас понимаю и не осуждаю. Но не мешает и подумать, какой ценой она будет добыта.

-   Господин фельдмаршал! - обиженно возразил Гудериан. - Я всю жизнь честно служил Великой Германии, и ваш упрек...

Полно, Гейнц, - перебил фон Клюге. - Не надо обижаться. Честно прожитая жизнь даже в самом ее конце не дает права на ошибку. А вы её совершили. Вы обещали мне и могли, даже обязаны были взять Могилев, но вы этого не сделали, поставив меня перед фюрером в положение старого лгуна. Но у меня был приказ!

- Вы нарушили мой приказ! — теперь уже более жестко напомнил фон Клюге. - Другому бы это стоило карьеры, но я знаю, как ценит вас фюрер, и поэтому не стал поднимать шум. Помните хотя бы об этом, Гейнц. А что касается потерь - не спешите кричать о них на весь мир. Есть вещи, о которых лучше умолчать.

-   К сожалению...

-   Да, к сожалению, - кивнул фон Клюге. - И теперь все клонится к тому, что мы вынуждены будем просить фюрера отдать приказ о пере­ходе к вынужденной обороне. Иного выхода я, увы, не вижу.

-    Но неужели сопротивление русских в днепровском котле все еще так сильно? - задал Гудериан свой последний вопрос.

-   Вынужден вам напомнить, генерал, что русские оказались ничуть не похожими на французов, которые обычно успевали поднять руки раньше, чем мы замыкали котел. Жаль, что вы этого еще не усвоили. - И, словно пытаясь подсластить пилюлю, предложил: - Хотите ликера?

-   К черту! - вставая с места, едва слышно буркнул Гудериан.

После того, как он убыл, фон Клюге перешел в свой кабинет, прика­зал адъютанту никого к нему не пускать и надолго засел над огромной личной картой, на которой тщательнейше, начиная с первого часа войны, были нанесены все действия находящихся в его распоряжении корпу­сов. Только что он с мстительным удовольствием, словно мальчишку, отчитал этого зазнавшегося, так быстро воспарившего к вершинам сла­вы и почета авантюриста, но теперь, оставшись один, думал не о том, что было сказано в разговоре, а о том, что он не мог да и не имел возмож­ности сказать и чего Гудериан, к сожалению, еще не смог понять сам. О том, что легкие победы, кажется, закончились, и они стоят на пороге изнурительной и длительной, требующей напряжения всех сил и средств позиционной войны. Той самой, которая не только не предусматрива­лась, но категорически отвергалась планом "Барбаросса".

"Так где же мы допустили ошибку? - вглядываясь в карту, мучи­тельно думал старый фельдмаршал. - Вложили в первый удар мало сил? Или, наоборот, бросили слишком много, предоставив русским воз­можность перемолоть их в боях?" Для него, целиком поверившему и отдавшему себя Гитлеру и старающемуся изо всех сил претворить его планы в жизнь, вопросы эти были далеко не праздными. Ведь во Фран­ции, наиболее сильной европейской державе, военная доктрина фюрера, построенная на тактике глубоких и мощных рассекающих ударов, блес­тяще себя оправдала. В России же все оказалось не так. Их окружен­ные армии и не собирались складывать оружия. Наоборот, оказавшись в котле, они еще более усиливали сопротивление, и полевые армии Вермахта с первых же дней войны начали катастрофически отставать от ударных клиньев. Именно тогда в его душе шевельнулась первая тень тревоги.

Рассуждая логически, тогда-то и следовало бы забить во все колоко­ла, предостеречь от возможных последствий. Но он не сказал никому ни слова, прекрасно понимая, что Главный штаб, фактически руководи­мый Гитлером, в лучшем случае его не поймет. А в худшем просто сместит с должности, заменив более расторопным и покладистым. Вся Германия жила в экстазе близкой победы, и горе тому, кто хотя бы одним словом посмел усомниться в ней.

Настораживало фельдмаршала и то, что обычно быстро и четко ра­ботающая система передачи приказов Главного штаба в войска в от­ношении его назначения почему-то не сработала, приказ пришел с боль­шой задержкой. Почему? Уж не задержали ли его специально, чтобы новый командующий не смог вмешаться и остановить сумасбродную идею любимца фюрера? Если это так, то не имеет никакого смысла докладывать наверх о создавшемся положении. Во всем могут обви­нить только его.

-   Господин фельдмаршал, - осторожно раздалось за спиной. - Вас приглашает к разговору командующий.

Фон Клюге с досадой взглянул на адъютанта, не спеша потянулся к стоящему на столе телефону. Ничего хорошего от этого разговора он не ждал.

-   Фельдмаршал! - раздался в трубке повелительный голос коман­дующего группой армий "Центр" фельдмаршала фон Бока. - Я хочу знать, когда будут ликвидированы русские ударные группировки у Смо­ленска?

-   Господин командующий! По моим данным, - не спеша, обдумывая каждое слово, начал фон Клюге, - южная группа уже остановлена и полуокружена. Что касается северной, то здесь положение более серь­езно, и...

-    Вынужден вам напомнить, - перебил фон Бок, - что согласно общему плану ваши танковые группы уже должны быть готовы к но­вому удару. Фюрер только что настойчиво интересовался, когда мы сможем начать новое наступление...

-   Но это невозможно! - забыв всякую этику, почти выкрикнул фон Клюге. - Господин командующий! Мои танковые группы находятся в таком состоянии, что о новом наступлении не может быть и речи. - Он тут же испугался вырвавшейся фразы, на несколько секунд замолчал, лихорадочно подыскивая веские доводы, и, наконец, нашел. - Давление противника со стороны Ярцева все усиливается...

-   Это, фельдмаршал, ваша забота! - перебил фон Бок.

-   Но в опасности и мой правый фланг! - почти в отчаянии напом­нил фон Клюге. - Наступление русских у Рогачева и Жлобина все еще продолжается, корпуса фон Вейхса не выполнили своей задачи у Моги­лева, и разрыв...

- А это уже не ваша забота! - с нотками злости в голосе оборвал его фон Бок. - Могу вам сообщить, что у Рогачева и Жлобина русские остановлены и вскоре будут отброшены. Что касается фон Вейхса, то ему отдан приказ выслать в окруженные группировки парламентеров и в  случае отказа сдаться, провести решительный штурм. В помощь ему выделена танковая часть. Так что разрыв будет скоро ликвидиро­ван. Вам же надлежит готовиться к выполнению моего последнего приказа. Кстати! - фон Бок чуть повысил голос. - Кстати! Я не собираюсь, фельдмаршал, ваши слова о невозможности нового наступления доводить до фюрера. Надеюсь, вы меня поняли?

- Понял, господин командующий, - облегченно вздохнул фон Клюге. - Я вас отлично понял.

В удрученном состоянии пребывал и вернувшийся к себе Гудериан. Правда, поняв, что ждать помощи не приходится, он сразу начал искать выход. Стоять на месте нельзя, понимал он, нужны пусть маленькие, но победы, медленное, но продвижение вперед. Фюрер не терпит топтания на месте.

-   В каком состоянии находится группа Качалова? - допрашивал он начальника штаба, словно за те часы, что он отсутствовал, что-то могло резко измениться.

-   Как я вам уже докладывал, - осторожно начал фон Либерштайн, - эта группа полуокружена, и принимаются меры к ее ликвидации.

-   Этого мало! - сердито возразил Гудериан, хотя утром требовал именно ликвидации этой группы. - Подключите сюда части сорок ше­стого корпуса и поставьте ему задачу продолжать движение на Ельню.

-    Но вы планировали вывести этот корпус в резерв для довоору­жения.

Гудериан поморщился.

-   Только после ликвидации группы Качалова, барон! Одному двад­цать четвертому корпусу с ней не справиться. Кстати, какова обстанов­ка в сорок седьмом корпусе?

-   По последнему докладу генерала Лемельзена севернее Смоленска расстояние между окруженной и наступающей группировками русских сократилось до двенадцати километров...

-   Значит, их все еще не остановили? - с досадой перебил Гудериан. - В чем дело?

-   Увы! - развел руками начальник штаба. - И обстановка склады­вается пока не в нашу пользу. Не выдержали удара и начали отход дивизии третьей танковой группы, нам стало еще труднее. А сегодня с утра начали серьезные попытки вырваться из котла и окруженные ди­визии. Генерал Лемельзен был вынужден часть сил перебросить сюда. Резервов у него уже нет.

"Резервы! - до хруста сжав пальцы рук, со злостью подумал Гуде­риан. - Как нужны сейчас резервы!"

Но резервов не было. И вывод напрашивается только один: как можно скорее покончить с группой Качалова и развернуть наступление на Ельню, подтвердив тем самым Главному штабу, что танки Гудериана продолжают двигаться вперед. И если удастся взять Ельню, плевать тогда на то, что эта старая калоша отмахнулась от его просьб. Ему поможет сам фюрер! Ведь от Ельни до Москвы - главной цели похода и всей кампании - останется даже меньше четырехсот километров, и фюрер для последнего рывка не пожалеет ни танков из резерва, ни дивизий фон Вейхса. В этом можно быть твердо уверенным.

 

12

Перед вечером двадцать пятого июля, словно по команде, на всей линии обороны Могилева вдруг замолчали вражеские орудия, на переднем крае фашистов прекратилось всякое движение. Чистым впервые за пос­ледние дни стало и небо: в воздухе не было ни одного самолета.

-   Усилить наблюдение! - получив такие сообщения, потребовали из штаба дивизии. - Быть готовыми к отражению внезапных атак!

Но атак не последовало. А примерно через час после наступившего затишья полковник Слепокуров доложил:

-   В расположение полка прибыли два немецких парламентера, тре­буют встречи с командованием.

-   Сопроводите их в штаб, - распорядился генерал Романов. И повернулся к только что вошедшему к нему Черниченко. - Парламенте­ры прибыли, Леонтий Константинович. Прими их.

-   А ты? - удивился комиссар.

-   Мне придется заняться другим делом. Да и ни к чему эта встреча! Что они скажут - я знаю. А что им ответить - знаешь ты. Так что действуй. Пригласи с собой начальника особого отдела. И как только кончишь, зайди ко мне.

Черниченко вышел, а генерал придвинул к себе всего минуты назад доставленный от капитана Пудина и принятый по его рации приказ Гене­рального штаба на вывод дивизии из окружения. "Вот и дождались, - снова перечитывая скупые фразы шифровки, грустно отметил он. - Эх, если бы была сейчас связь с корпусом!"

Если бы была... Тогда бы он мог согласовать с ним свои действия, хотя бы вкратце уточнить создавшуюся обстановку. А сейчас лишь по данным трофейной карты приходилось догадываться, где находится фронт, и весь дальнейший план строить на этих догадках и собственной интуи­ции, не имея малейшего права на ошибку. Правда, в шифровке указывал­ся, как один из вариантов отхода, прорыв в сторону Рогачева, где стоят наши войска.

-   Адъютант! Передай начальнику оперативного отдела, чтобы выз­нал ко мне всех командиров полков и начальников штабов, а также руководителей всех служб тыла к десяти вечера на совещание. Об этом же пусть сообщит в горком партии и облвоенкомат.

Он волновался, хотя время, чтобы все хорошенько обдумать, было. Прорыв! Это значит, собрать все силы в единый кулак и нанести реши­тельный удар. Но полки разъединены, рядом со штабом только баталь­оны Кутепова. Даже штаб тыла все еще за Дубровенкой, на которой прочно обосновались фашисты. Насквозь простреливается и берег Днепра. И если гитлеровцы каким-то образом догадаются или заметят, что обороняющиеся все силы собирают в одно место, не станет ли оно последней мясорубкой для собранных на узком участке остатков дивизии и ополченцев?

Он все еще сидел над планом предстоящего сражения, когда вошел Черниченко.

Поговорили! - присаживаясь у стола и с трудом сдерживая клокочущее в нем бешенство, угрюмо сообщил он: - Приехали брать нас в плен!

-   И ты от такого выгодного предложения, конечно, отказался?

Черниченко бросил на него недоумевающий взгляд, с досадой заме­тил:

-   Все шутишь, Михаил Тимофеевич! А я дал им по захваченному кресту на память о нашей встрече и на том разговор закончил. Осталь­ные трофеи приказал высыпать в уборную.

-   Фашисты, конечно, остались довольны?

-    Они дали нам с тобой полчаса на размышление! - еще более хмурясь, сообщил комиссар. - И после этого начнут обстрел штаба.

-   Ну, тридцать минут, - машинально взглянув на часы, заметил гене­рал, - это тоже время. А пока они не начали — на-ко вот, прочти! - и придвинул Черниченко приказ Генштаба. - Адъютант! Прикажи ото­гнать от штаба весь транспорт и прекратить всякое хождение.

-   Та-ак! - протянул Черниченко, быстро пробежав глазами текст шифровки. - Вот и о нас вспомнили. Что ж, будем прорываться.

-   На десять вечера я собираю совещание командиров.

-   Правильно! - одобрил Черниченко. И тут же вздохнул. - Эх, жаль не дожили до этого часа тульские политработники!

-   Кого имеешь в виду? - не понял генерал.

-   Сучкова и Морозова, - напомнил Черниченко. - Ну, тех, что доста­вили директиву Главпура защищать Могилев. Какие были ребята! Оба сегодня утром погибли в бою на Дубровенке. - Он посидел молча. Вставая, сказал: - Ладно, пойду готовить своих к прорыву.

И снова, оставшись один, напряженно обдумывал генерал Романов детали предстоящей операции, изредка поглядывая на часы. Конечно, еще будет совещание, на котором командиры обязательно подскажут что-то нужное, но нельзя выходить к ним, не имея собственного плана, не решив главного.

Немецкое командование оказалось удивительно точным. Едва стрелки часов пробежали указанное парламентерами время, тяжелый снаряд оглушающе рванул перед школой. Очередной ударил в угол, и здание вздрогнуло, как при землетрясении. А потом снаряды, то круша стены, то ломая деревья и сметая соседние здания, загремели подряд. "Из-за реки корректируют! - понял генерал. - Как бы они мне этой музыкой совещание не сорвали!"

Но через час фашисты перенесли огонь на другие кварталы, и в обширном подвале школы к назначенному времени собрались на свое последнее совещание те, кто отдал все свои силы делу обороны города. С гордостью и грустью смотрел генерал Романов на разместившихся рядом с ним командиров. Вот устало склонил забинтованную голову полковник Мазалов. По-солдатски прямо, бережно прижав к пробито­му осколком боку раненую руку, сидит полковник Кутепов. Герои Буйничского поля, отдавшие его врагу только тогда, когда нечем стало его защищать. Впрочем, герои все! Начарт дивизии полковник Соловьев, инженер Толмачев, зам. по тылу Корякин... Сколько сделано ими за эти трудные дни, сколько сил и воли отдали они древнему городу! А ведь среди них нет еще подполковников-героев Бонича и Щеглова. Не смог пробраться к штабу из окруженного полка полковник Слепокуров, не покинул своих артиллеристов полковник Живолуп, отсутствует майор Катюшин, никого нет из облвоенкомата и горкома партии. И никто не знает, кого из них завтра утром надо будет вычеркивать из списка живых.

-   Начнем, товарищи командиры! - встав с места, объявил генерал Романов. - Вопрос у нас один. Получен приказ Генштаба, согласно которому дивизия обязана прорвать кольцо окружения и соединиться с частями Красной Армии. Нам надлежит решить, как лучше выполнить этот приказ. Есть ли предварительные вопросы?

С места встал полковник Соловьев:

-   Указано ли в приказе время и место прорыва?

-   Срок указан, - начал генерал Романов. - Это - ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июля. Что касается места, то нам предло­жено два варианта. Первый: форсирование Днепра и выход в район Сухарей для соединения с частями корпуса. И второй: прорыв на запад с последующим поворотом на юг лесами и соединение с нашими час­тями в районе Рогачева. Какой вариант примем - решать нам. Прошу высказываться.

На какое-то время в подвале наступила тишина. Командиры, погля­дывая друг на друга, напряженно думали. Каждый понимал, что оши­биться нельзя. А потом с места встал полковник Кутепов.

-   Разреши мне, Михаил Тимофеевич, - попросил он. И увидев, что генерал согласно кивнул, заговорил: - Приказ Генштаба поступил вовре­мя. Могилевская оборона полностью сыграла свою роль, задержав здесь на длительное время несколько фашистских дивизий. Но продолжать сопротивление дальше, не имея подвоза боеприпасов, бессмысленно. Это приведет лишь к ненужной гибели людей. Что же касается вариантов, то я целиком за форсирование Днепра.

-   На чем? - быстро спросил полковник Мазалов.

-  Днепр здесь неширок, - искоса взглянув на Мазалова, продолжал Кутепов. - Форсирование на подручных средствах вполне возможно. А потом в ходе боя надо отогнать немцев от моста...

-   А если не отгоним? - снова спросил Мазалов. - Значит, все пушки тогда оставим врагу?

-   Полковник Кутепов, кажется, думает только о собственном спасе­нии, - желчно подсказал Черниченко. - Что ему пушки!

-   Все-таки я прошу меня выслушать, — глухо произнес Кутепов. - До Сухарей не более сорока километров, один ночной переход. Сил и боеприпасов на этот рывок у нас вполне хватит. А соединение со своими даст моральный выигрыш и пополнит силы корпуса. Это в боевой обстановке немало.

Он опустился на свое место и сейчас же вскочил полковник Маза­лов.

Я, товарищ генерал, категорически против! - не в силах сдержать волнение, начал он. Я не могу, поймите, не могу бросить пушки! С чем же мы придем тогда к своим? С пустыми руками? Вряд ли это усилит корпус. Поэтому я предлагаю прорываться на запад вдоль Бобруйского шоссе. Что мы сумеем прорваться, в этом я убежден. И выведем из окружения всю артиллерию и остальную матчасть. Разве не в этом наша главная задача?

-   Пушки, кроме легких, в любом случае придется уничтожить! - упрямо возразил Кутепов. Без снарядов они только свяжут нам руки.

-   Семен Федорович! - возмущенно закричал Мазалов. - Ты уже забыл, кто и чем помогал тебе отбивать танки и выручал твои батальо­ны в самые трудные минуты! Стыдись!

-   Спокойно, товарищи командиры! - вмешался генерал Романов.- Не надо эмоций. А что касается предложения полковника Кутепова, то, по-моему, оно заслуживает внимания. Полки разъединены и собрать их быстро в одно место можно только здесь, у берега Днепра. Но в этом случае возникают две острые проблемы. Сбор должен быть произведен так быстро, чтобы фашисты не смогли ничего понять. И второе: каким образом отбросить немцев от моста, чтобы переправить артиллерию?

-    Всю боевую технику и артиллерию мы обязаны сохранить! - громко вмешался Черниченко. - Вывести только бойцов значит - пойти по самому легкому пути, и тогда Верховное командование вправе будет с нас спросить за оставленное врагу боевое имущество. Я лично полностью за предложение полковника Мазалова, как наиболее пра­вильное, соответствующее требованиям боевой обстановки. Бросить пушки! Я не могу принять на себя такого позора!

Генерал Романов слегка вздохнул, внимательно взглянул на сидя­щего напротив полковника Соловьева.

-   Что скажешь ты, начарт?

Медленно встал полковник Соловьев, также медленно и раздельно ответил:

-   Если будет приказ оставить пушки, то я до конца останусь с мои­ми пушкарями.

"Вот ты и один! - мысленно подвел невеселый итог генерал Рома­нов. И упрекать мне вас, мои боевые товарищи, не в чем. Потому что пушки действительно были и нашей главной защитой, и нашей гордос­тью. Но разрешить вам погибнуть у бесполезных для боя орудий я не имею права. И значит, за все при случае мне придется отвечать одному".

-   Начальник тыла!

С видимым усилием поднялся подполковник Корякин. Круглоли­цый, плотный, лысоватый, внешне типичный интендант, он никогда не стрелял на передовой, не совершал никаких подвигов. Поэтому, собира­ясь говорить, хорошо знал, что его слова вряд ли будут иметь вес.

-   Я, товарищ генерал, - начал он, - выполню любой ваш приказ. Но у меня на складах полно войскового имущества. Кто мне поручится за то, что потом не придется за него отвечать по всей строгости закона? Поэтому....

-   Запел Лазаря! - пренебрежительно буркнул Черниченко.

Подполковник испуганно взглянул в его сторону и быстро сел.

-   Кто еще просит слова? - спросил генерал.

Желающих больше не было.

-   Тогда решим так, - продолжал генерал Романов. - Сейчас всех прошу пройти в столовую, где приготовлен прощальный ужин. А после него я объявлю свой приказ. Полковника Кутепова прошу задержаться, остальные пока свободны. - И когда все, кроме Кутепова и Черниченко вышли, обратился к полковнику: - Семен Федорович, сколько у тебя сейчас бойцов в строю?

-   Около семисот.

-   Наиболее боеспособный батальон?

-   Первый, майора Волкова. - И поняв, куда клонится дело, Кутепов быстро сказал: - Михаил Тимофеевич, в последний раз тебе говорю: ты совершаешь ошибку?!

-   Обсуждение, кажется, закончено? - с наигранным удивлением вмешался Черниченко. - Так, Михаил Тимофеевич? Он свободен?

Кутепов негодующе вскинул брови, шагнул к комиссару.

-    Никто не может освободить меня от выполнения моего долга! - глядя на Черниченко в упор, гневно произнес он. - А долг мой требует сказать еще раз то, в чем я до конца уверен. Уходить в немецкий тыл даже лесами - грубейшая ошибка! У них достаточно сил и средств, чтобы перехватить нас на марше. Да и далеко ли смогут уйти голодные, истощенные за последние дни бойцы?

-   Вы, полковник, очевидно, плохо знаете наших бойцов! - вскипел Черниченко. - Они пройдут столько, сколько будет нужно.

-   Без патронов?

-   Без патронов! И если вы просто трусите, то не надо...

-  Леонтий Константинович! - вмешался генерал Романов. - Прошу прекратить спор. Иди, Семен Федорович.

Черниченко зло сверкнул глазами, хотел что-то возразить, но сдер­жался, до побеления в суставах сжал в кулаки лежащие на столе руки.

-   Зря, комиссар! - негромко произнес генерал Романов, когда пол­ковник вышел. - Кутепов никогда не был трусом.

-   А это мне неизвестно!

-  Зато известно мне! Сожалею, что пришлось присутствовать при этой сцене. Больно такое слышать, комиссар!

Ему действительно было и больно, и обидно, ибо именно сейчас он вдруг понял, что полковник Кутепов прав. Если удастся скрытно со­брать дивизию и отбросить немцев от моста, а перейдя по нему, взорвать, оказавшиеся в городе немцы не смогут организовать преследова­ние, и за ночь полки окажутся далеко отсюда. Но обидней всего ему казалось сейчас поведение комиссара. Он же знал, что артиллерию планируется уничтожить, но возразил только сейчас, когда услышал, что командиры-артиллеристы против. Испугался предстоящей ответствен­ности?

Стараясь успокоиться, генерал встал из-за стола, несколько раз про­шелся по тесному пространству между стеной и дверью. Остановив­шись, наконец, за спиной Черниченко, спросил:

-   Ну что, остыл?

- Разболтались наши командиры! - не глядя на комдива, упрямо произнес Черниченко. - И это в такое время, когда надо проявлять высочайшую дисциплину. Удивляюсь твоему терпению, Михаил Тимо­феевич! За обсуждение приказа в боевой обстановке таких команди­ров положено отстранять от должности, а ты...

-   Приказ еще не отдан, - напомнил генерал.

-   Не имеет значения! - холодно возразил Черниченко. - Ты ком­мунист, и требовании партии тебе хорошо известны: ничего не остав­лять врагу. Отсюда и надо исходить.

Генерал Романов ничего не ответил, прошел и сел на свое место. Теперь он знал, что за все последствия предстоящего боя ему придется отвечать одному. И нужен такой приказ, который бы устроил всех. В этом сейчас главный залог его выполнения.

Романов придвинул к себе карту. "Буйничское поле! - разглядывая ее, думал он. - Если уж приходится прорываться на запад, то только здесь". Он не раз со всего КП видел это поле. Ровное, изрезанное нитками оставленных врагу окопов и противотанковым рвом, покры­тое массой воронок. Его можно преодолеть быстро. Правда, пушки и иная техника здесь не пройдут, но рядом шоссе на Бобруйск, а дальше - Ямницкий лес, способный укрыть от преследования. Против такого решения, кажется, не возразит и Кутепов.

А в столовой штаба заканчивался в это время прощальный ужин. Был он не то, что скромен, а просто скуден, но командиры и не думали о еде. Все сидели внешне спокойно, вполголоса переговариваясь между собой и отлично понимая, что видятся, может быть, в последний раз.

-    А давай-ка все же выпьем, Семен Федорович! - предложил полковник Мазалов. Он налил в два стакана водки, один придвинул Кутепову. - И не злись ты на меня, дорогой мой полковник! Кто знает, что нас ждет? А без пушек я все равно не уйду. Лучше уж здесь останусь.

Кутепов поднял свой стакан. Не было у него зла на Мазалова, на совещании каждый сказал то, что думал.

-  Дай-то Бог, как говорили старики, еще раз свидеться, Иван Сергее­вич!

-   Будь жив и здоров, Семен Федорович!

-   Командиров прошу пройти к генералу! - объявил появившийся в дверях лейтенант Осинин.

-   Вот так всегда! - поспешно выпив и ставя стакан на стол, усмех­нулся Мазалов. - Выпить успел, а закусить не пришлось. Ладно, пошли!

Генерал Романов встретил командиров стоя за своим столом.

-   Слушайте боевой приказ! - начал он.

Приказ был краток. Все уходящие из города собираются у штаба дивизии к одиннадцати вечера двадцать шестого июля. Общая колонна подходит к месту прорыва через полчаса, где займет места согласно плану. Прорыв и общее руководство боем возлагалось на полковника Кутепова. Сигнал на прорыв - зеленая ракета.

А теперь прошу командиров ознакомиться с боевым расписанием и схемой расположения частей, - продолжал генерал Романов, - порядком выхода из города и сигналами связи.

Какое-то время командиры сидели без движения. Приказ отдан!

-   Ничего конкретно не сказано о выводе матчасти и артиллерии,- неожиданно сказал Черниченко.

-   Есть другой приказ, - спокойно и твердо ответил генерал. - Со­гласно ему вся тяжелая и средняя артиллерия передается полку Катюшина, который обязан еще сутки держаться в городе. А оставшиеся пушки... Полковник Соловьев, сколько у нас орудий ПТО?

-   Двадцать два ствола!

-   Вот эти двадцать два ствола и пойдут на прорыв. Вся остальная материальная часть, - генерал чуть повысил голос, - должна быть унич­тожена! Полностью приказ не привожу в целях экономии времени! У кого есть вопросы? Нет?

Потом командиры долго уточняли порядок выхода на рубеж сосре­доточения, договаривались о связи и взаимодействии. И никто из них даже не допускал мысли, что по воле нелепого случая все может пойти не так, и все их сегодняшние согласования могут оказаться пустым звуком.

-   Имей в виду, Семен Федорович, напоследок напомнил комдив, - я с оперативной группой штаба буду в твоем передовом батальоне.

-    Товарищ генерал! - неожиданно официальным тоном начал в ответ Кутепов. - Передовым отрядом приказано командовать мне. По­этому нахождение в нем командира дивизии считаю ненужным и не­целесообразным.

Генерал Романов удивленно взглянул на полковника и вдруг чисто по-мальчишески присвистнул, покачал головой.

-   Вот это отбрил! Не хотел бы я, полковник, служить под твоим началом. Уж больно ты строг!

-   Обстановка заставляет, - со спокойной серьезностью ответил Ку­тепов. - Два старших командира в передовом отряде - слишком боль­шая роскошь. К тому же в случае вашей гибели основная колонна может остаться без руководства.

-   Обстановка, товарищ полковник, - вмешался Черниченко, - не от­меняет правил субординации и требований воинской дисциплины. Если командир дивизии принял решение, вы обязаны его выполнять.

-   Слушаюсь!

И Кутепов склонил голову в явно издевательском верноподданни­ческом поклоне.

-    И не "слушаюсь", черт побери! - оскорбленный этим жестом вспыхнул Черниченко. Вы эти старорежимные штучки бросьте! В Красной Армии отвечают "есть"!

Кутепов непроизвольно сделал шаг вперед, кровь отлила от его лица, но голос в наступившей неловкой тишине прозвучал уверенно и четко.

-    Я выполню любой приказ. Но если в первые же минуты боя дивизия останется без командира, ее ждет разгром. Поэтому...

- Хорошо! - вмешался генерал Романов, спеша погасить возникший спор. - Я обдумаю этот вопрос. А сейчас, если вопросов нет, командиры полков свободны. Начальников служб дивизии и моих заместите­лей прошу задержаться.

И снова, хотя время подходило к полуночи, продолжалась работа штаба. Получали последние указания и уходили начальники служб, спешили на свои места начальники отделов. Молча провожал их взгля­дом генерал Романов. Когда в кабинете остался лишь майор Кузнецов,, он встал из-за стола, подошел к нему.

-   А теперь с тобой, доктор, - мягко, почти по-домашнему начал он. - У нас более четырех тысяч раненых. Так?

Он специально оставил этот разговор на самый последний момент, и не раз его обдумывал, но и сейчас не знал, как сказать то, чего никак не ждет бывший заведующий Сталиногорской городской больницей, а ныне начальник медсанбата дивизии майор Кузнецов.

-   Почти четыре с половиной, - уточнил Кузнецов.

-   Вывести их из города у нас нет никакой возможности, - все так же негромко продолжал генерал Романов. - И если... Если мы оста­вим их здесь без медперсонала...

-    Плен? - вдруг осипшим от волнения голосом, вставая с места, произнес Кузнецов. - Товарищ генерал!..

На какие-то мгновения генерал смешался, беспомощно взглянул на Черниченко, но тот лишь ниже опустил голову.

-   Да, плен, доктор! Иначе их просто перестреляют или уморят голо­дом. Что скажешь?

Майор Кузнецов снова опустился на свое место, глядя в пол, глухо сказал:

-    Я догадывался... Когда нам повезли продукты. Но я думал, что несколько человек... А сказать...Что я могу сказать? Никогда даже не думал, что сам пойду в плен.

Он надолго замолчал, спрятав лицо в ладонях и чуть покачиваясь из стороны в сторону. Что думал и о чем вспомнил этот сугубо штат­ский человек, вдруг до конца осознав весь трагизм и ужас надвигаю­щейся беды?

-   Что скажешь ты, комиссар? - прервал затянувшуюся паузу гене­рал Романов.

Черниченко медленно поднялся и как-то сразу потеплел его всегда суровый взгляд, смягчились черты волевого лица. За ним встал и Куз­нецов.

-    На великое дело идешь, доктор! - с неожиданной трогательнос­тью начал комиссар. - Четыре с половиной тысячи раненых! Их надо спасать. Скажи честно: ты готов это сделать?

-   Я сделаю все, что в моих силах! - глухо, но твердо ответил майор.

-   Спасибо тебе, доктор! И последняя к тебе просьба. В госпитале к приходу фашистов не должно числиться ни одного комсомольца, ком­муниста и командира. Ты понял?

-   Я понял, - ответил Кузнецов. - А вы... Если выйдете к нашим, расскажите все, чтобы люди знали. - Кузнецов встал по стойке "смир­но", чуть дрогнувшим голосом закончил: - Прощайте! Боевой вам уда­чи!

Ушел, твердо печатая шаг, майор Кузнецов, ни словом, ни взглядом не попросив пощады, ни единым жестом не выдав своих чувств.

-   Вот так! - задумчиво произнес генерал Романов, проводив его. - Каких людей теряем. Эх, война, война! - и обратился к Черниченко: - Чем планируешь заняться завтра, Леонтий Константинович?

-    С утра уеду в полк к Кутепову. Проверю, как он готовится к прорыву. - И, видимо, вспомнив последнюю стычку с полковником, при­знался: - Что-то не нравится он мне последнее время. Как бы не напартачил.

-   Ну, это ты зря.

-   Не зря! — упрямо возразил Черниченко. - Старая закваска в нем бродит, старые привычки наружу лезут. - И, уловив протест во взгляде комдива, заговорил еще напористее и злее: - Или ты забыл, сколько разной нечисти выявили мы за последнее время? Иные даже в марша­лы пробрались. Поэтому защищаешь ты его зря, я лично таким не верю.

В два часа ночи группа делегатов связи, а с ними и лейтенант Осинин, ушли в полки для доставки приказа на прорыв. Вместе с Осининым генерал вышел на улицу.

-    Юра! Обязательно заскочи в госпиталь, - напомнил он. - Пере­дай полковнику Карпинскому, что уходим. Если может, пусть с группой легкораненых возвращается в штаб.

-   Есть! - кратко заверил лейтенант.

Ушли, растворились в ночной темноте адъютант и сопровождаю­щие его бойцы. А генерал Романов все еще продолжал стоять у стены школы, машинально следя, как взлетают и падают вниз вражеские раке­ты за рекой. Беспощадный, безжалостный враг совсем рядом.

И вдруг неожиданно ясно ему вспомнились совсем недалекие дни, когда он, только что окончив курсы усовершенствования комсостава, принимал эту дивизию. С каким чувством, гордый оказанным ему дове­рием, после всех положенных в таких случаях формальностей и сове­щания командного состава, объезжал он полки. Триста восемьдесят восьмой стрелковый располагался в утонувшем в цветущих садах Ефремове. Его командир полковник Кутепов ему сразу понравился. И даже не тем, что полк оказался в образцовом состоянии, а деловой немногословностью командира, отсутствием всякой, обычной при при­езде начальства суеты и скрытого желания угодить. Кутепов словно бы специально подчеркивал: вот я такой и другим уже не буду.

После Ефремова он отправился в древний, взметнувшийся на кру­том откосе Оки Белев, где стоял пятьсот четырнадцатый полк подпол­ковника Бонича. Здесь положение оказалось несколько хуже: молодой подполковник явно увлекся строевой подготовкой и внешним видом бойцов, упустив огневую и тактическую. Пришлось поговорить с ним достаточно круто, что, конечно, обидело подполковника, зато по-настоя­щему порадовал командир четыреста девяносто третьего, расквартиро­ванного в Плавске гаубичного артполка полковник Живолуп. Со строевой у него, правда, оказалось неважно, зато уж стреляли его артиллери­сты!.. "Мы же пушкари! - оправдывался за недостатки в строевой подготовке Живолуп. - Нам на парадах не красоваться".

Остальные полки - семьсот сорок седьмой подполковника Щеглова и триста сороковой легкоартиллерийский полковника Мазалова - сто­яли в Сталиногорске, где находился штаб дивизии. И детально ознако­мившись со своим громоздким, разбросанным на сотни километров хозяйством, с каким энтузиазмом начал он работать, устраняя замечен­ные огрехи и недостатки: о близкой войне среди старшего комсостава поговаривали почти открыто.

Увы, он мало что успел за отведенные ему судьбой два месяца служ­бы. Грянула война, и в недоукомплектованные полки мирного времени хлынули массы мобилизованных туляков из Ефремовского, Куркинского, Одоевского, Белевского, Алексинского и других районов области. Почти шесть тысяч бойцов пополнили в эти дни состав дивизии! Многих из них и обмундировывали, и вооружали уже на пути к фронту, и не раз думал генерал Романов, как поведут себя в бою эти, не спаян­ные дисциплиной, только что познакомившиеся между собой и с коман­дирами, вчерашние рабочие и колхозники. Ведь под мощными ударами внезапно обрушившегося врага отступали даже кадровые части.

Теперь многие из этих бойцов навечно остались в окруженном Могилеве, а послезавтра тысячи раненых окажутся в невольном плену. И где-то бьются бойцы-туляки в составе полка Бонича. Может быть, в этот час идут на прорыв остатки батальона тульских добровольцев и полк подполковника Щеглова, большей частью состоящий из сталиногорцев, богородчан и жителей соседних районов. Туляки! Недостаточно обученные, слабо вооруженные, они не дрогнули, не побежали перед танками Гудериана, как подобает воинам, встретили многократно пре­восходящие их во всем пехотные дивизии гитлеровцев. Кто и как оце­нит потом их безвестный подвиг? И не запишут ли согласно инструк­ции всех павших в "без вести пропавшие", перечеркнув тем самым все величие их подвига?

У него тоже осталась в Сталиногорске, всего за несколько дней до начала войны перевезенная туда семья. Что сообщат ей о сгинувшем отце и муже-генерале, если завтра ночью вражеская пуля не минует и его? Но как бы там ни было, он действительно горд и за себя, и за своих бойцов. В самые трудные дни они не подвели своего командира, а он делал все, что мог, чтобы они поверили в него. И они - поверили! Двадцать три дня безмерно тяжкой обороны при полном превосход­стве врага - лучшее тому доказательство.

Где-то на Дубровенке вспыхнула перестрелка, и сразу из-за реки донесся сухой треск пулеметных очередей, нитки трассирующих пуль стремительно метнулись к городу. "Завтра - последний день!" - пово­рачивая ко входу в здание, подумал генерал.

 

13

В эту ночь в одиннадцатой палате умирал Павел.

Его привезли в госпиталь два дня назад, и врач Пашанин, чаще дру­гих занимающийся сортировкой "тяжелых", осмотрев его, только мах­нул рукой: четыре осколка мины в грудь и в живот не оставили пар­ню никаких шансов на спасение.

Аня обо всем этом узнала чуть позже, когда к ней прибежала расте­рянная и перепуганная Галя.

-    Павла привезли! - придушенным полушепотом выдохнула она, глядя на Аню полными слез глазами.

Последние дни раненые прибывали сплошным потоком, многие из них были в тяжелом состоянии. Девушки, обрабатывая их, уже отупе­ли от постоянного вида крови, развороченных осколками тел, не бледне­ли и не охали от вида страшных ран. Поэтому-то по состоянию Гали Аня сразу поняла, что случилось непоправимое.

-   Побудь с моими, я сейчас!..

И Аня бросилась в перевязочную. Павла там уже не было. От плеч до бедер замотанный полосками изорванной простыни он лежал в ко­ридоре, бледный до синевы, с закрытыми в беспамятстве глазами.

-   Что с ним? - подскочив к орудующей над очередным раненым Ивановой, спросила Аня.

-  С этим? - бросив мгновенный взгляд на Павла, переспросила Ива­нова. - Осколочные ранения в груди и живот, большая потеря крови.

В переполненном госпитале давно уже не было изолятора, там ле­жали обычные раненые. Безнадежных просто выносили в коридор. И, зная все это, Аня молитвенно сложила на груди руки, вплотную придви­нулась к Ивановой.

-   Марусенька! - зашептала она. — Это же Павел! Мой Павел! Не­ужели нельзя хоть что-то?

-   Брат? - еще не поняв, уточнила Иванова.

-   Да нет! Просто - Павел! Но он... Марусенька, а если попросить? Тебя же здесь все уважают, они послушаются. Ему никак нельзя уми­рать! Ты попроси их, пусть сделают операцию.

Слезы текли по щекам девушки, дрожали побледневшие губы, и Иванова, наконец, поняла.

-   Сопляки несчастные! - прижимая к себе голову плачущей Ани, вдруг со злостью зашептала она. - Нашли время в любовь играть! Молчи, молчи! Ему уже не помочь, ему никто не поможет.

-   А как же я?

-   Как все! Война! И не смей плакать.

Все, что можно было сказать, было сказано. По-военному кратко и беспощадно. Но Павел лежал на топчане, и она не могла уйти, оставив его одного. И умоляюще заглядывая в глаза рассерженной медсестры, торопливо зашептала:

-   Марусенька! Милая! Тогда отдай его мне. Пусть у меня... Ну, пожалуйста!

Иванова думала какие-то секунды. И решительно сказала:

-   Забирай! Положи в коридоре у окна. Но помни: бросишь других раненых - заберу его сразу. Уноси!

И двое суток почти без сна Аня разрывалась между Павлом и ране­ными в палате. Даже зная, что ничего уже нельзя сделать, при первом же обходе не выдержала, обратилась к врачу. Но тот не стал ее слу­шать.

-   Я не Бог, сестра!

-   Но неужели нельзя хоть что-нибудь...

-   Нельзя. Бессмысленно. Бесполезно!

Больше Аня никого не просила. И обслужив своих раненых в пала­тах, уходила к Павлу в коридор. Осторожно присаживалась рядом, дер­жала в своих руках его безвольные холодноватые пальцы, смотрела и смотрела в неподвижное, до боли знакомое лицо, твердо зная, что скоро его не станет.

-   Господи! - проходя мимо, шептали медсестры. - Хоть бы уж ско­рее! Сколько можно так мучиться?

Но молодой организм все не хотел сдаваться. Павел то лежал не­подвижно, то начинал стонать и метаться, и тогда сквозь повязки снова проступала кровь. Подходила Иванова, молча делала обезболивающий укол, и Павел затихал.

-   Может, лучше его унести? - спросила она один раз.

В ответ Аня отчаянно затрясла головой.

Первое время видя, как он мучается, она плакала. Потом слез не стало, и девушка просто сидела рядом с ним, вспоминая то угрюмый, полный шорохов лес на Березине, то минуты их коротких встреч в городе, то последнюю - под недалекий стук пулемета и под нетерпели­выми взглядами пожилого, явно спешащего бойца.

Сколько замечательных книг прочитала она про любовь, не раз зами­рая от негодования и боли, когда влюбленные поступали, по ее мнению, совсем не так, как надо, или обижали друг друга. "У меня будет совсем не так!" - уверяла она себя, готовясь к тому великому и необыкновен­ному, что обязательно ждет ее впереди. На деле же все оказалось не так.

"Брось ты мучиться! - как-то сказала все знающая Галя. - Я где-то недавно прочитала: когда говорят пушки - музы молчат. Вот и ты молчи". А она не могла молчать. "Плевала я на твои музы!" — решила про себя Аня. Только ничего, кроме тревог и мучений, не принесла ей эта неожиданная любовь. Вспыхивала за городом стрельба, и у нее на­чинали дрожать руки. "Да что с тобой?" - удивлялась требующая акку­ратности во всем Иванова. Ей нечего было ответить, хотя каждой кле­точкой души и сердца она чувствовала, что стреляют в ее Павла.

Теперь, беспомощный и безмолвный, он лежал у окна в самом конце длинного коридора, и одна мысль о том, что его может скоро не стать, приводила Аню в ужас. Что же делать?

К ней часто подходили Галя или кто-то из подружек. Молча постояв, тихо шептали:

-   Ты посиди, посиди! Я за твоими присмотрю.

В эту ночь, почти не смолкая, гремела недалекая стрельба у моста, и госпиталь, в котором все знали, что враг практически рядом, жил встревоженной жизнью. Почему-то Иванова увела всех медсестер со второго этажа, приказав Ане приглядывать сразу за всеми ранеными. И она ходила от палаты к палате, чутко прислушиваясь к хрипам и стонам спящих, и снова возвращалась к Павлу. Душный воздух палат был до предела насыщен запахами лекарств, пота и гноящихся ран, и, наверно, поэтому раненые вели себя беспокойно. Иногда кто-то из них начинал выкрикивать бессвязные слова команд или бессмысленно и страшно ругаться, но все это стало уже привычно, не пугало и не оби­жало, и она лишь спешила на эти крики, чтобы прервать бредовый сон измученного болью человека.

А еще Аня с нетерпением ждала рассвета. Почему-то именно но­чью бродит по палатам смерть, выбирая очередные свои жертвы. И хотя она знала, что рождаются люди чаще всего тоже ночью, но в осаж­денном городе мало кто думал теперь о рождениях. Зато все чаще люди встречались со смертью. Так пусть уж лучше скорее наступает рассвет.

После очередного обхода палат Аня, как всегда, подошла к Павлу и увидела, что он лежит с открытыми глазами.

-   Павлуша! — стремительно наклоняясь, зашептала она. - Ты меня слышишь? Как ты себя чувствуешь?

Он зашевелил губами, попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой, а слов она не смогла разобрать.

-  Что? Что, Павлуша?

-   Аня, - отчетливо произнес он. - Ты чего плачешь?

-  Плачу? - хватаясь за щеки, удивилась она. - Ой, правда! Но это я так, ты не волнуйся. Тебе больно?

-   Нет, - невнятно ответил он. - Жжет только. Ты маме сказала? Она придет?

Аня кивнула, хотя в Луполово уже были немцы.

-   А я там, - Павел медленно повел взглядом по сторонам, - я все ждал... А ребята смеялись... М-м-м... - мучительный стон был негро­мок, лицо парня исказила гримаса, он заметался, схватился за грудь рука­ми: - Пить! Горит все... Пить.

Аня бросилась за водой, но когда, расплескав по дороге половину стакана, вернулась, Павел лежал, чуть отвернув лицо к плотно зашторенному окну. Грудь его была неподвижна.

-   Павлуша! - наклонившись к нему, тихо позвала Аня.

Он молчал.

Прошел ли час или какие-то минуты - этого Аня не помнила. Подо­шла Иванова, пощупала у Павла пульс, отогнула веко и сурово сказала:

-   Прощайся!

-   Как? - ужаснулась Аня. - Все? Уже все?

-   Все, - подтвердила Иванова. - Прощайся и отправляйся в картотеку. Ну!

Чувствуя, что у нее вот-вот подломятся дрожащие ноги, Аня встала, из последних сил наклонилась над Павлом, осторожно поцеловала его еще теплые губы.

-   Павлуша! Родной мой! Милый!.. Как же ты не уберегся?

-   Иди, иди! - прикрикнула Иванова, убирая из-под головы Павла подушку. -И не смей реветь! Кругом спят раненые. Иди!

В тесной комнатке картотеки творилось что-то непонятное. Так ак­куратно хранимые карточки раненых теперь были беспорядочно свале­ны в общую кучу, из которой толпящиеся и мешающие друг другу врачи и медсестры выхватывали небольшие пачки и, бегло просмотрев их, одни отбрасывали в сторону, а другие несли к столу, за которым четверо врачей что-то торопливо писали.

-   Чего стоишь? - сердито спросил Аню один из них. - Подходи, выбирай карточки на комсостав, коммунистов и комсомольцев! Кстати, как у тебя почерк? Хороший? Тогда садись за стол.

Она села и сразу ей придвинули пачку карточек, подали ручку.

-   Видишь исправления? Вот и переписывай заново.

Но когда Аня взялась переписывать, у нее ничего не выходило. Руки дрожали так, что перо прыгало по бумаге, и буквы пошли вкривь и вкось.

-   А говоришь - почерк? - возмутился врач. - Да тебе только...

Но оказавшаяся за его спиной Иванова что-то тихо шепнула ему на ухо, врач смутился, быстро взглянул на Аню и отвернулся.

-   Иди, отдохни, Аня, - разрешила за него Иванова.

"Отдохни", - повторила Аня, выходя из комнаты. Обычно она отды­хала тут же, рядом с ранеными. Но идти сейчас к ним, зная, что койка у окна уже пуста, она не могла. И бездумно повернула ко входу во двор, где хотя бы на несколько минут она сможет побыть одна.

Почти рассвело, и госпитальный двор был совершенно пуст. Только у двери в склад, где лежали раненые немцы, маячила фигура часового. А у забора, выстроившись в ряд, стояли подводы, и, увидев их, Аня оста­новилась. Каждое утро одну или несколько этих подвод подавали к мертвецкой, и пожилые санитары грузили на них умерших за ночь. Потом не спеша трогались в скорбный путь. А сегодня на одной из них должны были увезти Павла.

"На какой? - глядя на подводы и чувствуя, как словно острыми игла­ми колет в сердце, подумала Аня. - На этой? Или вон на той?" И тут же представила, как голого Павла - в госпитале дорожат каждым кус­ком материи - равнодушно вынесут и положат рядом с другими, на­кроют сверху общим одеялом. Возчик деловито подберет вожжи и... Без плача, без оркестра, без сопровождающих! Не потому ли недавно один из раненых с горечью сказал: "На передке убьют - так там ребята и похоронят по-человечески, и помянут. А тут — свезут, как собаку!"

"Как собаку!" - мысленно повторила про себя Аня. - Нет, я пойду с ним! Не пустят? Убегу! Они не имеют права..."

Почему-то было очень тихо. Ни выстрела, ни крика, словно весь мир вокруг понял, что шуметь в эти минуты кощунственно и дико. Даже часовой у склада замер на месте, рассматривая застывшую среди двора фигурку девушки в белом халате. Он не заметил, как в недалеких развалинах чуть шевельнулся короткий ствол автомата, с конца его сорвалась почти не видимая вспышка огня, зловеще хлопнул выстрел. Аня вздрогнула, выгнулась от жгучего, пронзившего ее укола в спину, чуть слышно охнув, упала.

Когда на неожиданные выстрелы часового врачи и медсестры выско­чили во двор, она была уже мертва.

14.

Вскоре после того, как встало солнце, по всей линии обороны загре­мели вражеские орудия, и град снарядов обрушился на окопы и барри­кады, на дома и улицы. Как и вчера, корректируя этот огонь, невдалеке от города в небе повисли два аэростата.

Проснувшись при первых же звуках выстрелов, генерал Романов прошел в свой угол подвала, разбудил спящего на топчане адъютанта.

-  Докладывай, Юра!

-   Все сделал, товарищ генерал! - поспешно протирая глаза, доложил Осинин. - Приказы передал, майор Катюшин сутки будет держаться. Но я... - лейтенант замялся. - Я не мог пробиться к полковнику Слепокурову.

-   И не передал приказ?

-   Не мог, товарищ генерал, - признался Осинин. - У него в тылу немцев полно. Мы два раза пытались, но не смогли.

-   Плохо! - озабоченно произнес генерал. - А что рисковать не стал - правильно сделал. Ну, что ж, пошлем вечером кого-нибудь еще раз. Дадим посильнее сопровождение...

-   Разрешите мне! - перебил Осинин. - Я уже ходил, знаю обста­новку...

-   Нет! - отрезал генерал. - Ты будешь нужен здесь. Кстати, как переходили Дубровенку?

-   Как обычно, - пожал плечами лейтенант. - Они - по нас, а мы - по ним! Но особо не нахальничали, пропустили. Полковник Карпинский пришел со мной. Разбудить?

Адъютант давно уже усвоил, что генерал не любил длинных докла­дов, и отвечал коротко и четко.

-   Не надо, - придержав вздох, произнес генерал. - Иди, завтракай. Потом можешь отдохнуть.

-   Да я уже выспался!

-   Иди, иди!

Он проводил адъютанта слегка завистливым взглядом. Что значит молодость! Всю ночь на ногах, с боем туда и обратно. А поспал какой-то час - и снова готов действовать. Нет, лично ему такое уже не по плечу. Ни перемахнуть в ночной темноте Дубровенку, ни про­бежать добрый десяток километров по темным, захламленным ули­цам. Не те годы, не те силы. А ведь они так будут нужны в предсто­ящем ночном бою.

Генерал придвинул к себе карту, снова уже в который раз начал ее рассматривать. Собственно, он отлично мог бы обойтись и без нее, но думать, глядя на карту, было привычней. Да, самое большее, что могут сделать остатки дивизии, это удерживать город два-три дня. Впрочем, удерживать - уже не то слово. Северная часть фактически в руках противника. Катюшин с большим трудом удерживает несколько цент­ральных кварталов. На западных окраинах, изолированный от других, сражается полк Слепокурова. На южной прижат к фабрике искусст­венного волокна полк Кутепова. Единственный полк, к которому еще может отойти штаб дивизии. Сражаться в таких условиях бессмыслен­но. Остается только одно: прорыв. Иначе послезавтра на улицах нач­нется безжалостное истребление всех, кто еще будет в живых.

Отбросив край плащ-палатки, вошел Черниченко, решительно шаг­нул к столу.

-   Привет, Михаил Тимофеевич! - протягивая руку, произнес он. - Все планируешь?

-   А что остается? - признался комдив. - Ты же сказал, что с утра будешь у Кутепова!

-   Поважнее дело появилось, - нахмурился Черниченко. - Решим - и еду к нему. Я вот с чем! - он решительно придвинул стул, присел рядом с генералом. - Скажи мне честно, Михаил Тимофеевич, тебя не гложет мысль, что мы поспешили с приказом на уничтожение матчасти?

Генерал Романов настороженно взглянул на комиссара.

-   Не понял!

-   А что тут непонятного! Я, если хочешь знать, ночь не спал, у нас сейчас почти сотня машин, четыре десятка орудий...

-   Без снарядов, - подсказал генерал.

-   Без снарядов, - кивнул Черниченко. - Но за них с нас с тобой не спросят. А вот за пушки, за машины... Ты сам подумай! Выйдем к своим - чем отчитаемся? Доложим, что сдали врагу? Вряд ли трибу­нал...

-   Стоп! - негромко, но твердо перебил генерал: - Приказ уже от­дан. А насчет того - выйдем или не выйдем - покажет завтрашнее утро. И не думай, Леонтий Константинович, что это будет просто.

-    Выйдем! - с жаром произнес Черниченко. - У нас еще почти четыре тысячи бойцов...

-   Вместе с тыловиками! И почти без патронов.

-   Ударим внезапно с нескольких направлений, - все более оживля­ясь и пропустив замечание комдива мимо ушей, продолжал Черничен­ко. - Фашисты, как огня, боятся русского штыка. А приказ... Его еще не поздно заменить другим, время есть.

-   Поздно, комиссар!

-   Тогда скажи, что я должен говорить людям...

-   Каким людям? - перебил комдив.

-   Они спрашивают, - не ответил на вопрос и все более повышая голос, напористо продолжал Черниченко, - почему мы должны уничто­жать машины? Люди хотят знать, кому выгодно, чтобы мы взорвали пушки?

На все, о чем спрашивал Черниченко, у генерала были ответы, но он молчал. "Спрашивают люди..." Но приказ, его суть, известны лишь узкому кругу командиров, ночью его никому не зачитывали. Значит, кива­ние на каких-то людей - просто отговорка. Так в чем же дело? Уж не испугался ли комиссар предстоящей ответственности? И если так, то любой спор и объяснения бесполезны.

-   Вот что! - наконец произнес генерал. - Приказ останется в силе. И всю ответственность за него несу я.

-   Я отвечаю тоже, - напомнил Черниченко. - Поэтому я настаи­ваю...

-   Адъютант! - давая понять, что разговор зашел слитком далеко, громко позвал генерал. - Узнай, есть ли связь с Кутеповым?

Ответом была тишина.

-   А его нет, - в упор глядя на комдива, сообщил Черниченко. - Я попросил на минуту выйти.

-   И зря!

Черниченко откинулся на спинку стула, с минуту рассматривал лицо генерала, о чем-то напряженно думая. Наконец сказал:

-   Ну, хорошо! Как я понял, ты решил стоять на своем. Тогда, Михаил Тимофеевич, учти! Когда придет время держать ответ, я не имею права умолчать об этом разговоре.

Генерал Романов угрюмо кивнул.

-   За честность спасибо. Будешь у Кутепова, напомни, чтобы обо всех изменениях в обстановке докладывал сразу. - И пытаясь, наверно, хоть как-то смягчить напряженность, негромко добавил: - А адъютанта мне все же верни. Ну, бывай!

Черниченко кивнул, молча направился к выходу.

"Все-таки поцапались! - провожая его взглядом, с досадой подумал генерал. - Хорошо и то, что без свидетелей объяснились до конца. Эх, комиссар, комиссар!.."

Видимо, от пережитого волнения першило в горле, сухо было во рту, и как только скрипнула дверь, он громко сказал:

-   Юра, сделай чайку. Только погорячее и покрепче!

Но выпить его таким, каким хотелось - горячим и крепким - не пришлось. Прибыл заместитель по тылу.

-   Разрешите, товарищ генерал? - с хрипотцой начал он. - Я по вопросу войскового имущества. Вы приказали уничтожить...

-   Раз приказал - уничтожай!

-   Это понятно, - переступая с ноги на ногу и словно бы рассуждая сам с собой, протянул подполковник. - Но вот как я... отчитаюсь? Ведь за него потом голову могут снять! Комиссар сказал не спешить, ценное вывезти. Но куда?

Генерал не сдержал угрюмой усмешки. Можно было бы ответить, что голову могут снять раньше, в предстоящем ночном бою. Можно было и просто оборвать. Есть приказ - выполняй! Но он молчал. Всему учили командиров в мирное время. Не учили только отступать, тем более - прорываться без боеприпасов и при полном превосходстве врага. Было и еще одно, что он отлично понимал и что давило сейчас на многих, куда тяжелее любого груза: боязнь ответственности! Не той реальной, присущей и необходимой каждому военнослужащему, а мнимой, уже ставшей привычной за последние годы, незримо таящейся за плечами, способной возникнуть каждую минуту из-за любого подозре­ния и несущей самую строгую кару, независимо от степени вины. И люди стали бояться собственной тени. Испугался и подполковник. Да и кто сможет его убедить, что при выходе к своим кто-то, облеченный огромной властью, не спросит с беспощадной строгостью: "Куда дел имущество, такой-сякой? Уничтожил? А не подумал, что тем самым фа­шистам помог?" Будет жив комдив - сможет подтвердить безвыход­ность положения, а если он не выйдет из боя?

-   Вот что, подполковник, - тихо начал генерал. - Имущество нам не спасти. Поэтому - зажигай. Но учти: сделать это надо только тогда, когда фашисты начнут обстрел или бомбежку складов.

-   Я вас понял, - без всякого энтузиазма пробормотал подполковник и задом попятился к выходу. - А комиссар сказал - ответишь...

"Вон оно что! - понял генерал. - Комиссар своей властью решил спасать имущество. Неужели он действительно не понял, что ждет нас впереди?"

Занятый тревожными мыслями, он машинально выпил полуостыв­ший чай, хотел попросить еще, но вошел полковник Соловьев.

-   Последнее чаепитие в осажденном городе? - улыбнулся он. - Не зови адъютанта, я уже пил.

-   Тогда рассказывай, - попросил генерал Романов.

Соловьев пожал широкими, затянутыми в ремни плечами.

-   А что рассказывать? Разделали мою артиллерию, как Бог черепа­ху. Что осталось, как приказано, передал Катюшину.

Где-то рядом со штабом один за другим с треском разорвалось несколько снарядов. Через некоторое время такие же удары донеслись уже издалека.

-   По площадям бьет, - кивнув в сторону разрывов, зло произнес Соловьев. - Не жалеет снарядов! А у нас и по целям стрельнуть почти нечем. За рекой немцы, сволочи, в рост ходить начали, а мы молчим.

Говорили они долго. Соловьев успел побывать у Мазалова, добрался до огневых позиций остатков дивизиона у моста.

-    Вот за что нам с тобой, комдив, не будет прощения! - хмуро рассказывал он. - За гибель дедов и мальчишек у моста! Пачками их там кладут. Да и милицию... Что они знают в военном деле? А немец бьет и бьет... При мне человек двадцать положил.

-    Без этих мальчишек мы не продержались бы и половины того, что нам пришлось, - напомнил генерал.

-   Не продержались бы! - согласился полковник. - Я, знаешь, о чем подумал, когда был у моста? Если бы так, как здесь, дрался бы каждый город! Ведь пацаны в окопах, дядьки гражданские, а немец какой день через мост перебраться не может. Да и в других местах они не хуже защищались. Вот уж где, поистине, всенародная война! Только, если честно, стыдно мне за такую войну, они же вместо нас сражаются! А мы - пушки взрываем, склады жжем. А завтра всех этих пацанов врагу оставим. Чтобы он с ними за их героизм рассчитался?

- Иди, начарт, не мути душу! - негромко попросил генерал. - Думаешь, мне такое в голову не приходит? Может быть, сейчас и мой Юрка где-нибудь эту войну ведет. Мы свое тоже пройдем до конца, каким бы трудным оно ни было.

-   Пройдем, - соглашаясь, кивнул Соловьев. - Поэтому и пришел к тебе попрощаться.

Генерал удивленно вскинул голову.

-   То есть, как попрощаться?

-    Решил остаться вместе с моими пушкарями, - просто ответил Соловьев. И в ответ на протестующий жест генерала негромко, но твердо сказал: - Не проси и не приказывай, дорогой мой генерал! Остаюсь со своими пушками. Да и не справиться Катюшину одному со всей артил­лерией. А уж я тебя прикрою - что надо! Не выйду - черкни пару строк, если жив будешь, моей жене. Она поймет. Прощай, мой генерал! Успе­ха тебе!

Не согнув спины, не замутив взгляда грустью, ушел начарт. А гене­рал долго еще сидел без движения, глядя в одну точку. Жена поймет... Как много могут сказать всего два слова!

Вспомнились собственные дети, жена... Нечасто баловал он их пись­мами последнее время. День и ночь на людях, в постоянном напряже­нии, в мучительных поисках все новых и новых средств борьбы с врагом, в маневрировании тающими резервами. А теперь что ж... Даже последнего письма, видимо, им уже не написать.

От грустных мыслей его оторвал полковник Карпинский.

-   Спасибо, Михаил Тимофеевич, что не забыл обо мне в трудную минуту, - поблагодарил он.

-   Пустое, Александр Иванович! Как рука? Терпимо? Ну, что ж, тогда присаживайся. Обсудим еще раз мои решения.

-   Сомневаешься? - бережно придерживая раненую руку и приса­живаясь на стул, спросил Карпинский.

-   И это есть, - признался генерал Романов. - Нас же с тобой все больше наступать учили. А вот, как от врага убегать - на ходу учиться приходится. Посмотри приказ, схемы...

Карпинский документы рассматривал молча. Отодвинув их в сто­рону, спросил:

-   Почему через Днепр не решился?

-   Кутепов на том же настаивал, - кивнул генерал, - но все осталь­ные против. Не хотят артиллерию терять. Хотя бы легкую...

-   Артиллерия уже потеряна! - сердито заметил Карпинский. - По лесам ее не вытащить. Впрочем, исправляться теперь поздно. - Он при­слушался, кивнул в сторону: - И гвоздят, и гвоздят! Лежал в госпитале - так от этого грохота постоянного больше, чем от боли, невтерпеж было. Здесь был - хоть знал, что к чему. А там - лежи, догадывайся.

А канонада все сильнее гремела над городом, удушливые клубы дыма плыли над улицами, на которых все еще сражались остатки измотанных многодневными боями батальонов.

 

15

Наступила двадцать третья ночь боев за Могилев, и последняя в жизни для многих сотен тех, кто, отдав его обороне все силы, пригото­вился к решающему броску. Плотные низкие тучи висели над городом и всем Приднепровьем, где-то далеко едва заметно вспыхивали сполохи летней грозы, и от этого необыкновенно темная ночь казалась еще чер­нее.

В одиннадцать часов вечера генерал Романов, удостоверившись, что все готово для начала движения, в последний раз взял трубку един­ственного, еще не отключенного телефона.

-   "Тридцатый"! - позвал он.

-   "Тридцатый" слушает! - голосом Кутепова отозвалась трубка.

-   "Я - "десятый". Еду к тебе. Ты меня понял?

Но трубка молчала.

-   "Тридцатый"!- повторил генерал. - Ты меня слышишь?

Ни шороха, ни звука не раздалось в трубке.

-   Комендант! В чем дело? Почему нет связи?

-    Не знаю! - удивленно признался лейтенант Романов. - Только что была. Послать на линию?

Генерал взглянул на часы, нетерпеливо махнул рукой. Времени ни на что больше не оставалось.

-   Не надо. Уничтожьте аппарат. Помещение проверили? Никто не остался? Всем на свои места! Кто прикрывает отход штаба?

-   Назначено отделение штабного взвода и команда связных, - отра­портовал лейтенант Романов. - Приказал отходить через тридцать минут после нас.

-   Добро!

В сопровождении адъютанта и полковника Карпинского генерал Романов вышел к стоящему под деревьями броневику.

-   Поехали, Петр!

Сержант Ошарин завел мотор, осторожно тронул машину с места. За ней двинулась плотная колонна штаба, подразделения тыла, охрана и все те, кто успел к указанному сроку прибыть к месту сбора. Ехали и шли практически на ощупь, осторожно, почти не производя шума, вслед за цепочкой передовой охраны.

Генерал Романов, сидя рядом с водителем, напряженно всматривал­ся в ночную тьму. "Главное - внезапность! - чувствуя нарастающее волнение и сдерживая его, думал он. - Подойдем, сожмемся в кулак, а там - сигнал, атака! Не может быть, чтобы не прорвались! Только у Кутепова почти семьсот бойцов, есть снаряды и для оставшихся пушек. Да и ночь - словно по заказу..."

Ошарин вдруг затормозил, и генерал увидел у носа броневика разма­хивающего руками бойца.

-   В чем дело? - чуть приоткрыв дверцу машины, спросил он.

-   Дорогу загородили! - подскочив к двери, сердито зачастил боец. - Гаубицу поперек поставили!

-   Кто поставил? Командира сюда!

Но командир орудия уже бежал сам. Высокий, плечистый старшина вынырнул из темноты, бросил ладонь к каске.

-    Виноват, товарищ генерал! Мотор заглох. Сейчас заведем. Где прикажете встать в строй?

-   В какой строй? - чувствуя, что у него начинают подрагивать губы, спросил генерал Романов. - Почему вытащили орудие? Приказа не зна­ете?

-   Так точно, знаем! - торопливо заверил старшина. - А потом слух прошел, что его отменили. И правильно, товарищ генерал! Она, хоть и неисправная, а все же - орудие, гаубица стопятидесятипяти... Сейчас тягач заведем!..

-   Немедленно убрать с дороги! - в нетерпении выскакивая из бро­невика, приказал генерал. - Где стоите? Ведите!

До неожиданной преграды оказалось всего с десяток метров. Види­мо, артиллеристы выехали сбоку, и тягач заглох на повороте, намертво закупорив улицу.

-   Где водитель? - все более накаляясь, грозно спросил генерал. - В чем дело?

-   Здесь я, товарищ командир, - донеслось от тягача. - Только я тут ни при чем. Они сами приказали сначала порушить, а потом - заводи! Вот он и заглох.

Ждать, пока заведут "порушенный" тягач, не имело смысла: уходило драгоценное, расписанное по минутам время.

-    Осинин! Быстро сюда бойцов! Растащить в стороны. Старшина, орудие бросить, всем следовать за мной.

-   Да как же я брошу, товарищ генерал? - вдруг заныл старшина. - Все свою технику спасают, а я, стал быть...

-   То есть, как спасают?

-   А так! Увидите дальше... Никто ничего не бросил.

И генерал Романов увидел... Когда, наконец, двинулись дальше, ока­залось, что улица забита техникой. Впритык друг к другу стояли де­сятки машин, тягачи и орудия и даже тихоходные трактора, рядом с которыми находились бойцы. Скорость движения на запруженной тех­никой улице еще больше упала. "Кто же посмел отменить приказ?" - поглядывая на это скопище, думал генерал. Но что-то менять было уже поздно. Колонна штаба опаздывала на целых пятнадцать минут.

Встретившие ее бойцы-кутеповцы отлично знали свое дело.

-   За мной, товарищ генерал! - подскочив к броневику, потребовал один из них. - Выведу точно на ваше место.

-   Фефилов! - приказал генерал подскочившему особисту. - Быст­ро к Кутепову. Сообщи, что мы на подходе. Пусть готовится начинать.

-   Пять минут! - заверил капитан Фефилов. - Здесь почти рядом.

Но и улочка, куда свернула колонна, оказалась забитой техникой. Пришлось остановиться.

Еще больше сгустилась ночная тьма. Взлетающие за Днепром раке­ты, почти ничего не освещая, гасли в низких тучах.

Когда, наконец, снова двинулись вперед, из темноты выскочил капи­тан Фефилов.

-   Там никого нет, товарищ генерал! - тяжело дыша, выпалил он. Видимо, обратно капитан бежал.

-   Как это нет? Где?

-   В штабе Кутепова!

-   Совсем никого?

-   Возле штаба сидят бойцы, но они только что подошли и сами ищут командира.

-   А комиссар Черниченко?

-   Я же сказал: никого! Там рядом с землянкой воронка здоровен­ная, может, их бомбой накрыло? Как раз бомбили вечером...

-   Чепуха! - отрезал генерал. - Я в одиннадцать с Кутеповым по телефону говорил. Проверь еще раз.

А время уже подошло к полуночи, все ждут установленного сигнала, но нет почему-то Кутепова и нельзя повернуть обратно. Части уже оставили свои позиции, возможно, они заняты врагом.

"Так что же делать? - мучительно размышлял генерал Романов. - Где выход?"

-   Юра! Срочно ко мне Мазалова!

Словно пойманная в силок птица, искал он так нужное сейчас реше­ние, уже понимая, что, если не найдут Кутепова, все повиснет на волос­ке. И, когда увидел выскочившего из темноты Фефилова, невольно шаг­нул к нему навстречу.

-   Никого! - выдохнул Фефилов. - Ни одного работника штаба! Я все проверил. Даже охраны нет.

И в это время подошел полковник Мазалов.

-    Иван Сергеевич! - голос генерала чуть дрогнул. - Полковник Кутепов, видимо, погиб. Его нигде нет. Так что бери все на себя. Иного выхода нет.

-    Но у меня. - оторопело начал Мазалов. - У меня же всего с сотню людей! С такими силами...

-   Фефилов! - перебил его генерал. - Снимай всех с машин, всех - на помощь Мазалову! Командиров - в цепь! И кстати: почему так много машин? Я же приказал все уничтожить.

-   Так был приказ комиссара! - удивился Фефилов.

-   Какой приказ?

-   Комиссара, - повторил Фефилов. - Я думал, что вы в курсе. Всем приказано спасать технику.

Генерал Романов тихонько скрипнул зубами. Так вот почему утром к нему приходил Черниченко!

-   Действуй, капитан! А ты, Иван Сергеевич, - генерал повернулся к Мазалову, - выкатывай пушки на прямую и начинай. Батальоны Куте­пова рядом, они сразу поддержат.

-   А кто поведет колонну?

Колонну поведу я! - и, сказав эту фразу, он понял, что без Кутепо­ва сможет вывести колонну только по Бобруйскому шоссе. В полной темноте иного пути у него просто не было. И поспешно добавил: - А ты бей вдоль шоссе. Постарайся удержать фланги прорыва и прикрой нас танкетками. - И почти с болью закончил: - Начинай же, Мазалов! Нельзя нам назад поворачивать!

Это была полная ломка составленного Кутеповым и утвержденного им графика прорыва, согласно которому и должны были действовать все командиры. Но иного выхода уже не было. Как не было ни времени, ни возможности хоть что-то узнать о Кутепове и отправившемся к нему утром Черниченко. "Эх, Семен Федорович! - с горечью подумал генерал Романов. - Как же не вовремя ты сплоховал!"

К великому сожалению, в эти роковые минуты он совсем не знал, что стоял в самом начале целого ряда нелепостей и ошибок, которые обязательно сопровождают войска, если они не готовы к такому слож­ному виду боя, как ночной прорыв. И комиссар Черниченко, и полков­ник Кутепов были в это время живы. Первый, решив сделать все возможное для спасения оставшейся матчасти, отказался от поездки в полк Кутепова и весь день провел в ротах и батареях, убеждая бойцов и командиров не оставлять врагу ничего. Теперь с остатками политот­дела он находился в одном из передовых отрядов, решив, или умереть, или вывести из города как можно больше военной техники. Он даже не мог себе представить, что способен выйти на соединение со своими с голыми руками. А полковник Кутепов...

За прошедшую ночь полковые разведчики сумели досконально изучить расположение вражеской обороны, нащупали в ней несколько брешей. И хотя днем почти без перерывов шел бой, сам он просмотрел передний край фашистов, наметил пути выхода и создал подвижные группы, которые указали бы ночью направление движения прорываю­щимся войскам. А потом отдал последний приказ и простился с Зобниным.

-   Надо в госпиталь, Василий Николаевич! Рад бы не расставаться, да, видно, не судьба. Вытащить тебя через кольцо мы не сможем.

Зобнин долго молчал. Он понимал, что будет лишь обузой для всех, кто пойдет на прорыв, но оставаться на милость фашистов!.. Да он ее и не ждал. Поэтому и  попросил.

-   А может, до конца, командир? Что с вами будет, то и со мной.

-   Нет! - решительно возразил Кутепов. - Не могу такой грех брать на душу. Поезжай! Кузнецов тебя в обиду не даст. Мало мы с тобой повоевали, комиссар, да что делать? Не держи на меня зла. Прощай!

Зобнина вынесли из блиндажа, усадили в броневик и в сопровожде­нии охраны повезли в госпиталь. Но у Дубровенки на эту маленькую группу обрушился огонь артиллерии из-за реки, охрана была рассеяна, а броневик получил прямое попадание. Зобнин погиб. Когда об этом доложили Кутепову, он, словно от боли, скрипнул зубами и долго сидел без движения, спрятав лицо в ладонях.

Опытный в делах боя, он сделал за день все, чтобы выполнить при­каз комдива, хотя перед вечером полк подвергся короткой, но яростной бомбежке. К двенадцати ночи, чтобы не всполошить раньше времени фашистов, должен был сжаться на узком участке и приготовиться к решающему броску первый батальон. Второй к тому же сроку, оставив свои позиции, обязан был сосредоточиться в ближайшем тылу у Вол­кова, чтобы усилить его удар. К тому же времени к штабу полка долж­ны были подойти все остальные подразделения и тылы. Все было про­думано, расписано, каждому указано его место.

Первая неувязка произошла с телефонным звонком из штаба диви­зии. Он не был предусмотрен боевым расписанием. Телефон держали не отключенным лишь на самый крайний случай: вдруг в последний момент надо будет что-то изменить или произойдет что-то важное. Поэтому-то на неожиданный вызов Кутепов ответил сразу.

Но едва генерал Романов назвал свой позывной, разговор прервался на полуслове.

-   "Десятый"! "Десятый"! - взывал Кутепов в замолчавшую труб­ку. - Отвечайте!

Телефон молчал.

Не отрывая трубки от уха и все больше волнуясь, Кутепов попытал­ся вспомнить, была ли в голосе комдива тревога или озабоченность. Ведь зачем-то же он позвонил? Но сказывались и дневная усталость, и напряжение перед ответственным боем, и собственное волнение. Как прозвучал голос командира, он не помнил. И надо было, наверно, что-то делать, а он не знал - что?

-    Быханов! Срочно связистов на линию! Обрыв связи со штабом дивизии!

И пока трое связистов проверяли в темноте линию, он не отходил от телефона, поглядывая то на собравшихся рядом с ним и тоже встре­вожившихся командиров, то на часы.

Вот прошли пятнадцать, двадцать, тридцать минут. Телефон по-пре­жнему молчал.

-   Быханов, в чем дело?

-   Проверяют, - не зная, чем он может еще помочь, ответил капитан.

Прошла еще напряженнейшая четверть часа, но не было никаких

вестей ни от ушедших на линию связистов, ни от колонны штаба диви­зии, которая по времени уже обязана была подойти.

В этот момент и зазуммерил полевой телефон. Кутепов вздрогнул, рывком схватил трубку.

-   "Тридцатый"!

-   Товарищ полковник! - заголосил в трубке испуганный голос свя­зиста. - В штабе дивизии идет бой, кругом полно фашистов!

-   Где генерал? - крикнул Кутепов.

-   Мы не знаем! Еще не дошли. Там такая стрельба!..

"Так вот почему не прибыл генерал!" - чувствуя, что его бросило в жар, мгновенно подумал Кутепов. И отбросил трубку.

-   Плотников! Всех, кто есть рядом, ко мне! Быстро!

Это была одна из тех диких несправедливостей войны, которые всегда оплачиваются большой кровью и гибелью лучших. Немцы действитель­но ворвались в штаб. Но уже тогда, когда колонна скрылась в ночной темноте и у штаба оставались лишь бойцы прикрытия, они-то и приняли неравный бой. Обо всем этом не знал попавший под огонь связист. Он лишь увидел, что немцы яростно обстреливают и забрасывают гранатами здание школы, и поспешил уведомить об этом командира.

Не мог не поверить ему Кутепов. Как не мог и предположить, что ожидаемая им с таким нетерпением колонна находилась в это время всего в нескольких сотнях метров. И в те минуты, когда капитан Фефилов добирался в темноте к его штабу, полковник Кутепов во главе нескольких десятков оказавшихся под рукой бойцов и командиров изо всех сил спешил на гремящие в темноте автоматные очереди, твердо уверенный, что генерал попал в беду.

Фашисты никак не ожидали этой атаки. Они уже ворвались в шко­лу и теперь не спеша, сознавая свое полное превосходство, добивали ее защитников. В это время и ударили по ним кутеповцы. Они быстро разогнали опешивших, не ждущих нападения гитлеровцев, с ходу ворва­лись в школу. Но там никого, кроме автоматчиков, уже не было.

Понял ли Кутепов свою ошибку или нет - это уже ничего не меня­ло. Начался беспорядочный бой в темноте плохо вооруженной группы бойцов против почувствовавших опасность, сбегающихся со всех сто­рон немцев. Очень скоро, забрасывая дерзкую группу гранатами, они ворвались в школу. В коридорах и классах, на лестницах и в подвале началась резня.

Капитан Быханов и Уйстрах в самом начале схватки с группой бойцов быстро очистили от врага коридор первого этажа, но и сами оказались зажатыми в конце его новой группой фашистов. Пока были патроны, они держались, но, когда их не стало, Быханов понял, что не устоять.

-   Всем - за мной! - скомандовал он.

И, метнув в проем разбитого окна гранату, выскочил на улицу вслед за взрывом. За ним с несколькими бойцами выскочил и капитан Уйстрах. Петляя под выстрелами, они бросились в развалины ближай­шего здания.

А Кутепов и Плотников, ища генерала, оказались в подвале, где и были окружены. С десятком оказавшихся с ними бойцов, они держа­лись, пока не вышли патроны. Потом Плотников крикнул:

-   Командир! Последний патрон - себе?

-  К черту! - зло отозвался Кутепов. - Последний - врагу! А на нас пусть они тратятся.

И, когда выстрелил последний патрон, встал в угол и стоял так, пока к нему, ярко освещенному фонариками, стали подходить солдаты. Уве­ренный, что его сейчас пристрелят, он поднял уже бесполезный писто­лет. Но немцы разгадали его хитрость. Они бросились вперед.

Вместе с капитаном Плотниковым Кутепова вывели наружу. Уже не звучали выстрелы, и вражеские солдаты окружили их плотным коль­цом, возбужденно переговариваясь.

-  Спроси у них, кто они есть? - приказал переводчику плохо разли­чимый в темноте офицер. - Пусть назовут...

Не трудитесь! - на немецком языке перебил его Кутепов. - Я есть командир полка Красной Армии. - Усмехнулся и добавил: - Того самого полка, через оборону которого три недели не могли пройти ни ваши солдаты, ни ваши танки. — И повернулся к Плотникову: — А это - мой начальник штаба. Смотри, Сережа! Это те самые, которых мы с тобой столько времени лупили.

Поняв только сейчас свою непоправимую ошибку, он не ждал и не хотел пощады.

-   Где ваш полк? - крикнул офицер.

-   Мой полк? - Кутепов усмехнулся. Он вытер рукавом гимнастер­ки бегущую по щеке струйку крови. - Мой полк...

И в это мгновение где-то на Бобруйском шоссе взметнулась, нако­нец, вверх зеленая ракета, ударили пушки Мазалова, длинными очередя­ми застрочили пулеметы.

-   Слышите? - ликующе крикнул Кутепов. - Вот где мой полк! И вам его снова не достать. Сережа, слышишь?

-   Слышу, командир.

-   Мой полк продолжает бой! - Ярость, буйная ярость охватила все его существо. Да, он безоружен, беспомощен и безвреден. Но не слом­лен! И скажет этому убийце все, что с такой силой рвется наружу. - Слушай, фашистская душа! Это твоих солдат косят мои пулеметы! И мы будем вас бить до тех пор, пока ни одного из вас не останется в живых, а ваши матери не проклянут вас.

-   Расстрелять! - крикнул офицер.

-   А что тебе еще остается? - вдруг улыбнувшись, почти спокойно произнес Кутепов. - Ты же - убийца!

Солдаты бросились на них со всех сторон, толкая автоматами, пота­щили к траншее во дворе. Поставив у края, отбежали обратно.

-   А ты говорил, Сережа! - обняв начальника штаба, шепнул Куте­пов. - Пусть они на нас тратятся. А мы последний патрон - всегда по врагу!

-   Ахтунг! - крикнул офицер.

-   Списки погибших я не успел спрятать, - шепнул Плотников. - Кто теперь узнает...

-   Узнают! - глядя на поднявших автоматы солдат, заверил его Куте­пов. - Нет таких тайн, Сережа, чтобы...

-   Фойер!

Треск автоматных очередей заглушил конец фразы Кутепова.

16.

Не знал, умирая, полковник Кутепов, что на шоссе вел бой совсем не его полк. Как и было приказано, ровно к двенадцати ночи, уничтожив тяжелое оружие и поделив остатки патронов, вышли его подразделе­ния к штабу полка, но он был пуст. Напрасно искали командиры хоть кого-то, кто знает, где командир полка, но таких не было. Всех, кто нахо­дился в штабе, Кутепов увел с собой.

Ждал со своими поредевшими ротами и майор Волков. А когда уста­новленное время истекло, но сигнала все не было, приказал старшему лейтенанту Анненкову узнать, в чем дело.

Анненков вернулся быстро.

-   В штабе никого нет, товарищ майор! - доложил он.

-   Как никого? - удивился Волков. - А комполка, а генерал?

-   Там - ни одной души! - растерянно заверил Анненков.

Волков не поверил. И бросился выяснять лично. Но и он обнару­жил лишь то, о чем уже доложил командир пулеметной роты. Штабной блиндаж был пуст! На месте стояла неприхотливая мебель, не было видно следов боя или борьбы. И ни одного человека! Взглянув на часы, Волков чертыхнулся и вышел наружу. Здесь тесными группами сидели приготовившиеся к прорыву бойцы и командиры, но никто из них также не знал, где Кутепов и его штаб.

Если бы мог догадаться комбат о происшедшей трагедии, он, конечно же, взял бы всех этих людей под свою команду. Но он знал другое: согласно плану все эти люди под общим командованием капитана Плотникова должны были ударить по уже выявленным огневым точ­кам и силам противника и расширить прорыв. И он, не имея права нарушить этот план, недоумевая, почему до сих пор нет установленного сигнала, вернулся в свой батальон. Через некоторое время совсем не там, где было условлено, а намного левее, вверх взлетела зеленая ракета, и началась стрельба.

"Прорыв начал второй батальон? - удивился комбат-один. - Так вот почему никто из начальства не появился у нас! Они пошли вместе с Плотниковым".

Не было времени выяснять, почему все изменилось и его не постави­ли об этом в известность. Бой у шоссе разгорался и нельзя было терять ни минуты.

-   Командиры, по местам! - подал команду Волков. - Вперед!

В полной тишине подползли бойцы к окопам врага. Когда те были рядом, молча, забрасывая их гранатами, ринулись на фашистов. Минуты короткого ночного боя, и батальон вырвался в поле. Теперь надо было обязательно повернуть влево и присоединиться ко второму батальону, но все попытки сделать это оказались безуспешными. Слишком пло­тен был огонь врага, пришедшие в себя гитлеровцы все больше оттес­няли бойцов вправо. Пришлось отходить к Тишовке, а от нее дальше, к Минскому шоссе.

Здесь совсем неожиданно прорвавшийся батальон попал под огонь оказавшихся на Минском шоссе танков. Отбиваясь, повернули влево и на рассвете вышли на опушку Ямницкого леса. Именно сюда согласно общему плану должны были отходить все, кто сумеет прорваться из окружения. Но опушка оказалась пуста. "Еще не успели подойти", - решил Волков. И приказал занять круговую оборону.

А те, кто собрались у штаба полка, не имея никакого руководства, еще не понимая, что они оказались фактически брошенными, при пер­вых же выстрелах на Бобруйском шоссе мелкими группами под коман­дой своих командиров двинулись, кто куда. Одни поспешили вслед за прорывающимися, другие, чувствуя, что туда уже не успеть, направились к Днепру и, переплыв его, пошли на восток. Третьи, все еще ожидая команды, заняли круговую оборону.

Главная же колонна штаба дивизии пробивалась тем временем впе­ред. Внезапный удар в ночной темноте застал фашистов врасплох, первая линия вражеской обороны была прорвана быстро. Но фашисты опомнились. В небе повисли десятки осветительных ракет, во фланги и тыл уходящей колонне ударили группы автоматчиков. Артиллерия и минометы открыли неистовый огонь.

Теперь исход боя решало одно: насколько быстро прорывающиеся сумеют миновать этот огненный коридор. Но с досадой и болью ком­див все яснее понимал, что темп движения все больше замедляется, разномастная колонна, в которой, к его удивлению и злости, сказались даже тихоходные трактора, все больше теряет скорость. Одна за другой вспыхивают под вражеским огнем машины, тем самым обозначая вра­гу основное направление отхода и привлекая на себя огонь артиллерии, от которого во все стороны разбегаются растерявшиеся тыловики. Не прикрыть все это собственным огнем - значило подвергнуть разгрому всю колонну. Генерал приказал остановиться, пулемет броневика зара­ботал во всю мощь.

-   Быстрей! - открыв дверцу броневика, торопил генерал бойцов. - Быстрее, ребята!

Он видел, как освещаемые частыми разрывами, отходят вдоль шоссе редкие цепи бойцов, как носятся из стороны в сторону, пытаясь спасти остатки артиллерии, танкетки Мазалова.

-   Вперед! - торопил генерал бойцов. - Скорее!

Но медленно, то и дело останавливаясь и объезжая очередную вспых­нувшую машину, слишком медленно ползет разномастная колонна. Правильнее бы было в создавшихся условиях дать команду бросать машины и, рассредоточившись, уходить полем. Но кто мог услышать его в сплошном грохоте неистовой стрельбы, как доказать на ходу цепляю­щимся за борта машин людям, что спасение их не здесь?

Вспыхнула одна из танкеток, за ней - другая. Еще две продолжали давить вражеские огневые точки, но и их участь была предрешена. Враг неистовствовал, не желая упускать добычу. Все больше бойцов, теряя под гибельным огнем способность к сопротивлению, устремлялись в спасительную темноту. Надо было во что бы то ни стало остановить их, организовать отпор.

-   Стоп! - крикнул генерал. - Юра, выходим!

-   Товарищ генерал! - впервые возразил адъютант. - Нельзя!

-   Отставить! Не могу я руководить боем, ничего не видя. Бери авто­мат, вылезай! Александр Иванович, езжай за колонной! Прикрывай ее огнем!

Принимая такое решение, не знал генерал Романов, что очередная неожиданность вмешалась в ход событий. Он был уверен, что оборона врага уже позади, и считал, что нужно еще одно, может быть, последнее усилие, чтобы отбиться от групп преследующих их фашистов, но он никак не мог знать, что колонна давно ведет бой с новыми силами врага, с неожиданно встреченной ими на подходе к городу свежей колонной, которая под покровом темноты выдвигалась для участия в назначен­ном на утро штурме.

Голосом, командами, с помощью ни на шаг не отстающего от него коменданта штаба лейтенанта Романова они сумели собрать вокруг себя около сотни бойцов, и с этой группой, скупо отстреливаясь, медленно отходили вдоль шоссе. Уже скрылись в темноте последние уцелевшие машины полуразгромленной колонны, но огонь врага не ослабевал. Падали на успевшую остыть землю все новые и новые бойцы. А когда фашистские пулеметы наконец притихли, рядом с генералом остава­лись всего около двух десятков бойцов. Уверенные, что все уже позади, они шли вслед за своим генералом, держа наготове оружие и зорко поглядывая по сторонам.

-   Нажимай! - торопил их генерал. - Еще немного, и мы догоним своих.

Увы, они забыли, что коварство врага беспредельно. Впереди их жда­ла новая засада. В темноте отходящую группу немцы подпустили со­всем близко, почти в упор ударили пулеметы и десятки автоматов. Дико вскрикнул и упал с простреленной головой лейтенант Романов. Врассыпную, укрываясь от внезапного огня, бросились бойцы. Охнул и осел на землю генерал Романов. Одна пуля прошила ему мякоть левой руки ниже локтя, вторая ударила в предплечье.

-   Товарищ генерал! - кинулся к нему Осинин.

-   Не уберегся, - вполголоса произнес генерал. - Помогай, адъю­тант!

Гремели в темноте выстрелы, что-то хрипло кричали преследующие бойцов немецкие солдаты, а Осинин, стараясь прикрыть собой генерала, рванул с него окровавленную гимнастерку, на ощупь дрожащими паль­цами искал раны, чтобы хоть как-то прикрыть их индивидуальным па­кетом. Генерал лежал молча. И только когда адъютант чуть замешкал­ся, не находя концы бинта, негромко, не тая досады, сказал:

-   Да быстрее же ты!

Затихли так внезапно вспыхнувшая перестрелка, где-то в темноте перекликались, собирая своих, фашисты. Потом они, возбужденно гор­ланя, двинулись в сторону шоссе.

-   Ну что, встаем? - тихо спросил генерал, когда голоса фашистов затихли вдали. И первым начал подниматься.

-   Товарищи! - позвал Осинин. - Бойцы, ко мне!

Ответом была тишина. Тогда он обнял генерала, бережно поддержи­вая, повел его по полю, с тревогой прислушиваясь к хриплому дыханию раненого. Вскоре рядом оказалось шоссе, но он не решился на него выйти и тащил генерала вдоль неглубокой обочины. Сколько они так прошли, он не знал. Но когда за их спинами начало бледнеть предрас­светное небо, генерал неожиданно сказал:

-   Все, Юра, больше не могу. - И со стоном опустился на землю.

В отчаянии Осинин оглянулся вокруг. Рядом никого не было. А сзади, где в предрассветной темноте лежал город, все еще взлетали ракеты, гремела приглушенная расстоянием стрельба. Шел бой и дале­ко вправо, где кто-то тоже, видимо, пытался вырваться из вражеского кольца.

-   Товарищи! - снова позвал Осинин. - Помогите!

Он уже понял, что не сможет вынести раненого один. Слишком измотался за последние дни. Ни звука не донеслось в ответ на его отчаянный призыв. И лейтенант, сжимая автомат, растерянно стоял воз­ле замолкшего генерала, не зная, что делать, и надеясь теперь лишь на чудо.

А оно неожиданно вынырнуло из редеющей тьмы и быстро прибли­жалось. Одна-единственная машина катила по шоссе, неизвестно каким образом сумев вырваться из огневого мешка.

-   Стой! - выскакивая ей навстречу и подняв над головой автомат, закричал Осинин. - Стой!

Машина остановилась. В ней были ополченцы. И через минуту по­неслась дальше, увозя потерявшего сознание генерала и его адъютанта. Впрочем, через некоторое время ей пришлось остановиться снова. С высоты кузова Осинин неожиданно заметил сидящего у обочины шос­се и бинтующего раненую ногу Черниченко.

-   Товарищ полковой комиссар! - обрадованно крикнул Осинин. - Сюда!

Прихрамывая, Черниченко подошел к машине, с трудом забрался в кузов.

-   Михаил Тимофеевич? - увидев генерала, удивился он. - Что с ним?

-   Ранен, - кратко сообщил Осинин. - Без сознания.

Черниченко отрешенно кивнул. Сейчас он находился в той выс­шей степени подавленности, из которой его не могла вывести ни соб­ственная рана, ни лежащий в беспамятстве комдив. Все, чему он за последние сутки отдал столько сил, пошло прахом.

Хорошо помнился разговор с комиссаром корпуса Вороновым. Рас­сказывая ему, что все командование Западного фронта будет предано суду трибунала, он упирал не на то, что оно сдало врагу огромную территорию, а на то, что оставило ему массу боевой техники. "Ты толь­ко представь! - возмущался он. - Тысячи орудий и самолетов, танков и войскового имущества достались фашистам! Да за такое надо рас­стреливать без суда!"

Поэтому-то после трудной, проведенной в тяжелых раздумьях бес­сонной ночи, он и попытался снова убедить комдива, доказать ему, что технику и оружие надо спасать. А когда генерал не согласился изме­нить приказ, отказавшись от поездки к Кутепову, он отправился в бата­реи и транспортные роты, убеждая бойцов и командиров не оставлять врагу ничего.

К его радости, комиссара не только слушали, но и соглашались. "Вы­ведем, товарищ комиссар! - уверяли они. - Ничего фашистам не оста­вим!"

Бывая иногда на переднем крае, он видел, что глубина обороны сра­жающихся полков всего километр-два. "Так неужели у фашистов она глубже? - рассуждал он. - Если по-настоящему рвануться - проско­чим с ходу!"

Он всегда был замкнутым, расчетливым и осторожным, но трусов презирал и сам трусом не был. И в решающий час поступил так, как подсказывали ему долг и совесть: в передовой цепи, увлекая за собой бойцов, ринулся на врага, пробивая дорогу спасаемой им матчасти. Он лишь не знал, что война всегда полна неожиданностей.

Подъехали к лесу, на опушке которого беспорядочно стояло все то, чем он так дорожил: машины, быстроходные тягачи, несколько беспо­лезных легких пушек. Ехать дальше им было просто некуда.

Генерала сняли с машины. Оказавшийся рядом врач занялся пере­вязкой. И в это время он открыл глаза.

-   А, комиссар, - заметив Черниченко, негромко произнес он. - Те­перь видел, как оно бывает?

Фраза была туманной, не понятной для других, но Черниченко ее понял.

-   Кто же знал, что так оно получится? — угрюмо буркнул он. - Тебя сильно зацепило?

Генерал не ответил. Он думал сейчас не о своей ране, а о том, что совсем не вовремя вышел из строя, и вся тяжесть дальнейшего руко­водства вырвавшимися из города ляжет на плечи человека, совершенно не сведущего в делах войны. И спеша ему помочь, чувствуя, что снова начинают путаться мысли, сказал то, главное, что тревожило его больше всего.

-   Уводи всех, комиссар. Как можно скорей уводи! В этом сейчас главное. Назначь командиров, собери людей... - И снова потерял созна­ние.

Понял ли Черниченко последний приказ комдива? Скорее всего, не понял. И допустил первую ошибку.

-   Командиры! Собрать личный состав, занять круговую оборону!

И вместо того, чтобы, наскоро перевязав раненых, уходить дальше в лес, бойцы начали пилить деревья для завалов и устанавливать выне­сенные из кольца пулеметы.

Да, это было ошибкой! Вся служба этого человека, не считая очень краткого периода командования артвзводом, прошла на должностях, не давших ему никаких навыков в руководстве людьми в боевой обста­новке. Начальник полковой библиотеки, инструктор политотдела, слу­шатель военно-политической академии, а после нее комиссар военного училища и стрелковой дивизии, он знал лишь, как вести в войсках политическую работу. Но как использовать итоги этой работы в бою, не знал совершенно. Поэтому и приказал занимать бессмысленную в создавшихся условиях оборону.

А вскоре у брошенной на опушке техники появились фашисты. Не зная сил прорвавшихся, они не спешили в лес, давая таким образом защитникам города еще один шанс скрыться от преследования. Но Черниченко не воспользовался и им.

-   Огонь по врагу! - приказал он.

И начался неравный, обреченный на полное поражение бой.

Фашисты по-прежнему не шли в лес, засыпая его минами и снаря­дами. медленно, но верно выбивая последних защитников.

И здесь Черниченко допустил очередную ошибку.

-   Уносите генерала в ближайшую деревню! - приказал он особис­там. - Спрячьте его там понадежней.

Очень скоро о том, что генерала с ними уже нет, узнали и сражаю­щиеся у опушки. Вывод был однозначен: начальство спасается! И зна­чит, надо спасаться самим.

Когда огонь на опушке резко пошел на убыль, Осинин, видя, как ухо­дят куда-то оставшиеся бойцы, бросился к тому месту, где оставил гене­рала. Там уже никого не было.

Так нанизанные одна на другую случайности, просчеты и ошибки привели к гибели самой многочисленной и наименее боеспособной груп­пы прорвавшихся из города. Спастись, избежать вражеского плена уда­лось лишь единицам.

А майор Волков, не дождавшись основных сил дивизии, увел свою группу в лес и через неделю у Рогачева вышел из окружения.

17.

Полковник Слепокуров приказ на прорыв получил только около по­луночи. Пока в полной тишине, таясь от врага, собирали полк и придан­ных ему артиллеристов, пока готовили передовой ударный отряд, время подошло к двум часам ночи. Где-то на юге уже больше часа шел хорошо видимый огневой бой, и полковник Слепокуров волновался. "Там уже начали прорыв, - понимал он, - а мы все копаемся, упускаем время.

Наконец, все было готово. Без выстрела, без крика рванулся в ноч­ную темень передовой отряд. В окопы ничего не ожидающего врага полетели гранаты, завязалась короткая рукопашная схватка. К счастью, сопротивление фашистов оказалось слабым, неорганизованным, полк без труда вырвался в поле.

-    Вперед! - радуясь первому успеху, торопил бойцов полковник Слепокуров. - Командиры, держите бойцов рядом, следите, чтобы не было отставших!

Постепенно собирая личный состав в группы, полк форсированным маршем двинулся в нужном направлении. Но на Минском шоссе, ко­торое им надо было обязательно перейти, их ждала первая неожидан­ность. Здесь, растянувшись длинной колонной, стояли немецкие танки - одна из частей, которую фон Вейхс, выполняя грозный приказ команду­ющего группой армий "Центр", готовился утром бросить на последний штурм города.

К несчастью, в спешке или уверенные, что главная опасность оста­лась позади, танки заметили слишком поздно, только тогда, когда впере­ди внезапно взлетели в небо десятки осветительных ракет, и загремели вражеские орудия и пулеметы. Ни обойти эту армаду, ни отойти назад было невозможно. Во главе командиров бойцы ринулись вперед. Где стремительным рывком, а где и ползком между бронированными маши­нами пробивались они через огнедышащее шоссе. А когда, наконец, все же прорвались, многих не досчитался полк в своих рядах. На ходу собирая тех, кто уцелел от внезапного огня, поспешно перевязывая раненых, уходил он к Бобруйскому шоссе, чтобы соединиться с основными силами дивизии. А когда на рассвете вышли на шоссе, оно оказалось пустынным. Бой здесь уже закончился.

- На Селец! - зная направление общего отхода, приказал полковник Слепокуров.

Но и здесь никого не оказалось. Уже достаточно рассвело. По шос­се  засновали вражеские машины. После короткого совещания было принято решение свернуть к Днепру, чтобы на день укрыться в при­брежных зарослях.

Заметили ли фашисты отходящий полк и успели подготовить им засаду, или это была очередная случайность, но у берега Днепра оказа­лись значительные силы врага. Скорее всего, это тоже была одна из частей, спешащих к городу для участия в утреннем штурме. И на про­рвавшихся, измотанных трудным ночным боем и длительным перехо­дом бойцов обрушился ливень огня, в атаку ринулись танки.

Напрасно полковник Слепокуров и комиссар полка Ковалев мета­лись между бойцами, пытаясь на ходу организовать новый рывок из вражеской ловушки. Напрасно полковник Живолуп звал своих артил­леристов на новый подвиг, силы были слишком не равны. Но полк не побежал. Отстреливаясь последними патронами, то и дело бросаясь в штыки, отбивались бойцы от наседающей пехоты, но с танками на со­вершенно голом поле они ничего поделать не могли. И когда один из них начал беспрепятственно давить залегших бойцов, полковник Живо­луп с последней связкой гранат бросился к нему. Раздался взрыв, танк встал, но и полковник Живолуп погиб.

Вскоре, ведя бойцов в очередную штыковую атаку, пал и полковник Слепокуров. Командование остатками сил принял на себя комиссар Ковалев, но и он был ранен: осколок снаряда впился в бедро. Оставши­еся в живых, не имея общего командования, были рассеяны. Одни, выно­ся раненых, снова повернули на Могилев, другие сумели переплыть под огнем Днепр, третьим удалось просочиться на юг. Но это были всего лишь единицы.

А майор Катюшин, выполняя последний приказ комдива, еще сутки вел бой в городе. Уже только центр оставался в его руках, но фашисты, бесчинствуя на большинстве улиц и пачками расстреливая попавших им в руки ополченцев, никак не могли сломить сопротивление остат­ков сводного полка.

Под командованием полковника Соловьева грозно гремели орудия, навстречу вражеским цепям то и дело вставали в штыковые атаки бойцы и ополченцы. Теряя новые десятки убитых, гитлеровцы откаты­вались обратно.

Слыша звуки боя, сюда пробивались все те, кто не сумел выйти из города. Они становились в ряды защитников. Не было продовольствия, и мирные жители под огнем несли сюда все, что еще оставалось в их скудных запасах. Мальчишки собирали на улицах так нужные сейчас патроны.

Но к вечеру подошли к концу боеприпасы, и майор Катюшин собрал командиров на последнее совещание.

-   Что будем делать?

-   Прорываться! - в один голос ответили ему.

-   А я со своими пушкарями прикрою вас огнем, - заверил полков­ник Соловьев.

И было принято единственно возможное решение: ночью тихо снять­ся со своих позиций, собрать все силы у станции Могилев-товарная, а когда в центре города загремят пушки Соловьева, вырваться из города.

Устали ли фашисты после многодневных трудных боев, или, празд­нуя победу, ослабили бдительность, но, когда в ночи вдруг рявкнули в центре города пушки, они бросились туда. А остатки сводного полка, пользуясь этой суматохой, почти без выстрелов покинули город, на рас­свете вышли к Днепру у Полыковичей. Здесь удалось найти хорошо знающего местность проводника. Он указал брод, вывел к лесам. И начался более чем двухсоткилометровый поход по вражеским тылам. Голодные, полураздетые, часто вступая в схватки с врагом, одну за дру­гой форсируя Басю, Проню, Сож, они шли лесами и в районе Почепа вышли к своим.

Но и с уходом сводного полка город не прекратил сопротивления. На южной окраине, укрывшись в развалинах, продолжали отбиваться остатки второго батальона кутеповцев. Командовал ими капитан Рогов.

В ночь прорыва с полутора сотнями бойцов он приготовился по установленному сигналу ринуться вслед за батальоном Волкова. Но к назначенному сроку в затаившийся в ночной темноте батальон поче­му-то не явился его командир капитан Плотников. А потом совсем не там, где было условлено, взлетела в небо зеленая ракета.

Ничего не понимая, Рогов отправил связного к Волкову, но тот, вер­нувшись, доложил, что окопы первого батальона пусты. Тогда Рогов попытался догнать прорвавшихся по шоссе, но время было уже упущено, фашисты успели заткнуть горловину, батальон встретили плотным ог­нем, и он вынужден был отойти обратно.

Теперь в отряде остались всего около сотни бойцов. Остальные то ли погибли в коротком ночном бою, то ли рассеялись в темноте. И не было ни одного среднего командира.

Расположив отряд в первых же подвернувшихся развалинах, Рогов собрал на совет сержантов:

-   Что будем делать, братцы?

Их было всего семеро. Втиснувшись под сброшенную взрывом бом­бы крышу дома, они молча слушали капитана.

В кромешной тьме он не видел их лиц, но по напряженному дыха­нию чувствовал, как они ждут, что он решит.

-   Что будем делать дальше? - повторил он вопрос.

-   А меня лично в плен что-то не тянет! - с вызовом ответил ему из темноты высокий взволнованный голос. - Конечно, если кто желает...

-   А я тебя в плен и не зову, - зло ответил Рогов.

-   Тогда чего же спрашиваешь?

-   Товарищ капитан! - вмешался сержант Смирнов,- О чем разговор?

А ты, Никитин, молчи! Я капитана лучше тебя знаю. - И тронул Рогова за рукав гимнастерки. - Я так, товарищ капитан, думаю. До следующего вечера надо продержаться, рассвет скоро. А ночью придется уходить.

Остальные высказались в том же духе, и Рогов, приказав им с рассветом собрать всех бойцов под свои команды, отпустил сержан­тов по местам.

Первую половину дня отряд не тревожили. И только во второй какая-то любопытная группа фашистов сунулась в развалины, но встре­ченная огнем в упор, быстро откатилась обратно. После этого их нача­ли обстреливать из минометов.

-   Во, кроют! - прислушиваясь к вою мин и треску разрывов, удив­лялся Кудинов. - Это куда похлеще, чем когда нас в поле зажали. А вот сами, суки, лезть боятся.

Обстрел продолжался до самой темноты. А ночью выяснилось, что отряд обложен плотным кольцом. Даже к недалекому Днепру, пытаясь утолить мучащую всех жажду, добраться не удалось. Гитлеровцы то и дело пускали ракеты, на каждый шорох открывали огонь. А утром снова начался обстрел. От частых разрывов в воздухе постоянно висела густая пыль, она скрипела на зубах, еще больше увеличивая неодолимое желание пить. Но воды не было даже для раненых.

Солнце поднималось все выше, от вчерашних туч не осталось и сле­да. Оно все жарче припекало неимоверно уставших людей, вторые сут­ки не имеющих ни куска хлеба, ни глотка воды.

-   Может раненых к немцам отпустить? - предложил Смирнов. - Ведь это же глядеть невозможно, как они мучаются! Отпустим, товарищ капитан! Ведь двое уже умерли.

-   Это надо спросить у них, - после некоторого раздумья решил капитан.

Но из двадцати девяти лежащих в подвале раненых идти решилось только семеро. Когда чуть поутих обстрел, они вылезли из подвала, под­няв над головами руки и поддерживая друг друга, побрели в сторону фашистов. Огонь тут же прекратился. Но потом там, куда ушли ране­ные, треснули несколько коротких автоматных очередей, а вскоре Рогов увидел, как всего четверо из ушедших семерых медленно тащатся об­ратно. Он бросился им навстречу.

-   В чем дело?

-   Завернули, - хмуро сообщил пожилой боец из мобилизованных. - Говорят, чтобы все сдавались, а иначе не хотят. Мы было отказались, а они по нас из автоматов! Мы вернулись...

-   Вот хрен им! - злобно крикнул Кудинов. - Сдохну тут, а в плен не дождутся!

После обеда гитлеровцы предприняли штурм развалин, но быстро отхлынули обратно. И снова замолотили мины. А вечером, вскоре пос­ле того, как стихли минометы, к Рогову привели двух мальчишек.

-   Где вы их откопали? - почти не веря глазам, удивился он. - Где прятались?

-   А мы не прятались, - бойко ответил мальчуган, лет двенадцати, - нас мамка послала.

-   Мы бульбы вам принесли! - храбро выпалил другой мальчишка, лет десяти. - Только она застряла.

-   А водички не догадались захватить? - с надеждой спросил один из сержантов. - Вы бы водички лучше...

-   А мамка сказала, что не надо, - пояснил старший пацан. - Тут же колодец есть.

Оказалось, что мальчики пробрались под тянувшимся от самого Днеп­ра поваленным взрывами забором. Была под ним, оказывается, совсем не глубокая канавка, по которой и протиснулись худенькие мальчишки, не сумев, правда, протащить узла с картошкой. Через полчаса все-таки вызволили узел, отыскали и заваленный мусором колодец. Вода в нем оказалась грязной, с неприятным запахом, но на такие мелочи уже ник­то не обращал внимания. Пили вдоволь. А Кудинов и еще два бойца отправились тем временем провожать пацанов, а заодно и разведать, насколько можно воспользоваться этой канавой.

Вернулся Кудинов часа через два, перепачканный грязью с головы до ног, неимоверно усталый, но необыкновенно счастливый.

-   Есть дырка, товарищ капитан! - сияя, докладывал он. - Маленькая, правда, нам лопатками вовсю поковырять пришлось, но зато теперь протиснуться можно. А там вдоль берега уже свободно. Грязно, конеч­но, и немцы на берегу сидят, ракеты пускают, но под обрыв не лезут. Вдоль берега - кусты! Попробуем, товарищ капитан! Если без шума...

-   А раненых куда? - с досадой спросил Рогов.

-   Ну, уж тут одно из двух, - сердито возразил Кудинов. - Или всем помирать, или половине. Разница все же есть. А раненые? Что ж, погово­рим с мужиками, должны понять.

И снова собрал сержантов Рогов, снова держал совет. Но выбирать им было не из чего. И все-таки к раненым шел он, как на казнь. Что сказать этим людям, как взглянуть им в глаза?

Но разговор вышел удивительно коротким.

-   А чего тут толковать? - со злой решимостью перебил его боец с замотанной какими-то тряпками грудью. - Немаленькие, все понимаем! Мне, к примеру, и с места не сдвинуться. Да и другие... Которые на ногах им-то чего помирать? - он обвел взглядом встревоженно повер­нувшиеся к нему, слабо освещенные тусклым светом горящего обрывка телефонного кабеля лица раненых, решительно произнес: - Уходите! Жить каждому охота, чего уж! А мы... Видно, планида наша такая. И ты, капитан, не переживай. На войне всякое бывает. Давай на прощание лапу. Выйдешь живым - не поминай лихом. Прощайте, ребята! Дай вам Бог!..

Грустным, тягостным было это прощание. Уходящие молча жали руки раненым, пряча глаза, поспешно выходили из подвала.

-   Что же творится-то, товарищ капитан! - проходя мимо Рогова, с тоской прошептал Смирнов. - Своих же бросаем! Они ведь потом во сне сниться будут! И иначе никак не выходит. Эх, война, гроб твою...

Ярко светили то и дело взлетающие ракеты. Уходящие молча, слов­но стараясь запомнить это место, оглядывались вокруг, а потом по одно­му вслед за Кудиновым лезли под заваленный взрывами забор.

Рогов уходил последним. Когда, наконец, добрался до берега, как и все, пополз на брюхе по узкой береговой кромке между водой и куста­ми. Сразу промокло и стало липким обмундирование. Мокрый песок налипал на ладони. Он то и дело отряхивал его, оглядываясь по сторо­нам и проклиная в душе все на свете. В одном месте на береговом откосе ярко горел костер, взлетали искры, и огненные блики плясали на мелких волнах притихшего к ночи, словно прислушивающегося к весе­лому гоготу и пиликанию губной гармошки Днепра.

"Веселятся, сволочи!" - стиснув зубы и изо всех сил сдерживая дикое желание вскочить и броситься на откос, подумал Рогов. Он давно приготовился биться до последнего, готов был умереть в бою, но ползти по-собачьи под гогот сидящих у костра солдат, испытывая жгучий стыд за полную беспомощность перед ними и оставленных на поруга­ние врагу раненых товарищей! К этому он готов не был. И, сжимая в руке пистолет с оставшимися в нем четырьмя патронами, с яростной надеждой ждал, когда кто-нибудь из впереди ползущих вдруг закашля­ется или звякнет оружием, после чего, уже не таясь, можно будет вско­чить на ноги и броситься в последнюю схватку.

Но все ползли старательно тихо, затаив дыхание. Он тоже, подчиня­ясь им, не чувствуя боли в до крови прикушенной губе, тоже полз. Такого унижения еще никогда не испытывал.

Наверно, поэтому он не сразу понял, почему ползущие впереди него бойцы начали вставать, и уже не таясь, полушепотом ругаясь, пошли, как обычно ходят все люди. "Прошли!" - выдохнул он.

Да, случилось почти невозможное. Сорок девять человек при ору­жии под самым носом у фашистов проползли в ночной темноте у кромки воды. Теперь они шли, упрямо сжимая в руках оружие, разби­тые, но не побежденные, шли в ночь, готовые к новым боям.

Когда отошли километра три, Кудинов неожиданно остановился, ог­лянулся назад.

- А что! Ведь ушли же, мужики! - ликующе объявил он. - Ей-Богу ушли! Обдурили фашиста! - он прислушался к ночной тишине, с недо­умением и тревогой сказал: - Ребята, слышите? Ведь стреляют! Стре­ляют в городе! Кто же это, товарищ капитан?

Рогов прислушался. Со стороны оставшегося за их спинами, раство­рившегося в темноте города действительно доносились приглушенные расстоянием легкие хлопки далеких выстрелов. Были они разрознены и редки, но он с радостью слушал их, еще не зная, что захваченный врагом, но не покоренный им город в эту кровавую ночь открывал новую страницу своей многотрудной, но славной истории.

1986-1989 гг.

 

 

ОТ АВТОРА

"В 1941 году мы бежали!" Как часто за последнее время приходится встре­чать эту фразу на страницах газет и некоторых толстых журналов. Чтобы она звучала весомей, ее, как правило, подписывают фронтовики или ученые со степенями.

Что ответить этим людям? В отношении ученых лучше промолчать. Слиш­ком уж часто переписывали они нашу историю, отдавая дань не фактам, а поли­тическим заказам. А что касается подписей ветеранов... Ответ один: да, вы бежали! Одни, попав под команду таких же, как и вы сами, командиров, другие просто не желая стоять до конца. И Бог с вами! Истина в том, что не вы, бегущие в те тяжкие месяцы, останавливали фашистов на Березине и Днепре, у Могилева, Смоленска и стен Москвы, под Тулой и Сталинградом. Это делали те, кто с беспримерным мужеством, да, плохо вооруженные и часто еще хуже обученные, стояли насмерть. И было таких куда больше, чем вас, бегущих при виде врага. Всегда! Во всей русской истории. О них и наша речь.

Когда у настоящего солдата кончаются патроны, он идет в штыковую атаку. Когда у артиллеристов нет снарядов, он встает навстречу вражескому танку с бутылкой бензина в руках. И это естественно и понятно. Но как быть безо­ружному? Может ли он сражаться с врагом? Оказывается, может!

После того, как боевые возможности войск в окруженном врагом Могиле­ве были исчерпаны, их остатки пошли на прорыв. Но в городе к той ночи скопились более четырех тысяч раненых, и комдив генерал Романов М. Т. отдает трудный приказ: чтобы гитлеровцы не уморили раненых голодом и отсутствием медпомощи, всему медперсоналу дивизионного госпиталя остаться с ранеными, то есть идти в плен! И медики выполнили этот приказ.

В оккупированном врагом городе у оставшегося с ранеными медперсонала не было никакого контроля свыше, уже никто не мог им что-то приказать, как никто и никогда не посмел бы осудить любого из них, если бы он ушел от врага к своим. Единственным и высшим мерилом их поступков были теперь только долг и совесть.

И они вступили в неравную схватку с врагом, в борьбу за спасение ране­ных. Не было лекарств, не было продовольствия. Был лишь жестокий режим оккупантов, при котором спасти всех было просто невозможно. Но врачи боро­лись, как могли. 10 сентября 1941 года на улицах Могилева появилась листов­ка. "К жителям города Могилева!" - взывала она. "Дорогие отцы и матери, братья и сестры! К вам из фашистских застенков обращаются раненые воины Красной Армии, которые умирают от голода и без медикаментов. Мы еще хо­тим жить и бороться. Помогите, чем можете!"

А на другой день по улицам города двинулись люди с тележками и мешка­ми. И каждый помогал им, чем мог, хотя сами горожане жили в голоде.

С горечью повторяю: они не могли спасти всех! Фашисты выздоравливаю­щих сразу забирали в концлагерь. Но более тысячи раненых всеми правдами и неправдами, по утверждению руководителя могилевского подполья Ю. К. Мэттэ. были отправлены к партизанам и в подпольные группы. И многие из них ушли с оружием, которое собирали жители и работники госпиталя и хранили его на чердаке.

Но не дремали и фашистские ищейки. 17 ноября 1941 года на центральной площади Могилева были повешены бывшие врачи Сталиногорской больницы Владимир Петрович Кузнецов, Алексей Иванович Паршин, Федор Ионович Пашанин и их активный помощник комбат капитан Юров.

Но зверская казнь патриотов не остановила их товарищей. Они продолжа­ли дело погибших. А когда и над ними нависла угроза ареста, 13 марта 1943 года в госпитале вспыхнуло восстание, в итоге которого четвертая часть охраны госпиталя была перебита, и сорок один человек медперсонала с частью раненых ушли к партизанам.

Ушли, увы, не все. Еще раньше в фашистских застенках были замучены врачи Б. Н. Теремницкий, А. Ф. Пащенко, Зубков, жена Пашанина Александра Сергеевна, врач-хирург К. Н. Киселев. Люди самой мирной на земле профессии, один на один вступившие в смертельную схватку с врагом! Боролись, погибали, но не драпали, как это делали те, кто забыл о долге и чести. Поэтому и спустя десятилетия мы помним о них. Честь вам и слава, герои Могилева! Вечная вам память!

 

 

 

 

СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ................................................................................................................. 3

ЧАСТЬ ВТОРАЯ................................................................................................................ 56

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ............................................................................................................... 117

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ......................................................................................................... 171

ОТ АВТОРА..................................................................................................................... 270

Дружинин

Николай Константинович

БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЕ

Роман-хроника

Редактор А. М. Земцов

Технический редактор М. Л. Бреева

Корректор Г. Ф. Шалимова

Сдано в набор 28.11.98 г. Формат 60x90 1/16 Бумага офсетная. Подписано в печать 25.03.99 г. Печать офсетная. Печ. л. 17

Тираж 1000 экз. Заказ № 3700.

Издательский Дом "Пересвет"

300034, г. Тула, ул. Л. Толстого, 111

( ЛР № 060328 от 15 декабря 1996 г.)

Набрано и отпечатано в Рязанской областной типографии,

г. Рязань, ул. Новая. 69/12