ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1.

Никак не ожидали Аня и Галя, что после трехдневных курсов по оказанию первой помощи раненым их пошлют не к ребятам-ополченцам, а в тыл, на самую черновую работу: сортировать в госпитале кучи свезенного со всего города белья, мыть полы и окна, сматывать в рулончики уже использованные и выстиранные бинты.

- Девочки! Это что же получается? - возмутилась Галя. - Шли в медсёстры, а попали в уборщицы? Нет, вы как хотите, а я иду к начальству. Кто со мной?

Идти были готовы все. Да и как не пойти, если где-то за городом то и дело начинает греметь артиллерийская канонада. К главному корпусу уже подвозят раненых, а они...

Но на пути обиженных встала молоденькая, удивительно красивая и грациозная даже в больничном халате медсестра Лена.

- Вы куда? - удивилась она.

А когда поняла, в чем дело, твердо заявила:

- И не думайте! Поднимете шум - вообще выгнать могут. У нас же -  военный госпиталь, дисциплина здесь - сами понимаете!..

Пришлось отступить. А за городом все громыхало и громыхало, в небе появлялись вражеские самолеты. Тогда от разрывов бомб вздрагивало здание, звенели накрест заклеенные бумагой стекла в окнах, сами собой начинали открываться двери.

Бомбы, правда, рвались далеко, но это мало кого успокаивало. Ведь летают-то над городом, и кто знает, где фашист сбросит их в следую­щий раз. Поэтому они старались не подходить к окнам, чтобы не видеть, летит ли самолет над головой или где-то в стороне. Так было легче.

Вечером, когда девчонки уже собирались закончить работу, кто-то принес весть, что в вестибюле главного корпуса формируются бригады для отправки медперсонала в полки. Забыв о наставлениях Лены, они побросали тряпки и ринулись к главному корпусу.

В коридоре, уже разбитые на небольшие группы, сидели в ожидании транспорта врачи и медсестры.

-  А мы? - заметив среди них Лену, подскочила к ней Аня. - Почему не берут нас?

-   А вам еще рано, - улыбнулась Лена. - Вот подучитесь, тогда и поедете.

Но девчонки не успокоились. Пошумев, они бросились искать на­чальство. Начальник госпиталя майор Кузнецов шел уже им навстре­чу.

-    Это что еще за вольница? - даже не став их слушать, хмуро удивился Кузнецов.- Кого куда посылать мне знать лучше. - И обра­тился к проходящей мимо медсестре: - Иванова! Заберите этих бузоте­рок и найдите им подходящую работу. Не захотят - пусть идут домой.

Девчонки понуро побрели за Ивановой. А та привела их в стоящий во дворе изолятор.

-    Поужинали? Вот и хорошо! Сейчас берите матрацы и ложитесь спать. А как проснетесь - сразу за работу. Протереть все потолки и стены, все окрашенное мыть с мылом. Потом вымоете полы и окна. Если найду где грязь - будете все перемывать.

-   Ведьма! - выразила общее мнение Галя, когда за Ивановой закры­лась дверь,- Ребята там воюют, а мы тут драим. Вот уж вляпались!

С этим были согласны все. Матрацы, что кучей лежали в углу, оказались жесткими, неудобными, спать на них - одно наказание. На­верно, поэтому проснулись девчонки ни свет ни заря. И уныло взялись за тряпки. А утро разгорелось тихое, солнечное, и им, старательно тру­щим окна и стены, все больше начинало казаться, что и вечерняя сума­тоха с передовыми медотрядами, и разговор с сердитым Кузнецовым, и злая ведьма Иванова - все это какой-то нелепый сон, и надо лишь чуточку потерпеть, чтобы все стало на свои места.

-  Девочки, - орудуя тряпкой, с надеждой начала Галя. - А может, и не будет сегодня никакого боя? Смотрите, как тихо. Нас после этого изолятора тоже куда-нибудь должны послать. Вот выдраим все, - что нам тут еще делать? Верно?

Аня промолчала. Сейчас ей больше всего хотелось хотя бы на часок отпроситься домой на Быховскую, чтобы проведать маму и тетку. Ведь только благодаря тетке она попала в медсестры. Мама ни за что бы ее не отпустила, но тетка рассудила иначе. "А теперь, невестка, никто не знает, где оно опасней. Вон Абадовские ни в какие ополчения не запи­сывались, а их всех - одной бомбой... Там хоть при деле будет и паек дают, а тут последнее доедаем".

Да, Абадовских, которые жили невдалеке, накрыло бомбой. Когда при­бежали соседи, на месте их дома чернела лишь глубокая воронка. Были люди - и как испарились.

Однообразно-грозный гул пришел как-то неожиданно и сразу. Он слышался издалека, но казалось, что и здесь воздух начал незаметно колебаться, давить на плечи, и девчонки сразу притихли.

-   Опять бой! - тихонько вздохнула одна из них. - Ой, как бьют-то! И наша Лена там...

Вошла чем-то озабоченная Иванова, придирчиво осмотрела комнату.

-  Завтракали? Нет? А ну, быстро в столовую! А потом всем - в главный корпус.

Завтракали девчонки, давясь и обжигаясь. Раз в главный корпус, значит что-то будет. Но, когда прибежали туда, их не пустили дальше вестибюля.

-  Сидите и ждите! - кратко приказал распоряжающийся здесь хи­рург Пашанин. - Скоро прибудут раненые.

Озабоченно сновали врачи и медсестры, угрюмо расхаживал по вес­тибюлю Пашанин, а девчонки словно всеми забытые сидели в своем уголке, то и дело поглядывая друг на друга.

Первые раненые появились в десятом часу утра. Из машин и подвод их перекладывали на носилки и несли в здание, где каждого осмат­ривал хирург Пашанин. Он подходил к носилкам решительно, даже нетерпеливо, мельком заглянув в сопроводиловку, уверенно командовал:

-   Готовить к операции! На перевязку! В изолятор!

Санитары молча уносили раненых, а на их место уже вносили других, и снова ронял короткие команды Пашанин.

Все это девчонки наблюдали, словно оцепенев. Среди тех, кого про­носили мимо них, не было ни одного такого, кто мог бы позвать на помощь. Перемотанные окровавленными бинтами, в разорванных гимнастерках, а то и полуголые, забрызганные кровью, с бледными, сведен­ными судорогой лицами, раненые безмолвно лежали на носилках и казались уже умершими.

•         Вы чего тут зажались? - накинулась на девчонок пробегающая мимо медсестра. - Быстро по палатам! Помогайте укладывать раненых, следите, чтобы не срывали повязки. А ты, Карпик, отправляйся в опера­ционную.

Галя обреченно взглянула на подружек, двинулась к операционной. А через полчаса Аня увидела, как ее бледную, залитую слезами, пожилой санитар тащил под руку к выходу.

- Галочка, что с тобой? - испугалась Аня.

- Там... - у Гали в ужасе расширились залитые слезами глаза, запрыгали губы. - Там... ноги!

- Какие ноги?

- Обыкновенные! - с досадой пояснил санитар. - Доктор ногу отрезал и приказал вынести. А она, как глянула, так и села. Эх, девки! Сидела бы дома, какой черт вас на войну понес!

До обеда девочки помогали укладывать раненых в палатах. Одни из них тяжело стонали, другие, особенно послеоперационные, лежали безмолвно, закрыв или закатив в беспамятстве глаза.

- Они все такие? - осторожно поправляя подушку у раненого, полу­шепотом спросила Аня у Ивановой.

-   Какие "такие"? - не поняла Иванова.

- Ну... почти как неживые.

- Не неживые, а тяжелые! - поправила медсестра.

А перед самым обедом привезли Лену. Побледневшая до синевы, она лежала на носилках, укутанная до подбородка плащ-палаткой и тихо стонала. Сопровождающий ее фельдшер что-то шепнул Пашанину, тот резко выпрямился.

-   Не уберегли! - вдруг зло крикнул он. – Эх  вы!

-   Так с самолета, - испуганно зачастил фельдшер. - Мы же, как полагается, знак Красного Креста выставили, а он...

-   Выставили! - передразнил его Пашанин. - Христосики!

Он подошел к Лене, быстро заглянул в сопроводительную, кивнул Ивановой:

-   В изолятор!

Когда Лену принесли в изолятор, Иванова начала разматывать слип­шиеся, пропитавшиеся кровью бинты.

Когда все бинты были сняты, Аня едва сдержала крик. На животе у Лены чуть ниже подреберья чернела большая рваная рана, в которой шевелилась серая масса. Вошел Пашанин, заглянул в рану девушки, пощупал пульс, страдальчески морщась, глухо произнес:

-   Бинтуйте! Введите обезболивающее.

-   Как "бинтуйте"? - удивилась Аня. - Ее скорее в операционную!..

И осеклась под мгновенным, сверкнувшим из-под бровей зловещим взглядом Ивановой.

-   Молчать!

И в это время Лена открыла глаза.

-   Марусенька, - зашептала она, то и дело облизывая сухие, не слу­шающиеся ее губы: — Что со мной? Рана опасная?

-   Ничего страшного, Леночка, - скороговоркой зачастила Иванова. - Пока все хорошо. Ты только не волнуйся, мы сейчас...

-   Меня так ударило, - продолжала Лена. - Рана большая?

-   Ничего, ты держись. Сейчас тебя прооперируют...

А сама, поспешно бинтуя, старательно прятала от раненой лицо, и Аня отчетливо видела, что оно кривится словно от боли или с трудом удерживаемых слез, и вдруг поняла, что никакой операции не будет, и все, что говорит Лене эта пожилая женщина, может быть, и святая, но все равно до дрожи страшная ложь.

Наверно, это поняла и Лена.

-   Девочки! - торопливо зашептала она, обращаясь теперь к ним: - Девочки! Спасите меня! Девочки!.. Ой, как же мне больно. Ну, попроси­те Кузнецова! Он же все может. А я... У меня же в Сталиногорске мама, она умрет от горя! И мне... Я же еще и не... жила... Ой, как больно! Ну, сделайте же!..

Губы уже не подчинялись ей, а она все пыталась шептать, и так и умерла, уже почти неслышно произнося слова последней в своей жиз­ни и самой главной просьбы. И, когда она вздохнула в последний раз, Иванова отбросила недомотанный бинт, уткнулась лицом в грудь по­гибшей и зарыдала.

Понимая, что все кончено и она здесь больше не нужна, Аня с тру­дом вышла в коридор, прислонилась к стене и замерла без мыслей, чувствуя и боясь, что вот-вот шлепнется без сил на вымытый утром пол.

-   Чего стоите? - накинулся на нее вышедший следом Пашанин. - Идите к раненым! И утрите слезы. Вы слышите?

Следующую партию раненых ополченцев привезли ближе к вече­ру. И снова - бескровные лица, застывшие в беспамятстве тела, окро­вавленные бинты, густой запах йода и короткие, как выстрел, команды Пашанина:

-   В операционную! В изолятор! На перевязку!

И каждый раз, когда он произносил это страшное слово, Аня неволь­но вздрагивала. Теперь она знала его значение: в изолятор несли тех, кому помощь была уже не нужна. И во все глаза смотрела на уносимых, с ужасом ожидая, что следующим увидит Павла.

Уже в вечерних сумерках, когда Аня была почти уверена, что сил у нее больше не осталось, хлынул поток легко раненных. Эти в большинстве шли сами. По мнению Ивановой, раны у многих были серьезные, по они громко разговаривали, не обращая внимания на запреты Пашанина, нещадно курили, а наиболее озорные даже пытались ущипнуть пробегающих мимо санитарок. И хотя таскать тяжелые носилки теперь но было нужды, с ними оказалось управляться куда труднее, чем с тяже­лыми. Легко раненные спорили с медсестрами, не хотели отдавать об­мундирование и требовали, чтобы в палатах их клали рядом с товари­щами.

- Никаких приятелей! - отбивалась Иванова. - Куда положу, там и будете лежать. Здесь вам не что-нибудь, а госпиталь.

- Да если ты меня с Никоновым не положишь, - напирал на нее высокий боец с перевязанной головой, - я завтра же обратно сбегу. Завели порядочки!

Иванова усмехнулась.

- В подштанниках убежишь?

- А хоть голым! Мне лишь бы до своих доползти, а там оденут. Никонов, дернем отсюда утречком?

- Дай оглядеться.

- Чего - оглядеться? Тут же одно тыловье собралось! Где им понять крик израненной души? Ночку передохнем, а там и потопаем. Идет?

Ответа Аня не услышала. В дверь палаты заглянула Иванова, строго приказала:

Быстро на погрузку раненых! На станции ждет поезд.

2.

           Ранним утром десятого июля вся авиация танковой группы Гудериана обрушилась на растянутую на широком фронте, не успевшую создать прочных оборонительных рубежей стрелковую дивизию на днепровском левобережье у Быхова. Одновременно открыли огонь и батареи приготовившихся к рывку дивизий. Три часа огненный смерч бушевал на  низменном, просматриваемом на большую глубину берегу древней реки. И случилось то, что и должно было случиться. Несмотря на своевременно взорванный мост, передовые отряды гитлеровцев сумели переправиться через Днепр у деревни Барколабово, под мощным при­крытием авиации и артиллерии оттеснили от берега малочисленные заслоны. Поспешные контратаки наскоро собранных резервов ничего не дали, фашисты продолжали расширять плацдарм, переправляя на него все новые части.

Генерал Романов узнал о прорыве через Днепр только в конце дня. Из штаба корпуса позвонил полковник Фурин.

-   Михаил Тимофеевич, - даже не пытаясь скрыть тревогу, начал он. - Только что получены сведения, что сегодня утром севернее Быхова немцы форсировали Днепр.

-   Какими силами? - насторожился генерал.

-   Этого пока не знаем, - признался Фурин. - Но, судя по сообщени­ям из армии, положение там серьезное. Заняты Следюки и Сидоровичи. Поэтому принимай меры к обеспечению своего фланга за рекой. Постоянно докладывай об изменении обстановки.

-   Ты можешь соединить меня с начальником штаба? - попросил генерал Романов, уверенный, что Биричев знает, наверно, больше.

-   Вчера вечером он ранен осколком бомбы. За него пока я.

Закончив разговор, генерал Романов не сдержал тяжелого вздоха.

Случилось то, чего больше всего он опасался. А ведь только вчера ут­ром в штабе корпуса было совещание, на котором о надвигающейся угрозе не было сказано ни слова. Наоборот, все утверждали, что самое главное сейчас - удержать Могилев. Комиссар корпуса Воронов зачи­тал письмо Главпура, который требовал защищать город любой ценой. Доставивших это письмо тульских обкомовцев Сучкова и Морозова, как бы подчеркивая важность порученного им, он направил в дивизию, чему очень обрадовался Черниченко. "Видишь! Не забывают нас туля­ки!" - несколько раз напомнил он.

Черниченко был прав. Те же Сучков и Морозов по приезде в дивизию сообщили, что в Туле идет срочное формирование батальона добровольцев-коммунистов, который вот-вот должен прибыть на подмо­гу. Забота и помощь туляков радовали, а вот то, что на совещании у комкора о возможном прорыве врага не было сказано ни слова, насто­раживало, говорило о том, что командование снова не сумело разгадать замыслов фашистов.

Наскоро посовещавшись с начальником штаба и отдав приказ ди­визионному разведбату срочно переправляться за реку к Щеглову, гене­рал Романов выехал в его полк.

-   Да у нас пока все спокойно, - не понимая причины тревоги комди­ва, докладывал подполковник Щеглов. - Самолеты, правда, вчера кружи­ли, но все разведчики. Это за рекой война, а у нас тут - как у Христа за пазухой.

-   А что у тебя за левым флангом идет бой, разве тебе не слышно? - не пытаясь скрыть досады, перебил обычно уравновешенный генерал.

-       Почему же, слышу, - обидчиво согласился Щеглов. - Так это же километров за двадцать. И делегат связи утром от соседей ничего тревожного не привез. А после обеда я к ним своего отправил.

В это время и вошел начальник штаба Щеглова майор Златоустовский.

-   Разрешите, товарищ генерал? - начал он. Вернулся делегат связи от левого соседа, там какая-то чехарда началась. Полки оставляют свои позиции и уходят на юг...

Движением руки генерал Романов остановил доклад майора.

-   Карту! - резко произнес он.

И, склонившись над поспешно расстеленной на столе картой, долго молчал, напряженно обдумывая создавшуюся обстановку. Ему было со­вершенно ясно, что уход полков к югу означает лишь то, что соседний корпус не смог остановить фашистов у Быхова, и теперь командование стягивает к месту прорыва врага все наличные силы, обнажая тем са­мым и фланг полка Щеглова.

По всем законам войны на место ушедших полков должны стать свежие силы, но полковник Фурин уже предупредил, чтобы он сам позаботился о своем фланге, и значит, у корпуса этих свежих сил нет.

-   Слушай, Александр Васильевич, внимательно, - негромко начал генерал Романов. - Делегат связи сказал правду. Утром фашисты форсировали Днепр севернее Быхова и, судя по всему, прорвали наш фронт. - Он видел, как серьезнело, наливалось тревогой лицо команди­ра полка, но продолжал так же негромко: - Часа через полтора к тебе подойдет мой разведбат. Добавишь к нему один из своих батальонов, хорошенько усилишь эту группу артиллерией и выдвигай ее вдоль Гомельского шоссе в направлении Сидоровичей...

- На какое расстояние? - перебил Щеглов.

- До соприкосновения с противником! - жестко произнес генерал. - Фашисты обязательно будут пытаться расширять прорыв, твоя группа обязана его задержать, не дать развернуться. Кого пошлешь во главе отряда?

- Но, товарищ генерал! - живо возразил Щеглов. - Полк будет разорван на две части, к тому же даже усиленная группа вряд ли сможет остановить фашистов. Не лучше ли встретить их здесь....

- Не лучше! - сердито перебил генерал. - Передовой отряд, даже отходя, будет изматывать фашистов боем, не даст подойти им организо­ванно. Поэтому и нужно поставить во главе отряда опытного командира.

- Разрешите мне, товарищ генерал? - вмешался майор Златоустовский. - Задачу я уже понял.

- Добро! - кивнул генерал.- Смотри на карту, майор! Местность здесь лесистая, фашистам с техникой по ней не пройти, у них одна дорога - вдоль Гомельского шоссе. Вот и держи их на ней. При возможности контратакуй, но в затяжные бои не ввязывайся. Сможешь остановить - останови, не можешь - отходи с боем, держи их все время под огнем. Понял?

- Понял, товарищ генерал! - уверенно произнес Златоустовский. - Просто так я их не пущу. Добро! Иди, майор, готовься. И помни: помочь нам тебе нечем. Держи связь.

Отдав честь, майор Златоустовский вышел. А генерал склонился над картой, опершись головой на руку, задумался. Трудно придется пе­редовому отряду без надежды на помощь, в отрыве от полка, под посто­янными ударами вражеской авиации и танков. Но иного выхода нет, за спиной - доверившая тебе свою судьбу страна.

-   Вот что! - словно бы вспомнив, поднял голову генерал Романов. - К утру подойдет батальон ополченцев, поставишь его на место ушед­ших. И разворачивай, Александр Васильевич, полк фронтом на юг и восток. Ты все обижался, что в тылу тебя держу. Дорого бы я дал, чтобы ты еще с недельку там побыл. Да вот!..

В штабе дивизии генерала уже ждали собранные начальником шта­ба руководители отделов и служб.

-    Обстановку я им уже доложил, - сообщил полковник Карпин­ский. - Теперь ждем твоего решения. Комиссар, - он кивнул в сторо­ну сидящего за столом Черниченко, - свои задачи уже поставил.

-   Отлично! - кивнул генерал. И обратился к собравшимся: - Об­становка всем ясна? Тогда слушайте приказ! Начальнику штаба! Завтра перевести штаб в город. Заместителю по тылу немедленно начать мас­совый завоз боеприпасов и особенно снарядов с базы снабжения. Транспорт обязан работать днем и ночью. Начальнику продовольствен­ного снабжения взять под строгий учет все продовольствие, с завтраш­него дня нормы выдачи уменьшить на десять процентов. Начальнику медслужбы принять все меры к срочной эвакуации из города как мож­но большего количества раненых...

Все, о чем говорил сейчас генерал, сложилось у него при возвраще­нии от Щеглова, но каждое слово он произносил четко, словно давно все обдумал и взвесил, и только поспешность, с какой он произносил эти фразы, говорила о том, что он все-таки волнуется.

Ему не было известно, что, хотя четвертая танковая дивизия врага за прошедший день сумела продвинуться всего на десяток километров, она тем не менее вышла к линии, снабжающей город электроэнергией, и к утру, перерезав ее, оставит Могилев без света и связи, а вражеская авиация блокирует единственную дорогу на восток, и поезда, ушедшие этой ночью, будут последними. Он не знал, да и не мог знать, что на следующее, такое близкое утро со стороны Шклова и Копыси во фланг корпуса ударят новые вражеские силы, и через два-три дня отрежут и его дивизию, и весь корпус от остальных сил армии и баз снабжения. Он лишь предчувствовал эти угрозы и спешил хоть в чем-то упредить врага.

-   Моему заместителю, - генерал запнулся, бросил мгновенный взгляд на Черниченко. – Виноват, комиссару дивизии взять под контроль рабо­ту всех служб тыла, в помощь командиру автобата выделить несколько расторопных политотдельцев...

Черниченко слушал молча. С того часа, как в дивизию прибыли Сучков и Морозов и привезли еще один приказ о реорганизации политорганов, он снова был комиссаром. И поэтому все, что говорил сейчас комдив, воспринимал несколько иначе, чем раньше. Конечно, гене­рал во многом прав. Надо усилить подвоз боеприпасов, эвакуировать раненых. Но зачем, например, урезать паек? Бойцы же сразу поймут, что что-то случилось, а это может зародить панические настроения. Не стоило бы и переводить в город штаб, подвергая его нападению распло­дившихся диверсантов. Да и вообще, принимая все эти решения, комди­ву не мешало бы предварительно посоветоваться с комиссаром, раз с единоначалием решено покончить. И только тогда, когда участники короткого совещания разошлись по своим местам, с усмешкой заметил:

-   А ты,Михаил Тимофеевич,случайно не запаниковал?

-   Это было заметно? - ничуть не удивившись, ответил генерал.

-   Самую малость, - кивнул Черниченко. - И вообще все эти уреза­ния пайков, перевод штаба в город... Как я все это объясню в политдонесении?

-   Боевой обстановкой!

-   Согласно которой ты приказал переориентировать политотдель­цев на работу в тылах! - ядовито заметил Черниченко. - И получится, что мы недооцениваем работу в войсках. А это можно истолковать, как... Ну, ты понимаешь.

Какие-то мгновения комдив пытливо всматривался в лицо комиссара,  потом отвел взгляд. Многое бы сейчас мог он возразить, но лишь нахмурился и негромко произнес:

-   Как развернутся события дальше - это мы скоро увидим. А на­счет усиления политработы в войсках ты прав. Кстати, ты так ни разу и не побывал в полку Слепокурова.

- А я в чужом полку распоряжаться не намерен, - неожиданно ответил Черниченко.

- Какой же он чужой? - удивился генерал. - С самого начала воюет вместе с дивизией, выполняет наши приказы...

- А мог бы и не выполнять! - холодно перебил Черниченко. - Приказом нам полк Слепокурова не подчинен. А ты хочешь, чтобы я ехал туда и наводил в нем порядок? - Черниченко пригладил свою рыжую шевелюру, насмешливо улыбнулся. - Веселые пойдут дела, если завтра  командир сто десятой приедет к нам и станет наводить здесь порядок. Нет уж, пусть каждый занимается своим делом, в армии поло­жено только так.

Комдив с нескрываемым удивлением выслушал комиссара и... промолчал. Как изменился Леонтий Константинович с того часа, как снова стал комиссаром! Из покладистого, добросовестного помощника он на глазах становился напористым, на все имеющим свою точку зрения и отстаивающим   ее до конца. Да, формально полк Слепокурова до сих пор не подчинен дивизии, приказа на это нет. Но ведь он какой уже день сражается вместе и от его боеспособности сейчас зависит многое. Но, взглянув на насупившегося комиссара, говорить об этом не решился. Чего доброго, возьмет да и напомнит в очередном политдонесении о бесхозной  воинской единице, и испытывающий острую нужду в резервах комкор возьмет да и подчинит его себе. И тогда... тогда дивизии придется вдвое труднее. Эх, если бы знать, что думает и как решит в данном случае начальство!

-   Ладно, - произнес он. — У Слепокурова я побываю сам. А что касается отданных мной указаний на совещании, то прошу их выпол­нить. - И, давая понять, что разговор закончен, громко позвал: - Адъю­тант! В четыре утра мы едем на КП. А сейчас соедини меня с Воеводи­ным.

-   Уже двенадцатый час, - стоя в дверях, напомнил Черниченко. - Спит, наверно, давно.

-   Кто проспит сегодня - не наверстает завтра! - сердито буркнул генерал. И выжидательно заглядывающему в дверь адъютанту прика­зал: - Чего стоишь? Соединяй!

Полковник Воеводин оказался на месте.

-   Михаил Тимофеевич? - удивился он. - А я думал, что только один полуночничаю.

-   Бессонница мучает, - улыбнувшись, сообщил генерал. - Помнишь, два дня назад мы про могилевских мужиков толковали?

-   Это про каких? - не сразу понял Воеводин.

-   Ну, про тех, которым ты бутылки берег.

-   А, помню, - наконец-то понял Воеводин. - Нужны?

-   В том-то и дело. Через часок жди от меня писульку, я им дело нашел. Ты понял?

-   Понять-то понял, - не скрывая досады, отозвался Воеводин. - Только и ты пойми: писулька твоя четвертой будет. А у меня не скатерть-самобранка, из ничего теста не замесишь.

-   Учту, - пообещал генерал. - А насчет теста - ты уж поскреби по сусекам, очень нужно. Гостей-то у меня все прибывает.

Генерал положил трубку телефона, не присаживаясь, черкнул не­сколько строк на листке бумаги, размашисто расписался, подал листок Осинину.

-   Срочно к Воеводину! К утру батальон ополченцев должен быть у Щеглова. Действуй!

Лейтенант Осинин молча козырнул и вышел из блиндажа. Привы­кая к темноте, остановился и тут же услышал, как кто-то осторожно пробирается по лесу.

-   Кто идет? - настороженно спросил он.

-   Ищу блиндаж командира, - раздалось из темноты. - Начальник караула сказал, что рядом, да тут темно...

Из-под деревьев вышел мужчина в гражданском, вглядываясь в Осинина,представился.

-    Командир батальона тульских добровольцев. Прибыли в ваше распоряжение...

-   Наконец-то, - вырвалось у Осинина. - А мы ждем-ждем!..

-   Бомбят, - кратко ответил незнакомец. - Так генерал здесь?

-   Да. Входите в землянку. Осторожно, там ступеньки!

Дорого бы дал лейтенант Осинин, чтобы нырнуть в блиндаж вслед за вошедшим. Из Тулы мужики приехали, может, с ними кто из сталиногорских... У него было полно знакомых в этом городе! В волнении лейтенант выхватил папиросу, чиркнул спичкой, но прикурить не ус­пел.

-  Кто там огнем балуется? - грозно рявкнул не видимый в темноте часовой. - Гаси!

Осинин с досадой погасил спичку, заторопился к землянке шоферов. Здесь, остановившись у входа, негромко позвал:

-   Ошарин, на выход!

-   Опять ехать? - донесся из-за двери сиплый голос Ошарина.

"Спал! - отметил про себя Осинин. - Есть же счастливые люди на

свете!"

Ошарин вышел через минуту. Деловито уселся на сиденье стоящей поддеревьями "эмки", нажал на стартер. Когда мотор заработал, спро­сил:

-   Куда?

-   В облвоенкомат.

До города всего несколько километров, и этот путь они проделали молча, делая каждый свое: один крутил баранку и вез, другой ждал, когда его привезут. У моста через Днепр пропуск предъявил Ошарин, у облвоенкомата удостоверение показал Осинин.

Начальник гарнизона принял его без промедлений. Молча взял лис ток, прочитал, какое-то время думал, опершись подбородком на руку.

-   И как там твой генерал?

-   В порядке, товарищ полковник! - отчеканил Осинин.

-Значит, еще не спит?

-   Не спит.

Полковник Воеводин чуть заметно вздохнул.

- Вот и я не сплю. По городу ехал - все тихо?

- Пока тихо.

- И то хорошо! А генералу передай: утром шестьсот штыков будут у Щеглова. Запомни: штыков! Ни одного пулемета у них нет.

- Ясно!

- Езжай, лейтенант.

Обратную дорогу они проделали также молча. На том же месте под деревями Ошарин развернул машину, заглушил мотор. Все?

- Все! Спи теперь во всю ивановскую, пока не позовут.

- Вот именно, пока не позовут! - огрызнулся Ошарин. - А звать все горазды.

Генерал был уже без сапог и гимнастерки, но лечь еще не успел. Он молча выслушал доклад, удовлетворенно кивнул.

- Добро! В четыре едем на КП, не забудь.

- Есть! - отчеканил Осинин. И не удержался от вопроса: - А доб­ровольцы, товарищ генерал, прямо из Тулы?

- Прямо из Тулы, - недовольно подтвердил генерал.

И, давая понять, что разговор окончен, откинул байковое одеяло на узкой солдатской койке.

Выходя, Осинин машинально взглянул на часы. На них было десять минут третьего. "Вот и опять не поспать!" - привычно подумал он.

3

Тревожна и коварна фронтовая ночь. В густой темноте утонула даль, и воздух - еще теплый, пахнущий взметенной дневной бомбежкой пы­лью - настороженно замер, а каждый звук в нем слышится отчетливо и звонко. Вот после глухого хлопка выстрела с легким шорохом, роняя искры, взлетела ракета. Повиснув на мгновение в зените и разгораясь все сильнее, пошла вниз, ярко освещая кажущееся безжизненным поле. Со стороны Ямницкого леса, стремительно мелькнув над окопом сто­рожевого охранения и умчавшись в темноту, ударила очередь трассиру­ющих пуль и только потом принесло глухой рык вражеского пулемета. Где-то звякнула о камень лопата, кто-то негромко выругался, и снова на короткие минуты повисает звенящая тишина.

Но проходит какое-то время. И вдруг совсем неожиданно где-то на нейтралке гулко рвется граната. Словно разбуженные ее треском не­истово строчат автоматы, бухают винтовки, чтобы через минуту также неожиданно замолчать. Это нос к носу сошлись в темноте разведки и, напуганные случайной встречей, неприцельно, второпях ударили друг по другу из всех видов оружия. И затихли, то ли выжидая, то ли стара­ясь незаметно отойти. Ракеты, будто спеша осветить им путь отхода, взлетают теперь одна за другой. Но - посветили и успокоились.

Впрочем, не спят не только разведчики. Вглядываются в ночную темь посты передовых застав, бодроствуют расчеты дежурных пулеме­тов, заняты делом в штабах и на своих КП командиры, перекликаются, проверяя связь, телефонисты и радисты, работают, исправляя дневные повреждения, бойцы. Очищают окопы, ставят поваленные взрывами про­волочные заграждения, восстанавливают блиндажи и землянки. Взле­тает очередная ракета, и тени, словно живые, скользят по траве и кустам, все, кого она застала наверху, замирают, пережидая, когда погаснет нако­нец этот колеблющийся предательский свет. Шевельнись, вскочи с ме­ста - сразу рявкнет от опушки пулемет, и пули с нежным посвистом пронесутся над головой или сочно чмокнут в кучу только что выбро­шенной из окопа земли. Враг тоже бодрствует.

Не спал в эту ночь и полковник Кутепов. Прошедший день был трудным, немецкие бомбардировщики все время обрабатывали передний край, и почти не затихала вражеская артиллерия. А уже перед вечером немцы небольшими силами провели разведку боем. Все это говорило только об одном: утром враг собирается атаковать.

Что назавтра предстоит тяжелый бой, понимал и находящийся те­перь при командире полка капитан Рогов. "Будешь у меня за начальни­ка артиллерии! - решил Кутепов после отхода второго батальона на основной рубеж. - В полку столько пушек собралось, что мне одному и не справиться",

Артиллерии на позициях полка действительно собралось много. Сразу за противотанковым рвом затаились три батареи противотанковых пушек, чуть дальше встали на огневые позиции две батареи семидесяти шести. Кроме них, на флангах батальонов окопались отдельные огневые взво­ды. Вместе с тягачами и танкетками это было достаточно сложное хозяйство, руководить которым командиру полка одному трудновато. И хотя за прошедший день пушки огня не открывали, Рогов гордился в душе и новой должностью, и тем, что теперь в его руках такая огневая мощь.

-   Проинструктируй всех командиров батарей, — наставлял его Кутепов, - чтобы били только в упор, когда немцы не ждут. Твое дело - не пустить танки в боевые порядки полка. Остальное сделает Маза лов. - И тут же он повернулся к начальнику боепитания полка капита­ну Охохонину: - Ну, что, начбой? Снаряды подвез? Держи два комплекта противотанковых в резерве, подашь по моей команде. Зайцев! Вызывай Волкова! Начальник связи! Если завтра останусь, как сегодня, без связи, пошлю восстанавливать самого.

-   Не останетесь! - заверил капитан Быханов.

-   Ты вчера тоже уверял.

Быханов смущенно крякнул, пожал плечами.

-   Так бомбежка же!

-   А ты ждал, что они тебя розами засыпать будут? - насмешливо улыбнулся Кутепов.

Впервые был Рогов на КП полка, впервые наблюдал, как готовится командир полка к предстоящему бою.

-   "Первый", как у тебя дела? - допрашивал он комбата Волкова. - Тихо, говоришь? А что за проволокой? - и, видимо, перебивая комбата, повысил голос: - Да не может быть, чтобы никакого движения! Двига­ются они, только ты не видишь. Поэтому щупай до самого леса. И смотри, не проспи ихнюю разведку. Все!

Вскоре на КП пришел проведший весь день на переднем крае ко­миссар полка Зобнин. Выглядел он уставшим, даже подавленным. В ответ на сочувствующий взгляд Кутепова, махнул снятой с головы кас­кой, приседая к столу, уронил:

-   Как они нас, сволочи, долбали!

-   Война, комиссар! - понимающе кивнул Кутепов. - Ужинать бу­дешь?

-  Понимаю, что война, - не ответив на вопрос, вздохнул Зобнин. - Но ведь и на войне должны быть какие-то пределы. На Лахве я их хоть в глаза видел, а тут... Сыплет и сыплет бомбами сверху и ничего ты ему не сделаешь. Люди гибнут, а ответить не могут. Обидно, командир!

-  Да! - согласился Кутепов. - Тут мы перед ними безоружны. Ты, кстати, выбери завтра время, проверь, чтобы извещения о гибели бой­цом и командиров в штабе не залеживались.

- Не все-то их получат, - откидываясь к стенке блиндажа, произнес Зобнин.

-  Это почему?

Согласно инструкции! - зло ответил Зобнин. - Есть труп - есть и похоронка, нет трупа - считается, что пропал без вести. Дурость какая-то! При мне бомба в пулеметный расчет ударила, так ото всех станина от пулемета и осталась. А по этой бирюльке не погибли, а пропали без вести: надо ведь место захоронения указывать, а у них - какое место?

-   Я поговорю с особистами, - пообещал Кутепов.

-   Говорил! - отмахнулся Зобнин. - Бесполезно.

-   Для них самое главное - бумажка, - вмешался Зайцев.

-   Помолчи! - осадил его Кутепов. И снова обратился к Зобнину: - Ты ложись-ка. Завтра у нас трудный день будет.

-    Поэтому и нельзя, - отталкиваясь спиной от стенки блиндажа, произнес Зобнин. - Под вечер седьмая рота вылазку фашистов отбива­ла. После нее гильз стреляных - ступить некуда. Я потом вылез за проволоку, а там - ни одного трупа.

-   Унесли. А за проволокой тебе делать было нечего.

-   Унесли, - пропуская замечание командира мимо ушей, согласился Зобнин. - Может, и так. Но если можно было унести трупы, то как же плохо мы стреляли. В божий свет?

-   Под таким обстрелом трудно вести прицельный огонь, - с сожа­лением произнес Кутепов. - Тут привычка нужна.

-   Злость нужна! - Зобнин сверкнул глазами. - Злость! Чтобы каж­дый знал, что не просто они на окопы идут, а убивать! А у наших этой злости пока и нет. Отбили - и радуются. - Он остановился, длинно вздохнул и продолжал: - Сейчас в ротах убитых выносят. Вот я и пойду бойцам глаза открывать. У каждого спрошу: где же ты был и куда целился, когда твоего товарища убивали? А ты говоришь - ло­жись...

Вскоре он действительно ушел.

-    И ты отправляйся! - приказал Кутепов Рогову. - Завтра спать некогда будет. Не забудь проверить связь.

Рогов молча отдал честь и направился к выходу. Ночь после осве­щенного лампой блиндажа показалась ему такой темной, что он остано­вился. Где-то впереди изредка взлетали ракеты, но было тихо. "Кажется, угомонились", - поглядывая в сторону противника, подумал Рогов, и узким ходом сообщения направился на батарею лейтенанта Лобкова. Шел не спеша, зорко поглядывая вокруг и держа наготове пистолет. Дважды его негромко окликнули, спросили пароль.

-   Пришел? - удивился Лобков, когда Рогов вошел в блиндаж. - А я уже спать собрался. Ужинать будешь?

-   Ужинал, - ответил Рогов.

Лобков весело улыбнулся.

-   Лафа начальству! И там покормили, и тут оставили. А то поешь? Чего добру пропадать?

Рогов невольно усмехнулся. Было в командире батареи что-то под­купающее, по-мальчишески озорное, вызывающее невольную симпатию. Среднего роста, курносый и сероглазый, нетерпеливо-подвижный, он и на батарее вел себя не как командир, а словно мальчишка-заводила на городском дворе: "Иван, подай лопату!". "Серега, ты чего копаешься?" Примерно такие фразы у него сыпались постоянно. "Панибратничает!" - решил было Рогов при первом знакомстве с ним. Но по тому, как слушались лейтенанта бойцы, понял, что ошибся. Просто это была одна, уже ставшая для всех привычной семья, где каждый знал свое дело.

-   Ну, что там в штабе? - поинтересовался Лобков, расстилая на парах шинель.

-   Колдуют...

-   Пока они колдуют, мы спать будем. Стрелять-то утром не им, а нам придется. Верно? Так что, ложись, капитан.

Рогов ослабил поясной ремень, сунул под голову шинель и прилег на нары из жердей. Подумал было снять сапоги, но не решился. До переднего края всего какие-то сотни метров, лучше быть в сапогах.

-    "Тюльпан", "Тюльпан!" - негромко бубнил телефонист в углу блиндажа. - Как меня слышишь? Я слышу хорошо.

В тесном блиндаже было душно, рядом похрапывал командир огневого взвода Семин, и Рогов долго не мог уснуть. Почему-то неожидан­но вспомнилась Тула и оставленная там семья, и он мысленно представлял себе то лица жены и дочери, то печальную при последнем их расставании мать. Неужели она чувствовала войну? Потом вспомни­лись знакомые с детства места под Тулой. Ясная Поляна, протянувшаяся на километры Щегловская засека, где всегда было так много грибов, и, конечно же, расположившийся на самой городской окраине парк. В нем они с Надей и познакомились. В нем же до самой службы в армии и встречались. Уже отсюда он отправил Наде два письма, но ответов все не было, и он чуточку сердился на жену, не понимая, почему она молчит. Ведь до Кобрина письма доходили на четвертый-пятый день, а до Могилева от Тулы вдвое ближе. Но писем нет, и он ничего не шлет ни о ней, ни о матери и дочери. И засыпал Рогов с чувством недовольства почему-то не отвечающей на письма женой. Уже засыпая, вспомнил о Кутепове. Спит, наверно?

Но Кутепов еще не спал. Как только ушли командиры, приказал:

Зайцев! А ну-ка запроси комбатов о потерях фашистов. Да чтобы не на глазок посчитали, а что у них за проволокой лежит. А потом я с ними сам поговорю.

Пока комбаты считали потери врага, Кутепов вызвал к себе Плотникова и с час они колдовали над схемами обороны, еще и еще раз проверяя, не осталось ли в ней щелей. Потом был неприятный разговор с ком­батами первого и третьего батальонов, которые в один голос клялись, что фашистов за день навалили горы, а что касается трупов, то...

- Что же мне бухгалтерию по этому поводу заводить? - горячился майор Волков. - Я отбитые атаки считаю.

- И трупы будешь считать! - повысил голос Кутепов. - Иначе они к тебе в окопы придут и твои посчитают. Атаки он отбивает! Ты их так отбивай, чтобы в те атаки ходить некому было. И учти. Завтра вечером твою бухгалтерию проверю.

- А это завтра уже наступило, - не преминул съязвить Волков. - Второй час ночи...

- Вот и готовься к ревизии! - предупредил Кутепов.

Надо было еще дождаться ушедших за проволоку разведчиков, но сказывалась дневная усталость, голова сама клонилась вниз, и Кутепов, ослабив ремень, прилег на жесткий топчан и сразу словно провалился. Но спать пришлось недолго: вернулись разведчики.

-   Немцы подтягивают пехоту к переднему краю, - доложил широ­коплечий сержант Коновалов. - По шоссе от Бобруйска - сплошные автоколонны. Много бронетранспортеров...

-   Командир взвода где? - перебил Кутепов.

-   Когда обратно шли, его возле леса пулей зацепило. Пошел перевя­заться.

-   Танки видели?

-   Видеть не пришлось, а моторы гудят. Далеко, но на заре хорошо слышно. По проселкам тоже пехота идет.

-   Много?

-  Точно не скажу, - признался Коновалов. - Мы там одного цуцика прихватили, может, он что знает?

-   Язык? - обрадовался Кутепов. - Чего же ты молчал? А ну, давай его сюда!

-   Какой там язык! - не разделил его радости Коновалов. - Только кляп вынули - орет как резаный по-своему... Ругается, правда, по-наше­му очень даже понятно. Ребята, тащите сюда эту поганку!

"Обер-ефрейтор, - разглядывая представшего перед ним изрядно помятого разведчиками немца, определил Кутепов. - Морда вполне нахальная. Будет говорить или нет?"

Что полк имеет дело с десятой мотодивизией, было установлено еще раньше. Что ефрейтор не танкист, говорила его форма. Поэтому боль­шой ценности пленный не представлял. Без него было ясно, что много­кратный перевес в силах - на стороне врага.

Это был первый фашист, которого Кутепов видел так близко, и, гото­вясь к разговору с ним, он разглядывал ефрейтора с любопытством и тайным желанием по виду и поведению этого молодчика, как можно точнее определить, что же за враг стоит перед его полком, чем дышит и к чему готов. Но разговор начал не он.

-   Прикажите этим скотам отдать мои часы! - нагло глядя в глаза полковнику, начал ефрейтор. - И портсигар.

Он оглянулся по сторонам, видимо, ожидая, что кто-то переведет ска­занное им, но так, как все молчали, усмехнулся, небрежно уронил:

-   Кажется, у вас нет никого, кто понимал бы язык цивилизованной нации? Русские свиньи!

Ни одна жилка не дрогнула на лице Кутепова.

-   Слушай, ты! - на чистом немецком языке тихо произнес он. - Веди себя как полагается.

-   О! - обрадовался ефрейтор. - Вы говорите по-немецки? Прекрас­но! Я имею полномочия от немецкого командования передать вам, что ваше сопротивление бесполезно. Победоносная немецкая армия скоро будет в Москве и гарантирует вам...

-   Заткнись! - резко перебил Кутепов. - Полномочия здесь имею только я. А ты... Ты просто нахальная дрянь, по своей глупости попав­шая в плен. Если у вас все такие, то я не завидую вашему командова­нию. Мои солдаты в плен не сдаются.

-   Я не сдавался! - вспыхнул ефрейтор. - Это произошло случайно, ваши солдаты воюют не по правилам цивилизованной нации...

-    У дураков все происходит случайно, - теряя всякий интерес к пленному, устало произнес Кутепов. - Плотников! Займись им. Если нет ничего интересного - переправь дальше.

Когда ефрейтора увели, Кутепов переговорил с вернувшимся с пере­писки командиром разведчиков старшим лейтенантом Михалевым, но тот тоже ничего особого сообщить не мог.

-   Много, товарищ полковник! - уверял он. - Мимо нас почти пол­сотни машин проехало да три десятка бронетранспортеров.

Зато искренне жалел, что разведчики не имеют автоматов.

-    Мы же в каких-то тридцати метрах от шоссе лежали! - уверял он. - Если бы нам автоматы да пару пулеметов, - мы бы им в темно­те такой шухер устроили!

Но автоматов в дивизии всего несколько штук.

Отпустив Михалева, Кутепов вышел на воздух. Утро начиналось тихое, безоблачное. За днепровскими лесами медленно вставало солнце. Над поймой реки стоял легкий туман. А на душе после разговора с ефрейтором словно бы саднило. Глуп, самонадеян, нахален.... Стоило ли вести с ним разговор? А впрочем, стоило.

Враг, опьяненный легкими победами, уже силен этим опьянением, первые его атаки будут уверенными, упорными. Что ж, полк к ним, кажется, готов. Сделано все, что можно было сделать.

Он приказал принести ведро холодной воды, сбросил гимнастерку, умылся до пояса, остатки воды вылил на коротко остриженную голову. Потом, охая и отдуваясь, долго растирался полотенцем. Даже после бессонной ночи он чувствовал себя бодрым и смотрел по сторонам с таким видом, словно ждал его не трудный бой, а обычный летний день.

- Зайцев! Завтракать буду здесь. Прикажи там...

И, приняв из рук ординарца котелок, присел у небольшого куста и ел не спеша, основательно, подчистив все, что оказалось в котелке. Впереди долгий день, а пищу для переднего края готовят и приносят только вечером и рано утром, обед не полагается. И он жил по тому же распо­рядку, не позволяя нарушать его ни себе, ни своему штабу.

После докладов Волкова и Гаврюшина о готовности, он соединился со стоящим во втором эшелоне Давыдовым.

- Как думаешь, - пытал Кутепов комбата-два, - во сколько они начнут?

- Не раньше семи, товарищ полковник, - заверил Давыдов. - У них в таких делах - дисциплина. Сначала позавтракают, а уж потом - воевать. На Лахве ни разу на голодный желудок не поперли, это уж точно.

До семи было еще далеко, а Кутепов, то и дело поглядывая на часы, уже с трудом сдерживал охватывающее его волнение. Первый настоящий  бой для полка! После вчерашней яростной бомбежки и постояных артобстрелов бойцы, естественно, несколько деморализованы, еще помнят о погибших, своими глазами видели страшные раны тех, кого увезли в  госпиталь. Сумели ли они прийти в себя за эту ночь, смогут ли встретить появившегося врага организованным, прицельным огнем?

В шесть утра, не в силах больше терпеливо ждать, Кутепов позво­нил Мазалову.

-   Как делишки, Иван Сергеевич?

-    Живем! - беззаботно отозвался Мазалов. - Денек солнечный, видно все, как на ладони. Да, слыхал, твои ребята ночью ефрейтора раз­добыли. Не Гитлера случаем?

-   Нет, Гитлер на этот раз не попался. Но мы еще до него доберемся. А ты мне вот что скажи: не мог бы ты сейчас вдоль опушки с легкой метелочкой пройти?

-   Цели дашь? - все сразу понял Мазалов.

-   Иван Сергеевич, я же не Бог, чтобы разглядеть...

-   И я - не Бог! - признался Мазалов. - А устраивать ветерок на глазок... Да ты не печалься, они сами скоро вылезут. Тогда и подметем! Отдыхай пока...

Вскоре со стороны Ямницкого леса появилась немецкая "рама". Поблескивая в лучах солнца, ровно гудя моторами, она направилась сначала к Днепру, а оттуда поплыла над передним краем от Буйнич к Тишовке. "Высматривает! - следя за ней, зло думал Кутепов. - А мы - как слепые!"

Да, врагу можно было только позавидовать. Что ни день - над пере­дним краем его разведчики, вынюхивают, корректируют огонь батарей. А где же наши?

Над Тишовкой, видимо, что-то заметив, "рама" легла в крутой вираж, но по ней тут же ударили зенитки, ватные облачка разрывов вспыхну­ли почти рядом, и самолет, резко взвыв моторами, стремительно бросил­ся вниз. "Подбили?" - обрадовался Кутепов.

Но "рама" оказалась целой. Уйдя из-под обстрела, она далеко в стороне набрала высоту и полетела к Минскому шоссе.

-   Упустили! — провожая ее взглядом, посетовал Зайцев. - Ее бы поближе подпустить. Поспешил Михайлов! Эх, жалко!

Кутепов молча усмехнулся. Знала, отлично знала "рама" про зенит­ную батарею! Вчера лейтенант Михайлов весь день вел огонь по бом­бардировщикам, прекращая стрелять только для того, чтобы дать остыть орудиям. Если бы не он, сумевший еще с утра сбить два "юнкерса" и заставивший остальные держаться на высоте, полку пришлось бы куда тяжелее.

Первые дни на полевом аэродроме у Буйнич стояла эскадрилья "И-16", немудрящие, устаревшие машины. И все-таки как-то помогали, охраняли станцию и город. Теперь же их нет: то ли посбивали, то ли куда перевели. И летают здесь теперь только фашисты. А тебе, коман­дир полка, остается лишь завидовать врагу и грозить кулаком в почти беззащитное небо.

Спустившись в блиндаж командного пункта, Кутепов снова обзвонил батальоны. "Пока тихо", - словно сговорившись, доложили комбаты.

-   И сам слышу, что тихо, - буркнул полковник, снова приникая к окулярам стереотрубы.

Не нравилась ему эта тишина. И совершенно пустое, так хорошо просматриваемое в стереотрубу поле, и словно вымершая, ярко осве­щенная солнцем опушка Ямницкого леса. После того, что фашисты натворили вчера, не наступать сегодня они просто не могли. Так что же они затаились?

- Зайцев! Обзвони батальоны, узнай, что нового. И найди мне Зобпина.

Он не ждал, что комиссар полка сможет что-то объяснить в создав­шейся обстановке, он лишь хотел разговором с ним хоть как-то унять все больше нарастающее волнение.

4.

После отхода с Лахвы батальон Давыдова занял рубеж во втором эшелоне полка, растянувшись от Бобруйского шоссе до железной дороги. И снова - работа до изнеможения под палящими лучами солнца, пыль и песок на зубах, постоянно мучающая жажда. Благом было лишь то, что после тяжелых боев на Лахве уже никого не надо было подго­нять, бойцы ожесточенно закапывались в землю, то и дело поглядывая, как в километре от них тонет в разрывах бомб и снарядов передовой рубеж.

"Поняли, сукины коты, где раки зимуют!" - поглядывая на остатки своего отделения и орудуя малой саперной лопатой, хмуро думал Смир­нов.

Теперь и он сам, да и все остальные отлично знали, что земля - первая защитница, а война - тяжелая и сложная наука, без знания кото­рой не уцелеть. Ведь, если бы не сачковали первые дни на Лахве да провели потом контратаку по всем правилам, потери были бы куда меньше. Капитан Давыдов, правда, за ту, героическую, по его мнению, контратаку благодарил и призывал впредь действовать так же, но Смир­нов, вспоминая ее, кусал губы. Он-то видел, он-то был там...

И ярости схватки многие бойцы словно забыли про оружие, на фа­шистов шли, как стенка на стенку в деревенской драке, не воюя, а молотя кулаками.

Беспамятство рукопашного боя! Поэтому-то и потеряли столько хороших ребят. Так за что тут благодарить и чем хвастать?

Капитан Давыдов появился в окопах, когда со стороны переднего края донесло частый треск ружейной стрельбы. Он приподнялся над бруствером, приставил к глазам бинокль, но в пыли только что закончившейся артподготовки ничего не было видно, и он тихо выругался, сунул бинокль в футляр. "Злой!" - уверенно определил Смирнов, наблюдая за комбатом.

Давыдов действительно был зол. Он не мог понять, почему батальон, так успешно выбросивший фашистов за Лахву, вдруг передвинули во второй эшелон и отобрали всю артиллерию. А ведь полковник Кутепов, отдавая приказ на оборону, прямо предупредил, что никаких пополнений поредевшему в боях батальону ждать нечего и что он - последний рубеж на пути к городу. "Говорите - последний, - не сдержал обиды Давыдов, - а пушки все отобрали. Можно же было оставить хотя бы пару". "Пушки, капитан, должны стоять там, где идет бой!" - сердито возразил Кутепов.

Вот так-то, его батальон уже в тылу! А до передовых окопов чуть больше километра. Но кому и что докажешь? И теперь комбат срывал свою злость на подчиненных.

-   Лейтенант Бейлинсон, почему сектора обстрела не расчищены? - напустился он на командира четвертой роты.

-   Где не расчищены? - удивился затянутый в ремни, всегда щеголе­ватый лейтенант. - Я все сам проверил.

-   Выемка железной дороги под прицелом?

-   А как же! Два пулемета...

-   Ну, вот! - словно бы обрадовался Давыдов. - У него всего два пулемета, а он их - оба на выемку. Поставить один в центре!

Впрочем, через несколько минут выяснилось, что ничего перестав­лять и не надо, ибо оба пулемета могут вести огонь и по выемке, и по центру роты. Но настроение комбата от этого не улучшилось. Поэтому за разные мелочи попало и командиру пятой Фуфачеву, и шестой - лейтенанту Хорошеву.

-   Последний рубеж, последний рубеж! - пробираясь по окопу, зло бормотал Давыдов, прислушиваясь к нарастающему гулу стрельбы на переднем крае. - Вот прорвутся сюда, чем я их остановлю?

С тревогой прислушивался к стрельбе и сержант Смирнов. Заметив командира взвода, не выдержал, подошел к нему.

-   Товарищ лейтенант, если малость затихнет... Можно я в третий батальон смотаюсь?

-   Это еще зачем?

-   Дружок у меня там, - признался Смирнов. - Учебку вместе конча­ли. Вот и болит душа... Проведать бы его!

-   От-ста-вить! - нараспев гаркнул лейтенант. - Ты что, сержант, забыл, где находишься?

Смирнов промолчал. Он-то помнит, где находится, да вот друг - в бою! А если...

Старший сержант Дорохов был жив и здоров и, пользуясь затишь­ем после только что отбитой атаки, отчаянно, не выбирая выражений, крыл своих подчиненных.

-   Дерьмо поганое! - орал он на первого номера ручного пулемета Ковалева. - Ты куда стрелял? Куда стрелял, спрашиваю?

Командир взвода младший лейтенант Шамрай был тут же, но в дей­ствия помкомвзвода пока не вмешивался.

-   Вы представляете, товарищ младший лейтенант? - повернулся к нему Дорохов. - Немцы уже возле проволоки, а он, гад, ствол пулемета в небо выставил и садит длинными очередями. - И снова повернулся к Ковалеву: - Мало я тебе, скот, врезал!

-   Бить нельзя, - напомнил младший лейтенант.

Больше не буду,- пообещал Дорохов. - Но если увижу другой раз такую стрельбу - выброшу из окопа. Пусть его немцы дырявят. - И во весь голос гаркнул: - Младший сержант Дубина!

-   Я! - отозвался тот.

-   Вы только поглядите на него! - возопил Дорохов. - Немцы еще черт знает где, а он гранаты начал швырять.

-   Так бежали же!..

-   Тараканы по столу! - подхватил Дорохов. - А ты и обкакался. Нет, это не бойцы, а куча придурков! Гранаты швыряют в поле, стреля­ют в облака...

Только три месяца назад призванный из запаса младший лейте­нант Шамрай такой "красочной" речью помкомвзвода был просто поражен. Сам он при атаке был на фланге взвода и очень радовался, что взвод не отступил и потерял всего только троих убитыми, а тут выходило, что все плохо, и он молча смотрел на бойцов. Ну, что же вы, братцы?

Неприятный разговор прервал капитан Гаврюшин.

-   Что еще за военный совет? - удивился он. - Почему кучей собра­лись?

-   Обсуждаем итоги прошедшего боя, - не моргнув глазом, отрапор­товал Шамрай.

-   Рано начали! - рассердился Гаврюшин. - А ну, быстро по местам, жди новую атаку! Стратеги мне!..

И, словно подтверждая правоту комбата, в воздухе пронзительно завыла первая мина. Фашисты снова начали обстрел.

-   В укрытие! - скомандовал Шамрай.

Бойцы дружно сыпанули в сторону взводного блиндажа, и, пропус­кая их, Дорохов прижался к стенке окопа, с нетерпением ожидая, когда подчиненные укроются под землей. Вот окоп уже опустел, рядом пыл лишь командир взвода. В этот миг ослепительно что-то вспыхнуло. В лицо Дорохова пахнуло жаром, толкнуло в грудь и опрокинуло навзничь. "Убит?" - испуганно подумал Дорохов, не ощущая никакой боли и слыша лишь звон в ушах. Он отчетливо видел стенки окопа, курящийся над ними дым, потом какой-то боец отчаянным прыжком перепрыгнул через него, и, поняв, наконец, что он жив, вскочил на ноги. Ридом, согнувшись и прижав руки к животу, охал Шамрай.

- Товарищ лейтенант!..

-    В укрытие! - неожиданно грозно крикнул взводный. - В руку, черт!.. Бегом!

Повторять команду дважды взводному не пришлось. Дорохов стре­мительно метнулся ко входу в блиндаж, только теперь осознав, что он чудом остался жив. Стало так страшно, что бешено заколотилось сердце, на лбу выступил пот, и даже добротная крыша полутемного, перепол­ненного бойцами блиндажа уже не казалась надежной.

То и дело вздрагивал от близких разрывов блиндаж, сыпалась на головы бойцов пыль, а Дорохов, забыв обо всем, старательно протискивался подальше от входа, безотчетно ища тот уголок, где он мог укрыться.

- Повезло сержанту, - произнес кто-то рядом. - Куняева наповал положило, а ему - хоть бы хны. И взводного в руку зацепило. В самый окоп гад мину всадил.

Только теперь Дорохов вспомнил, что погибший Куняев стоял сза­ди него, и осколок, каким-то чудом пролетев мимо, попал в Куняева.

-    По местам! - у входа в блиндаж хрипло прокричал Шамрай. - Быстро!

Звякая оружием, засуетились бойцы. Как командиру, Дорохову над­лежало выскочить первым, но неведомая сила удержала его на месте, и в окопе он оказался одним из последних. Уже нечасто где-то за спи­ной все еще рвались мины, а в поле.  В полукилометре, а может быть, и дальше медленно, волоча за собой легкие хвосты пыли, в редких при­стрелочных разрывах шли с десяток танков, между которыми то появ­лялись, то исчезали пехотинцы.

-    Стрелять только по пехоте! - пробегая по окопу и неуклюже размахивая забинтованной рукой, прокричал Шамрай. - Отсекай пехо­ту. Огонь только по команде!

Разрывы на поле стали гуще, и танки завиляли между ними.

-   Товарищ командир! - закричал Ковалев, показывая рукой вперед и, видимо, требуя разрешения открыть стрельбу.

Дорохов отрицательно замотал головой, хотя самому ему ожидание было уже невмоготу. Ведь вот же они, фашисты, совсем близко. И даже облегченно вздохнул, когда вдоль окопа вдруг покатилась обвальная дробь ружейной стрельбы, сразу словно легким ветром потянуло по полю, и он с облегчением нажал на курок.

Командир совсем не видел, что делалось слева и справа. Он смотрел только перед собой, поспешно ловя на мушку перебегающих и все при­ближающихся фашистов. Нервничал после каждого выстрела все боль­ше и больше. Утром фашисты после открытия огня сразу залегли, по­том продвигались вперед осторожно и медленно. Эти же, словно заго­воренные, кажется, даже не обращая внимания на огонь, шли и шли вперед, издали поливая окопы из автоматов. Пули все время знакомо посвистывали над головой, заставляя спешить и пригибаться.

Когда затих пулемет Ковалева, он уловил сразу. Встревоженно взглянул в сторону пулеметчика и никого не увидел. "Сбежал?" - почему- то подумал он. И бросился к Ковалеву.

Но тот не сбежал. Ковалев и его второй номер лежали в тесном окопе, а пулемет сиротливо торчал над бруствером.

-   Санитаров! - заорал Дорохов. - Санитаров сюда!

А сам, подхватив пулемет и коробку с дисками, выбежал обратно. Установив пулемет, на всякий случай сменил диск и вдруг почувство­вал, что с этой штукой ему куда веселее. Он был хорошим стрелком. И когда от первой же его очереди несколько фашистов испуганно шарах­нулись в разные стороны, не сдержался, заорал истошно, ликующе.

-   Ага, падлы!..

Да, пулемет - это было то, чего ему так не хватало. Он сыпал оче­редь за очередью, валя и разгоняя набегающих на проволочные заграж­дения фашистов, уже уверенный, что ничего плохого с ним теперь не случится, и опешил от неожиданности, когда совсем рядом с ним целый рой пуль ударил в бруствер, бросив в лицо крошки земли. Он быстро пригнулся, нырнув на дно окопа. Но едва лишь осторожно вып­рямился и дал новую очередь, как уже над самой головой вновь просви­стели пули. "Заметили!" - снова поспешно нырнув на дно окопа, запоз­дало сообразил Дорохов. И только теперь понял, почему так стрелял утром Ковалев. Его же все время держали под огнем!

Теперь Дорохов то и дело менял позиции, бегая по окопу и стреляя то с одного, то с другого места. В одну из таких перебежек вдруг заме­тил, как невдалеке немецкий танк переполз через окоп и покатил в тыл. Но через пролом в проволоке побежали немцы, и он, забыв про танк, начал стрелять по ним.

Все остальное отложилось в его памяти какими-то неясными вос­поминаниями. Он то стрелял, то, сидя на дне окопа, лихорадочно наби­вал патронами опустевшие диски, и кто-то мешал ему, зачем-то перевя­зывая бинтом голову. Потом он снова стрелял, ничуть не радуясь тому, что немцы теперь убегали назад, и целиться в них в поднявшейся пыли было все труднее и труднее.

-  Дорохов! - тряся его за плечо, крикнул командир взвода. - Хватит, стой! Все уже, все!

Сержант все-таки до конца расстрелял диск, и, когда пулемет замолк, все еще не выпуская его из рук, устало ткнулся лицом в стенку окопа.

-   Дорохов! - испуганно затряс его Шамрай. - Тебе что, плохо? А мне сказали, что тебя - землей...

Он поднял голову, взглянул на командира взвода. Ему не было плохо, и даже рана ничуть не болела.

-   А ведь отбили! - ликовал Шамрай. - Как они не перли - отбили! Вон они валяются! Молодцом взвод держался. Да ты же сам все ви­дел.

- Ни хрена я не видел, - устало признался Дорохов.

Больше всего ему хотелось сейчас, чтобы от него отстали, и он мог хотя бы на минуту растянуться прямо в окопе и полежать так, ничего не делая и ни о чем не думая. И еще очень хотелось пить.

5.

То, чего не смог видеть из своего окопа Дорохов, отлично видел со своего КП Кутепов. Если первую атаку, почему-то начатую фашистами во взводных колоннах и без поддержки танков, полк отбил без особого труда, то вторая оказалась куда серьезней. После сильнейшего артобстрела гитлеровцы бросили вперед около двух десятков танков и вдвое больше пехоты, которая на этот раз шла куда увереннее и постоянно поддерживалась мощным минометным огнем. А вот ответный огонь обороняющихся, по мнению Кутепова, был на этот раз куда слабее. Фашисты, словно не замечая его, все ближе подходили к проволочным заграждениям.

- Ульянов! Передай Мазалову, что танки подходят к проволоке, надо усилить огонь.

А сам напряженно всматривался в затягиваемое дымом и пылью ржаное поле, по которому в разрывах снарядов шел враг.

-   Мазалов ругается, - доложил лейтенант Ульянов.

-   Как ругается? - машинально спросил Кутепов.

-   А по-матерному. Пошел, говорит... Что ему сказать?

Кутепов не нашелся, что ответить, а в следующее мгновение увидел, как почти вышедшая к проволоке вражеская пехота вдруг замедлила ход, заметалась, начала залегать. "В упор ударили! - догадался он. - Молодцы!"

Но танки продолжали идти вперед. Вот передовые уже наползли на проволоку, подминая ее, двинулись дальше.

-   Гаврюшин доносит, что танки прошли через его окопы! - доложил лейтенант Ульянов.

Кутепов резко развернул стереотрубу влево. Да, там, мелькая в пыли, танки уже прошли через окопы. Пять или шесть машин...

-   Передай Гаврюшину...

Внезапно вспыхнул один танк, за ним - другой. Остальные резко повернули вправо.

-   Ульянов! Предупреди Волкова: танки пошли в его сторону.

Правда, там, куда они шли, было минное поле, но кто знает, насколько оно надежно. А пехота все топталась у проволоки и было видно, что дальше ей. кажется, не пройти.

-   Запросить обстановку у Кондратьева!

-    Кондратьев только что донес, что его атакуют автоматчики, - быстро сообщил лейтенант Ульянов. - Отходит к оврагам.

-   Остановить! - крикнул Кутепов. - Обязательно остановить!

Больше всего его волновали сейчас ополченцы. Если здесь атака

еще и не отбита, то противник все же остановлен. Но если Кондратьев пропустит фашистов дальше, они ворвутся в овраги, полк окажется обойденным слева и обстановка резко ухудшится.

-   Передай Гаврюшину: пусть контратакует левофланговой ротой в сторону Днепра.

Командовал, а сам отлично понимал, что связанный боем Гаврюшин вряд ли поможет ополченцам, а ему отсюда спускающийся к Днепру берег почти не виден.

-   Ульянов, что у Кондратьева?

-   Передал, что выгоняет немцев из оврагов.

-   Молодец! Предупреди, чтобы не зарывался.

-   Товарищ полковник, комдив! - перебил его Ульянов.

Не отрываясь от стереотрубы, Кутепов взял трубку телефона.

-   Что у тебя? - нетерпеливо спросил генерал Романов.

-   Лупим! - кратко ответил Кутепов.

-   Мне доложили, что танки прорвали передний край...

-   Они прорвали, а мы заштопали. Теперь горят.

Докладывал, даже чуточку улыбался, а глаза безотрывно смотрели туда, где дымно чадили подбитые танки, и, не выдержав огня в упор, бросая убитых и раненых, начинала медленно пятиться уцелевшая, дос­таточно поредевшая пехота врага.

-   Извини, товарищ "десятый". Немцы повернули обратно, связь пре­рываю. Ульянов! Мазалова мне! - и, схватив поданную ему трубку, торопливо зачастил: - Иван Сергеевич, отходят! Проводи по-хорошему, чтобы меньше их для следующей атаки осталось.

И когда было ослабившие огонь пушки Мазалова заговорили вновь, удовлетворенно вздохнул, оторвался от стереотрубы, потер уставшие от напряжения глаза. Полк выдержал испытание!

Бой, почти не затихая, продолжался весь день. Кончалась очередная атака, и начинался новый обстрел. Затихал артобстрел, и начиналась ата­ка. Но теперь Кутепов чувствовал себя куда уверенней и спокойней. Полк твердо стоял на своих местах, и даже ополченцы отбились от насе­дающего врага. А как волновался он перед самой первой атакой, как переживал, видя наползающие на окопы танки. Ведь он отлично видел, что наступают опытные, боем закаленные вояки. Под огнем идут - любо- дорого смотреть! Не ложатся, не шарахаются из стороны в сторону и, даже прижатые огнем, лежат спокойно, чтобы при первой же возможно­сти снова рвануться вперед. Когда танки вышли на окопы, ждал, что за ними ворвутся и автоматчики. Не ворвались! Видно, слишком густ был прицельный огонь в упор. Но, даже отходя, не побежали в беспорядке, как он ожидал, а именно отошли, хотя и не смогли на этот раз вынести даже раненых. Поэтому-то и потребовал от Мазалова проводить их ог­нем. Чем меньше останется таких вояк, тем легче будет полку.

Теперь того утреннего волнения уже не было, и Кутепов более уве­ренно и спокойно руководил полком, отбивая и третью, и четвертую за день атаку. А когда, наконец, бой начал затихать, он отдал необходимые распоряжения начальнику штаба, кивнул адъютанту:

-  Зайцев, пошли!

И, хотя редкая стрельба еще продолжалась, его неумолимо тянуло туда, где весь этот трудный день истекали кровью его батальоны. Все, что там произошло, он хотел теперь видеть своими глазами и шел бы­стро, чуть клонясь вперед, изредка опираясь рукой о стенку узкого хода.

На переднем крае шла обычная, если ее так можно было назвать, работа после боя. Перевязывали раненых и выносили в одно место убитых, собирали оружие и очищали от обвалившейся земли окопы. Запыленные, осунувшиеся за день бойцы ходили по окопам, кто при виде командира становясь по стойке "смирно", кто просто поднося на ходу ладони к каскам. А он, проходя мимо не делал замечаний и только пытливо всматривался в их лица, стараясь угадать, что творится сейчас в их душах.

-   Спасибо за службу, герои! Спасибо!

Что еще он мог сказать им в эти минуты? Что они выдержали все испытания? Нет, этот день - только первый, завтра снова бой. И кто знает, сколько и кого вынесут завтра из окопов, чтобы на окраине города опустить в братскую могилу. И благодаря их за день сегодняшний, он благодарил и за день завтрашний, ибо знал, что многим из оставшихся сегодня в живых он не сможет сказать эти слова завтра.

Между окопами первого и третьего батальонов лежало минное поле, и здесь Кутепов остановился. Сегодня противник, кажется, не нащупал, что здесь нет сплошной линии обороны. Завтра по разнице огня он может это установить. В глубине, правда, прикрывая путь к позициям второго батальона, стояла противотанковая батарея, но хватит ли ее, если фашисты обрушатся сюда всеми силами?

-   Запиши! - повернувшись к Зайцеву, приказал Кутепов. - К утру перестроить систему противотанкового огня так, чтобы фланги баталь­онов и минное поле прикрыть перекрестным огнем. Вернемся в штаб - напомнишь.

На фланге первого батальона их встретил майор Волков.

-   Товарищ полковник! - начал доклад комбат-один. - Первый бата­льон отбил четыре атаки и занимается восстановлением обороны.

-   Потери большие? - хмуро спросил Кутепов.

-   Тридцать семь убитых и сорок четыре раненых. Из них семеро остались в строю.

-   Уговорил?

-Да что вы, товарищ полковник! - смутился комбат. - Сами не пошли. Не силой же их...

-    Всех раненых - в госпиталь! - жестко перебил Кутепов. - И запомни, майор! Если будет нужда, мы сами с тобой пойдем в госпи­таль и попросим их встать в строй. Но, если будет нужда, не раньше. А пока пусть лечатся. Ясно?

И снова шли они по окопам, всматриваясь в посеревшие от пота и пыли, усталые солдатские лица. "Эх! - думал на ходу Кутепов. Был бы у меня сейчас свежий полк - не сидел бы я в окопах, не зализывал раны. Под прикрытием темноты ударил бы по подрастерявшим свой пыл фашистам, вот тогда бы они драпанули!" Но даже свежего баталь­она у него не было.

Уже в полной темноте вернулся Кутепов в штаб. И снова:

-   Боеприпасы - в окопы! Плотников! Донесение в штаб дивизии. Зайцев! Быстро КП Кондратьева!

К его удивлению, вместо командира ополченцев у телефона оказал­ся Зобнин.

-   Только что добрался, Семен Федорович, - видимо, в целях маски­ровки впервые назвал он Кутепова по имени-отчеству. - Кондратьев в хозяйстве, а я тут пока за него.

-   Как дела? И поподробней!

-   А если подробней, то и не знаю, что говорить, - признался Зоб­нин. - Ребят много выбыло, Семен Федорович! Я даже не могу пред­ставить, как они отбились. Эти сволочи аж в овраги забрались. Отсю­да - сами понимаете... Пришел Кондратьев!

Кутепов услышал басящий, чуть с хрипотцой голос командира опол­ченцев:

-   Товарищ командир? Это я, Кондратьев.

-   Как у тебя обстановка?

-   А ничего, - неторопливо затянул ополченец. - Пока отдыхаем.

Раненых почти всех отправили, а убитых, - он едва слышно вздохнул, - что ж, будем хоронить, раз такое дело.

-   Как ведет себя противник?

-   Плохо ведет, - все так же неторопливо признался Кондратьев. - Мои ребята ходили автоматы подбирать, так он, гад, головы не дает поднять. И садит из пулеметов, и садит... Несколько автоматов, правда, принесли.

-   Хорошо! - нетерпеливо произнес Кутепов. - Я позже тебе пере­звоню. Передай Зобнину, чтобы немедленно возвращался ко мне.

Окончив разговор, он вышел из блиндажа. И то, чего не было слышно под мощной крышей добротного укрытия, он теперь услышал отчетливо: по всему участку обороны полка фашисты вели пулеметный огонь, то и дело освещая нейтральную полосу ракетами. "Это что-то новое!" - от­метил про себя Кутепов, прислушиваясь к звукам стрельбы. - Пытаются под прикрытием огня убрать с поля боя трупы?"

Но убитые были и вчера, однако фашисты вели себя куда спокойней. Постреливали дежурные пулеметы, изредка рвались мины. Сегодня же они действовали так, словно готовились в очередную атаку.

Вернувшись в блиндаж, Кутепов соединился с командирами баталь­онов, и те подтвердили, что противник ведет себя крайне активно, мешая огнем восстановлению обороны. Кутепов предупредил их о возможно­сти ночной атаки, потом связался с комдивом, доложил о неожиданной активности фашистов.

-   В отношении ночной вылазки ты, возможно, и прав, - после корот­кого раздумья согласился генерал Романов. - Поэтому постарайся не проспать ее начала. Но может быть и совсем другое. Только что полу­чено сообщение, что немцы форсировали Днепр и у Шклова. Ты меня слышишь, Семен Федорович?

-   Слышу, - подтвердил Кутепов.

-   Вот и делай выводы. Или у тебя будет завтра очень трудный день, или противник бросит все силы в новую лазейку. А вообще готовься к худшему.

-   Мы готовы, - коротко ответил Кутепов.

Вскоре от ополченцев вернулся Зобнин. Устало присел у края сто­ла, стащил с головы каску, негромко сказал:

-   Кондратьев на бронетранспортеры жалуется. Выходят к окопам и поливают из пулеметов. А Прощалыкину за склоном они не видны. Надо бы чем-то помочь ополченцам, а то побьют ребят к черту.

-   Плотников! Чем можем помочь Кондратьеву? Его бронетранспор­теры замучили.

-    Отправить бы ему пару пушек... - И тут же спохватился. - Только у нас в резерве ничего нет.

-   Я и сам знаю, что нет! - сердито согласился Кутепов. - А вот откуда их взять? Думай!

Думали минут десять. И ничего иного, кроме, как забрать эту пару орудий у Прощалыкина, не придумали.

- Вот уж Гаврюшин не обрадуется! — подвел итог Плотников.

-    А что делать? - возразил Кутепов. - Ему же хуже будет, если фашисты прорвутся в тыл. В общем, решено!

6.

Докладывая Гудериану по рации об итогах дня, командир десятой мотодивизии генерал Лепер не ждал для себя ничего хорошего. Не­смотря на сотни сброшенных бомб и тысячи израсходованных за день мин и снарядов, все его атаки были отбиты. Но командующий танковой группой на этот раз даже не поинтересовался потерями.

-   Вы уверены, генерал, что ваши атаки нанесли русским серьезный урон? - с удивившим Лепера спокойствием спросил он.

-   Русские совершенно деморализованы! - торопливо залепетал ге­нерал. - Еще одно усилие...

-   Отлично! - перебил Гудериан. - Немедленно выводите дивизию из боя и форсированным маршем следуйте к деревне Барколабово. К утру вы обязаны быть на месте.

-   Но кому передать мой участок?

-    Никаких передач! - на этот раз с нотками нетерпения отрезал Гудериан. - Для имитации активной обороны оставьте до утра неболь­шой отряд, и пусть он не жалеет патронов. Утром же на вашем месте встанут танки генерала Моделя. Позаботьтесь о передаче ему опера­тивных данных, в остальном он разберется сам.

-   Яволь, господин командующий!

Лепер с явным облегчением сунул радисту микрофон, повернулся к встревоженно ждущему неприятностей начальнику штаба.

-    Нам повезло, подполковник. Кажется, сами того не желая, мы сделали то, чего так хотелось командующему. Дивизия согласно его приказу должна следовать к Барколабово.

Не знал, да и не мог знать командир десятой мотодивизии, что причи­ной столь удивительного приказа и не полученной им вполне заслу­женной головомойки были два крайне не приятных для Гудериана об­стоятельства. Первое из них заключалось в том, что переправившиеся у Быхова дивизии встретили неожиданно сильное сопротивление рус­ских и, несмотря на огромное превосходство в силах, вырваться на опе­ративный простор не смогли, командующий двадцать четвертым танко­вым корпусом требовал подкреплений.

Второе же обстоятельство состояло в том, что неожиданно был по­лучен почему-то запоздавший приказ Главного штаба о слиянии второй и третьей танковых групп в четвертую танковую армию под командо­ванием фон Клюге. А это значило, что недавняя просьба фельдмаршала взять Могилев теперь звучала уже приказом.

-   Барон, проследите, чтобы десятая мотодивизия к утру была за Днеп­ром и оказала помощь четвертой танковой в прорыве к Пропойску.

-   Но, господин командующий! - возразил фон Либерштайн. - Счи­таю более правильным бросить туда третью танковую. Они ближе к месту событий и по силе...

-   А Могилев? - сморщившись от досады, процедил Гудериан. - Или вам еще не ясно, что Леперу с этим не справиться?

Фон Либерштайн смешался, отвел взгляд. Он не забыл о Могилеве, но, отлично зная и более трезво оценивая обстановку, наверно, одним из первых понял, что город им не взять.

А Гудериан, вперив взгляд в блестящую поверхность стола, в душе последними словами поносил себя за то, что так неосторожно пообещал фон Клюге взять этот проклятый город. Не будь его - двадцать четвер­тый корпус в полном составе уже был бы далеко за Пропойском, от­влекая на себя резервы русских и тем самым открывая сорок седьмому корпусу путь на Смоленск. Теперь же положение могло спасти только немедленное взятие Могилева.

-    Поторопите генерала Моделя. С рассветом он обязан атаковать Могилев всеми силами. Поверните полк "Великая Германия" для од­новременного удара по городу с запада. Исполняйте!

Он не мог сказать начальнику штаба всего того, о чем передумал за последние часы. Объединение второй и третьей танковых групп под общим командованием фон Клюге было первым грозным признаком, что фюрер недоволен командующими групп и больше им не доверяет. Вернуть это доверие может только новый крупный успех.

А у него связаны руки. Теперь фон Клюге - прямой начальник. Естественно, он уже заверил Главный штаб, что с Могилевом будет покончено, и в случае неуспеха всю вину свалит на командующего второй танковой группой. И тогда - прощай, карьера! Фюрер не терпит неудачников.

-   Бюсинг! Пригласите ко мне начальника разведки.

И на этот раз он не предложил полковнику сесть.

-   Полковник, - начал Гудериан, едва начальник разведки вошел, - вы не находите, что ваши сведения о слабости русской обороны у Быхова оказались несколько... э-э, неточными?

-   Я лично, господин командующий, не раз побывал на этом участке, - поняв, что генерал не в духе, начал начальник разведки. - Все предостав­ленные вам сведения точны, дивизия русских действительно была растя­нута и...

-  Так почему же, черт побери, мы застряли в этой слабой обороне? - изорвался Гудериан. - Вы можете ответить?

-    Могу! - вдруг решительно ответил полковник. — Перед нами совершенно другие русские...

-   Резервы?

-   Нет, господин командующий, резервы только что подходят. Но те русские, которые стоят перед нами, они... научились воевать. - И зато­ропился, боясь, что его перебьют: - Я сам был на только что отбитой у русских позиции и смею вас заверить, что наши солдаты в тех окопах, которые занимали эти русские, не продержались бы и получаса. Рус­ские же в них держались почти день. Они, господин командующий, уже не бегут...

- Подтвердились ли сведения о переброске русской дивизии из-под Орши?

-   Так точно! - кивнул разведчик. - Сейчас она сосредотачивается у Чаус.

-   Что изменилось в Могилеве?

-   За последние дни туда не подошло и роты подкреплений. Продол­жается формирование партизанских отрядов из населения, но у них мало оружия и нет времени на подготовку. Поэтому, как боевая сила...

-   Хорошо! - остановил его Гудериан. - Вы свободны. - И повер­нулся к начальнику штаба: - Скажите, барон, вы уверены, что мы возьмем Могилев? Ведь полк "Великая Германия" ни по численности, ни по вооружению не уступает мотодивизии.

Вопрос был задан в лоб, и подполковник фон Либерштайн задумал­ся. Когда десятая танковая дивизия в начале июля наносила удар из района Белынич, он был уверен, что она ворвется в город. А дивизия, потеряв почти батальон танков, смогла лишь продвинуться на несколь­ко километров. Какой же силы должен быть очередной удар, чтобы он принес успех?

-  Я полагаю, - осторожно начал фон Либерштайн, - что город будет взят. Но для полной уверенности в успехе я рекомендовал бы вместо полка "Великая Германия" ввести в дело десятую танковую. Тогда...

-   Две танковые дивизии против двух русских полков? - не скрывая удивления и обиды, воскликнул Гудериан. - Вы не подумали, что ска­жут о нас в Главном штабе, узнав о таком решении? Мы и так обес­кровили наши ударные корпуса, но, когда я бросаю на город почти двес­ти танков, вы говорите, что этого мало. Я удивлен, барон! Город должен быть взят уже выделенными силами. Вы подготовьте им приказ, чтобы третья танковая после взятия города немедленно наносила удар на Чаусы, полк "Великая Германия" - на Сухари. Таким образом мы расчле­ним силы русских на левобережье и быстро соединим дивизии со своими корпусами. Вы поняли мой замысел?

Замысел этот только что родился в голове Гудериана. Начальник штаба почтительно склонил голову, хотя в душе его все больше росла тревога. Что будет, если все эти силы застрянут у Могилева?

-   Обязан ли я, - вкрадчиво заговорил подполковник, - о принятом вами решении сразу донести штабу армии?

Гудериан задумался. Штаб армии строго требует о каждом измене­нии в обстановке докладывать немедленно, но на этот раз спешить не следовало. Ведь любой замысел оценивается не по тому, что он предус­матривает, а по тому, что даст. Но Могилев пока не взят...

-  Думаю, ничего страшного не случится, если ваш доклад поступит к фельдмаршалу завтра вечером.

Он еще не терял надежды, что к тому сроку Могилев будет взят, и временная неудача обернется новым триумфом.

-   Слушаюсь! - покорно ответил начальник штаба.

Через пять минут Гудериан пригласил на связь генерала Моделя.

Генерал! - чеканил он. - Вы получили мой приказ? Действуйте! Оборона русских вконец расстроена, поэтому утром наносите удар мо­тополками после того, как отработает авиация. И только тогда, когда наметится успех, вводите танковый полк. К вечеру вы обязаны доло­жить мне о взятии города. Желаю успехов!

7.

Перед рассветом танковый полк, в который входила и рота обер-лейтенанта фон Корендокса, вышел на ближние подступы к Могилеву и затаился в лесу. Отто выслушал доклады командиров взводов, удов­летворенно потер руки. Ни одна машина за ночной переход не отстала.

-  Проверить материальную часть и подготовиться к дозаправке, - распорядился он. - Я иду с докладом к командиру батальона.

В палатке майора Хуммеля уже толпились офицеры, Рослый, тща­тельно выбритый Хуммель, даже в комбинезоне танкиста выглядевший достаточно франтовато, распекал командира третьей роты обер-лейтенанта Даринга, всего три дня назад сменившего убитого под Рогачевом Непцеля.

- Стыдитесь, обер-лейтенант! - гремел Хуммель. - Чтобы через два часа все ваши машины были в строю!

-   Что случилось? - тихонько спросил Отто одного из офицеров.

-   Этот олух умудрился растерять на марше половину роты!

Отто понимающе кивнул. По тем дорогам немудрено было и растерять. К тому же в третьей роте - почти половина машин, спешно заштопанных после тяжелых боев у Бобруйска.

-   Командир второй роты! - гаркнул Хуммель.

Я слушаю! - вытянулся Отто.

Состояние матчасти!

- Все машины в строю.

-  Отлично! - похвалил Хуммель. - Господа офицеры! Заправщики подойдут в шесть утра. Проверить и пополнить боезапас. Полная готовность - семь утра. С этого момента все рации работают на прием. Теперь прошу выслушать боевой приказ. Внимание!

Выслушав приказ, офицеры облегченно вздохнули. На этот раз полк не бросали в обычную, дающую наибольшие потери, атаку, а вводили в бой лишь после того, как русская оборона будет разгромлена мотополками.

- А в чем же тогда заключается наша задача? - спросил командир первой роты.

Майор Хуммель небрежно усмехнулся:

- Вы не поняли? Нам останется вдавить в землю все то, что уцелело  после мотострелков, и ворваться в город. Все по местам! Движение по моему сигналу. Всем быть в полной готовности.

- И началось ожидание этого сигнала. Сначала экипажи сидели на своих местах, потом постепенно начали выбираться наружу.

- Кажется, наши артиллеристы на этот раз решили не жалеть снарядов, - вслушиваясь в грохот десятков орудийных стволов, с удовольствием комментировал Вилли. - Еще час такой стрельбы, и от русских останется мокрое место. Верно, Ганс? Эх, и повеселимся мы в городе!

Но прошел час, за ним - другой, третий... Артиллерия то замедляла огонь, и тогда от русских позиций к лесу несло сплошную трескотню винтовочных выстрелов, то вновь доводила его до предела. В полдень привезли обед и вновь выдали по порции шнапса, но под неумолчный грохот недалекой стрельбы солдаты ели без аппетита, кое-кто даже не подошел к кухне.

-    Какого черта! - теперь уже недовольно ворчал Вилли. - Или наши мотострелки разучились воевать? Ганс, ты что-нибудь понима­ешь?

-   Здесь и идиоту должно быть ясно, - хмуро ответил механик-води­тель. - Русские снова уперлись, и нам не миновать хорошей бани. А наши мотополки просто дерьмо.

Он оказался прав. Перед заходом солнца стрельба резко пошла на убыль и вскоре затихла.

-   Кажется, сегодня наш генерал только зря потратился на шнапс, - подвел итог дня Ганс. - Стели, ребята, пора спать.

Обер-лейтенанта фон Корендокса подняли на рассвете. "Майору снова не спится!" - с досадой подумал он, выбираясь из своей тесной палат­ки. Он же всю ночь спал отлично.

На этот раз майор Хуммель не стал читать приказ, а потащил коман­диров рот на опушку леса.

-   Прошу быть внимательными, господа офицеры! - хмуро предупре­дил он, когда выбрались, наконец, на край леса. - Согласно приказу генерала наш полк атакует сразу после артподготовки. Впереди вы видите заводскую трубу, это наш главный ориентир. Весь удар будет наноситься только на него. А теперь - самое главное: все вы и ваши экипажи обязаны забыть слово "отход". Только вперед!

-   Значит, русские еще не сломлены? - пользуясь некоторой вольно­стью в обстановке, спросил обер-лейтенант Даринг.

-   Русские разгромлены! - вдруг во всю силу легких гаркнул май­ор. - Доведите об этом до сведения каждого солдата! Поэтому мы и не идем фронтом, а тесным строем батальонов. Теперь снова посмот­рите на ту самую трубу. В полдень мы должны быть возле нее. И прошу больше не задавать дурацких вопросов!

А в это время в ротах началась раздача завтрака. Пожилой, отъев­шийся на вольных харчах повар, которого за глаза все звали Пузатым Сквалыгой, откинув крышку походной кухни и взмахнув черпаком, гро­могласно объявил:

-   Сегодня каждому - по две порции шнапса. Подходи!

Вот это дело! - обрадовался Вилли. - Наш генерал отлично знает, что нужно солдату. - И тут же повернулся к заряжающему: - Карл, уступи мне свою порцию. Сегодня надо хорошо пострелять, а меня что-то знобит.

-   Тебя перед боем всегда знобит, - напомнил ему Фосс.

Но радист сделал вид, что не расслышал.

-   Уступи! - наседал он на Карла. - Ты же все равно почти не пьешь. А я тебе за это отвалю половину окорока. Не идти же в бой на той баланде, что привез Сквалыга!

Карл поколебался и согласился. Не в пример другим, он никогда не успевал запастись в деревнях жратвой и постоянно страдал от жела­ния что-то пожевать.

Вилли тут же проглотил порцию Карла, разрезая окорок, весело за­тараторил.

-    Вот это по-товарищески! И вообще ты держись за меня. Как только мы захватим этот паршивый город, я возьму тебя потрошить здешних жидов. Ты знаешь, сколько у них золота? Но всегда почему-то у них чертовски большие семьи, и жиденята поднимают такой визг!.. Поэтому лучше решать их вдвоем. Пойдешь?

-    Кто еще не получал завтрак? - возопил Пузатый Сквалыга. - Подходи, а то закрою лавочку.

-   Я! - хватая свой котелок, заорал Вилли.

Но то ли Сквалыга успел вычерпать гущу, то ли уже имел зуб на Вилли, только в котелок ему он плеснул почти одну воду.

-   Это так ты кормишь идущего в бой солдата фюрера? - возмутил­ся захмелевший радист.

Зная, что всеобщая поддержка ему обеспечена, Вилли у всех на гла­зах помочился в свой котелок и повернулся к повару.

-   Тогда пей мой компот! - и плеснул из котелка Сквалыге в лицо.

В ответ тот со всего маху треснул Вилли черпаком, а потом обру­шился на него всей своей массой.

Драчунов быстро растащили в стороны и тут же заспорили, попал ли "компот" Вилли в котел или нет. В конце концов решили, что нет, не попал. Да и ждать новый завтрак было бесполезно: кто его приве­зет? И раздача пищи продолжалась.

Едва убрался Пузатый Сквалыга, как подошли заправщики, а вслед за ними и машины с боеприпасами. А когда и с этим было покончено, солдаты начали устраиваться на отдых. Ганс выбрал местечко поудоб­ней, наломал веток, накрыл их куском брезента, лег и быстро уснул. Но через какое-то время его осторожно толкнули в бок.

-   Что еще там? - рассерженно произнес механик-водитель.

По инструкции он просто обязан отдохнуть перед боем.

-   Ганс, - услышал он тихий голос Карла. - Не сердись, это я. Я хотел тебе сказать...

-   Какого черта! - рассвирепел Ганс. - Что тебе нужно?

-   Я ходил туда, - зашептал заряжающий. - Ну... На опушку.

-   Зачем?

-   Живот, - признался Карл. - Этот эсесовский подонок подсунул мне испорченный окорок. Ну, меня и понесло...

Ганс не сдержал усмешки. Хотел бы он видеть живот, который не расстроится после килограмма жирной свинины.

-   А тут - кругом солдаты, - продолжал шептать Карл. - Все орут... Ну, пока я отыскал местечко, дошел до опушки. Я и пошел... Ты знаешь, сколько там убитых?

-   Много? - насторожился механик.

-   Кучи! Говорят, что столько положили за вчерашний день. - И еще тише зашептал: - Как же так, Ганс! Я же сам слышал, как лейтенант говорил, что вся ихняя оборона уничтожена...

-   Иди отсюда, дурак! - обозлился Ганс. - И не трепись ни с кем. А то вместо города окажешься в полевом суде. Понял?

-   Понял, - заверил Карл. - Только страшно же! Там двоих в нашей форме вытащили... Как головешки! Черные...

Ганс, не глядя, сунул кулаком в лицо Карла, тот взвизгнул, повалился на траву. Потом, поскуливая, уполз в сторону. "Сволочь!" - натягивая куртку на голову, выругался Ганс.

Он и сам после дурацкой речи обер-лейтенанта чувствовал, что дело не чисто, только старался об этом не думать. Поэтому и завалился спать. Теперь же ему было уже не до сна. Горы трупов!.. "Идиот! Скотина! - клял он так не ко времени приползшего с такими вестями заряжающего. - Запоносивший щенок!" Ну кому, кроме этого ублюдка, придет в голову лезть на опушку и перед боем рассматривать трупы? Убитые - его родственники?

В армию Ганс пошел добровольно, потому что Гитлер во всех своих речах обещал дать немецкому народу сытую, обеспеченную жизнь и власть над всем миром. Управлять миром Ганс, правда, не собирался, это - дело фюрера и его министров. Но сытая жизнь!.. О ней он мечтал с двенадцати лет, когда остался без родителей. Тут-то неожиданно и открыл, что такие набожные и добропорядочные немцы просто не хотят замечать рядом тех, кто не имеет куска хлеба и крыши над головой. "Иди, мальчик, иди, - равнодушно твердили они, - здесь тебе нельзя!"

И тогда, ошалевший от голода, он начал воровать. Плохо было лишь одно: при всей своей удачливости он оставался все тем же изгоем, беззащитным перед любым бюргером или лавочником: за ними стояли власть и законы, его же не защищал никто.

Но фюрер, посылая войска на восток, твердо обещал по окончании кампании дать в собственность каждому солдату и офицеру земельные наделы в России вместе с живущими на них жителями. А Ганс отлично знал, что такое - собственность. Это - полная уверенность в завт­рашнем дне, независимость от других, безбедная жизнь до конца дней и власть над теми, кто ниже и беднее тебя. И о такой жизни он не раз мечтал в короткие часы отдыха перед боем. Вот закончится осенью эта кампания, фюрер выполнит обещанное, и его верному солдату Гансу уже не надо будет ни прятаться, ни хитрить и ни рисковать жизнью. Теперь он даже не брал чужого, чем постоянно занимался алчный Вил­ли. Зачем? Закончится война, и все это придет к нему само собой. И единственное, что он позволял себе, кроме выполнения службы, так это поймать после боя какую-нибудь зазевавшуюся девчонку, затащить ее в укромное местечко и там без помех удовлетворить свои мужские потребности. При этом он никогда не бил свои жертвы, как бы отчаянно они не сопротивлялись. За что? Они же защищали то, что принадлежало им, и по-своему были правы. У него же было лишь право сильного. И, закончив свои дела, он вручал потерпевшей несколько настоящих, а не оккупационных марок: ведь она их вполне заработала!

После инструктажа командиров взводов Отто вернулся к танку. Вилли что-то перебирал в своем туго набитом ранце, Карл Беккер негромко пиликал на губной гармошке, а Фосс прожаривал над костром подкладку мундира.

-   Рядовой Беккер, прекратите играть! - приказал Отто.

-   Господин обер-лейтенант, я же совсем тихо.

Отто молча повел взглядом в сторону лежащего механика, и Карл послушно умолк. Ганс Мейер достоин того, чтобы беречь его покой. Конечно, иногда он пускает в ход кулаки, но зато под Рогачевом, когда их рота так неожиданно налетела на затаившуюся батарею, только от него зависело остаться ли им в живых или вспыхнуть черным факе­лом. И Ганс доказал, что он знает свое дело. Все три снаряда, что причитались им, он принял в лоб, где самая крепкая броня, и, хотя Вилли ныл при этом, как паршивый щенок, они остались живы.

-   Гельмут, может, сыграем в кости?

-         Сначала надо хорошенько прожарить это стадо, - сердито отказался Фосс. - Не понимаю, откуда взялось столько вшей!

-   От тоски, — заверил его Карл. - Я уже заметил: чем больше вспоминаешь о доме, тем злее они грызут.

В половине восьмого оглушающе ударили пушки, началась артподготовка. Особенно старалась расположившаяся ночью рядом батарея тяжелых гаубиц. После каждого ее залпа с деревьев начинали сыпаться  листья.

-         Черт знает что! - ругался проснувшийся Ганс. - Не могли выбратъ местечка подальше.

Пришлось всем забраться в танк, где выстрелы слышались глуше. От  нечего делать начали слушать передаваемые по радио самолетом- корректировщиком команды артиллеристам.

-   Кажется, русским приходится несладко, - весело комментировал Вилли каждое подтверждение корректировщика, что снаряды ложатся точно по цели. - Как думаешь, Ганс, много их останется после такого обстрела, когда придет наш черед?

- На нас с тобой хватит, - буркнул механик.

- Но снаряды ложатся точно по их окопам!

- Вчера они тоже ложились точно, - напомнил Ганс. - А после этого наша мотопехота наложила в штаны. Или ты не согласен?

- Фельдфебель, прекратите! - потребовал Отто.

- Виноват, господин обер-лейтенант. Только мне начинает казаться, что все наши артподготовки стали походить на потуги Фосса вывести своих вшей. Чем больше он их жарит, тем сильнее чешется.

-   Фельдфебель, я требую!

-   Яволь!

Теперь Ганс сидел молча, поглядывая на стрелки приборов и распо­ложившегося справа от него Вилли. То ли от воспоминаний о танках под Рогачевом, то ли от рассказа Карла на душе у механика было мутор­но. Даже выпитый перед завтраком шнапс не принес обычной бодрос­ти и больше всего ему сейчас хотелось выбраться из танка и завалить­ся в траву.

-   Внимание! - раздалось в наушниках.

Ганс тронул сектор газа, включил скорость, взялся за рычаги.

-   Вперед!

Он все сделал так, как делал всегда, но машина почему-то дернулась, обиженно взвыл мотор. "Что это я?" - злясь на самого себя и орудуя рычагами, отметил Ганс.

До опушки оказалось всего метров триста, но их хватило, чтобы он справился с собой и уверенно вывел танк в поле. Километрах в двух впереди, то и дело поблескивая в тучах дыма и пыли, рвались снаряды.

-   Направление - одинокая заводская труба!

Он сразу нашел ее взглядом, не сбавляя скорости, чуть довернул машину, прибавил обороты двигателя. И тут же далеко впереди, почти точно по курсу его движения, одновременно вспухли огромные столбы бомбовых разрывов. Они встали так густо и было их так много, что Ганс невольно усмехнулся. Там, где почти одновременно взрываются столько бомб, вряд ли остается что живое, и можно без опаски мчаться вперед.

Уже не сосало под ложечкой, не думалось о сне, и он, вцепившись в рычаги, весь сжавшись пружиной, уверенно вел тяжелую машину, зорко следя, как набегает под гусеницы истоптанное хлебное поле, всецело отдаваясь хитрой игре со смертью. Грохот разрывов, тупые удары ос­колков о броню были в ней неизбежны и привычны, и он гнал и гнал туда, где в дыму заканчивающейся артподготовки тонули окопы рус­ских.

-   Направление - заводская труба! - жестко напомнил обер-лейтенант. - Увеличить скорость!

Ганс послушно добавил обороты двигателя, перевалил через окоп и тут же увидел первого русского. Извиваясь змеей, он полз среди остат­ков кустарника, выставив перед собой связку гранат.

-   Впереди русский гранатометчик! - доложил Ганс. - Прямо, сорок метров. Вилли, какого черта! Стреляй!

Но Вилли на этот раз промахнулся, гранатометчик юркнул в кусты и пропал. Объезжая опасное место, Ганс взял в сторону и тут же уви­дел объятый пламенем танк фельдфебеля Роста.

-   Фельдфебель Росто...

Конец фразы утонул в звенящем визге чиркнувшего о борт снаряда, и Ганс снова дернул машину в сторону, спеша уйти из перекрестья чужого прицела.

С этого момента и начался настоящий бой. То и дело гулко била пушка Фосса, как всегда визжа, стрелял из пулемета Вилли. Выкрики­вал количество оставшихся снарядов Карл:

-   Восемьдесят три! Восемьдесят два!..

-   Держать направление! - требовал обер-лейтенант.

А кругом то и дело рвались снаряды, чиркали по броне осколки, и Ганс, уходя от разрывов, то терял ориентир из вида, то находил его снова, уже начиная понимать, что огонь русских на этот раз слишком силен, и делая все, чтобы не получить снаряд в борт.

Вторую русскую траншею он увидел неожиданно. В ней торчали головы в касках. "Сейчас вы у меня получите!" - кажется, впервые почувствовав ненависть к тем, кто стоял на пути к его сытой жизни, решил Ганс.

-   Пятьдесят один! - прокричал Карл.

Снова по броне с диким визгом чиркнул рикошет, но Ганс не отвер­нул машину. До русского окопа оставалась какая-то сотня метров. Сей­час он будет их давить!.. Вспыхнул впереди идущий, уже накатываю­щийся на траншею танк. Рядом - другой.

-  Вторая рота, всем - поворот направо! - так не вовремя вмешался обер-лейтенант. - Ориентир...

"Идиот! - злобно подумал Ганс. - Их надо давить!" Но выполнил команду. Танк, скрипнув от перенапряжения и скользя на гусеницах, развернулся вправо и в тот же момент из головы механика вылетели все мысли: вдоль русской траншеи дымными кострами горели танки! "Ловушка!" - похолодел Ганс. И невольно дернул рычаг на себя, уводя танк подальше от траншеи.

-   Направление! - взвизгнул обер-лейтенант.

"Сейчас мы будем гореть! - чувствуя, как холодеет внутри, подумал Ганс. - Я подставляю им борт!"

Дальше все было, словно в кошмарном сне. Танки то отходили, не выдержав огня в упор и летящих навстречу бутылок, то снова бросались вперед, чтобы вскоре повернуть обратно, оставив позади еще несколько новых костров.

Перед полуднем рота, выйдя, наконец, из боя, сосредоточилась у полусожженного поселка. Выключив мотор, Ганс выбрался через пе­редний люк, кинулся в измятую гусеницами траву.

-   Все! На сегодня с меня хватит!

Остальные члены экипажа чувствовали себя не лучше. Даже обер-лейтенант выглядел так, словно только что побывал в душной бане. А бой впереди и не думал затихать, там все выло и гремело, вздымались тучи пыли и дыма, в которых мелькали идущие в очередную атаку танки. "Если бы они справились без нас", - успел подумать Ганс, когда не отходящий от рации Вилли сообщил:

Командиров рот вызывает к себе командир батальона!

Проклятье! - прорычал обер-лейтенант.

Когда он ушел, Вилли поспешно выскочил из танка.

-  Слушай, Ганс, - заторопился он. - Какое сегодня число?

Какая тебе разница? - устало процедил механик.

В том-то и дело, что есть! - заволновался Вилли. - Я только что вспомнил, что гадалка предупреждала меня, чтобы я боялся тринадцато­го числа. А сегодня ведь тринадцатое?

-   Не дрейфи! - успокоил его механик. - Ты же давно горишь жела­нием умереть за фюрера. И если сегодня тебя прихлопнут...

-   Почему это только меня? - еще больше заволновался Вилли. - Если уж врежут, то по всем...

Ответить Ганс не успел.

-   Эй, Мейер! - окликнул его бредущий в тыл танкист в полуобго­ревшем комбинезоне. - Ты еще жив?

-   Как видишь, - отозвался Ганс, узнав знакомого механика из сосед­ней роты.

-   А нам не повезло. Впрочем, командир и я успели выскочить.

-   Где же ты его оставил?

Механик криво улыбнулся.

-   Он оказался счастливчиком. Когда уползали от машины, ему выр­вало кусок задницы. А я сколько свою не подставлял, не попало даже крохотного осколка. И вот он поедет в Фатерлянд, а мне снова в это пекло. Есть справедливость на свете?

Диалог о справедливости прервал вернувшийся обер-лейтенант.

-   Солдаты! - уверенно обратился он к экипажу. - Сейчас мы пой­дем в последнюю атаку. Оборона русских уже прорвана, нам остается лишь подавить ее остатки. К вечеру мы будем в городе. По местам!

8.

Да, оборона была прорвана. Что это может случиться, Кутепов по­чувствовал еще утром, когда три десятка пикирующих бомбардировщи­ков нанесли по флангу батальона Гаврюшина короткий, но яростный удар, практически сметя этот участок обороны. Почти вслед за этим из батальонов поступили доклады о начале атаки массы танков с пехо­той.

-   Вижу перед собой до пятидесяти танков! - сообщил Волков.

-   Сколько? - не поверив, переспросил Кутепов.

-   Около полусотни.

Чуть меньше шло их и на полуразгромленные позиции Гаврюшина.

"Откуда их столько?! - приникнув к стереотрубе, с тревогой сооб­ражал Кутепов, видя, как все новые и новые бронированные машины выползают из-за увала. По ним уже били тяжелые гаубицы, но танки, маневрируя между разрывами, уверенно шли вперед, а догоняющие их бронетранспортеры высаживали все новые группы растекающейся в цепь пехоты.

Кутепов связался с генералом Романовым.

-   Товарищ "десятый", меня атакует масса танков. Около сотни ма­шин...

-   Вижу, - подтвердил со своего КП генерал Романов.

-   Кажется, фашисты решили бросить сразу все силы!

Возможно, - помедлив, ответил генерал Романов. - Но постарайся не открывать всех своих огневых средств, бей только в упор. Держись, Семен Федорович!

Несмотря на многократный перевес сил, он не считал пока угрожаю­щим положение на участке полка Кутепова. Полк хорошо закопался в землю, достаточно насыщен артиллерией, имеет прочный второй эше­лон. А вот положение у Щеглова он считал куда хуже. "Фашисты атакуют танками и пехотой! - докладывал Щеглов. - Авиация не дает поднять головы. Второй батальон и группа Златоустовского отходят. Танки, не ввязываясь в бой, на полной скорости уходят в сторону Чаус, остановить их мне нечем". А это значило, что врагу удалось вырваться на оперативный простор. Дивизию, а то и весь корпус ждет окружение.

Не радовали и доклады полковника Калугина. Не был военным спе­циалистом Калугин. Подчиненный ему сводный полк и отряды мили­ции тоже отходили, спасаемые лишь героическими действиями усилен­ного противотанкового дивизиона.

-   Майор Катюшин! - обратился генерал к начальнику оперативно­го отдела. - Бери под свою команду батальон тульских добровольцев и останови фашистов, помоги Калугину.

Батальон добровольцев был последним резервом, но если не оста­новить фашистов у Полыковичей, к вечеру они окажутся на городской окраине.

-   Что у Кутепова?

-   Полковник Кутепов только что донес, что танки прорвали стык между батальонами...

-   Связь с Кутеповым! - перебил связиста генерал.

Позиции атакуемого полка из-за дыма и пыли почти не просматрива­лись.

-   Докладывает "тридцатый"! - раздалось в трубке. - Фашисты прорвались в стыке первого и третьего батальонов. Танки выходят на позиции Давыдова.

-   Что у Гаврюшина?

-  С Гаврюшиным.связь утеряна. Судя по звукам боя, пока стоит на месте. Волков позиции удерживает. Помогите артиллерией.

-   Помощь окажем, - заверил генерал. - Восстанови связь с Гаврю­шиным. Держись, "тридцатый"!

А в это время комбат-три сидел в отростке траншеи метрах в сорока от своего КП и проклинал все на свете. Ему было совершенно ясно, что девятая рота и часть восьмой, подвергшиеся уничтожающему удару авиации и атаке танков, погибли. Сейчас в остатках их окопов, ведя частый автоматный и пулеметный огонь, накапливалась вражеская пехота, а танки ушли в сторону батальона Давыдова.

-Айвазян! — то и дело пригибаясь при близких разрывах, кричал комбат в трубку телефона. - Срочно гони мне взвод пулеметов! Жмут? А я по-твоему, здесь в карты играю? Гони пулеметы!

Теперь надо было обязательно связаться с батареей Прощалыкина, но связь с ним была только через КП батальона, где находился Медни­ков и по которому с остервенением лупил из пушки почему-то задержавшийся здесь танк.^:

-   Товарищ капитан! Младший политрук Старостин, два пулемета...

-   Ага! - обрадовался Гаврюшин. - Разворачивай их вдоль окопа, лупи по пехоте. Собирай всех, кто еще живой, налаживай оборону. Ясно?

Сам же, махнув телефонисту, чтобы тот сидел на месте, бросился к своему КП. Метрах в десяти от него затаился, выждал, пока танк бух­нул из пушки в очередной раз, и со всего маху рванулся ко входу в блиндаж.

К его удивлению и радости, Медников был жив и здоров. Доброт­ный блиндаж выдерживал обстрел.

-   Сидишь? - подмигнул ему Гаврюшин. - Давай КП полка!

-   Нету! Полчаса, как молчит.

-   Тогда Прощалыкина!

-   Постой, комбат! - остановил его Медников. - Тут такое дело. Ребя­та у убитого немца книжку взяли, а в ней - третья танковая дивизия!

-   Что еще за третья? - не понял Гаврюшин.

-   Третья танковая на нас наступает! Понял? Раньше десятая мотоди­визия наступала. А теперь - танковая!

-   Танковая? - наконец-то понял Гаврюшин. - Так вот почему они нас лупят! Э, черт! Нет связи с полком! Медников! Гони в траншею, там связист из новеньких. Гони его сюда. А сам налаживай оборону, не пускай их к Буйничам. Я вызываю Прощалыкина.

Но едва в трубке телефона послышался голос Прощалыкина, навер­ху так рвануло, что Гаврюшин закрутил головой.

-    Прощалыкин! - заорал комбат, ничего не слыша. - Ори громче! Меня слышишь? А черт! Выкатывай пару пушек на прямую, бей по тем, что идут к городу. Ты меня понял?

Так и не расслышав, понял ли его Прощалыкин, бросил трубку теле­фона. "Покомандуй тут, когда в ушах - сплошной звон".

-   Товарищ капитан! - раздалось сзади. - По вашему...

-   А, связист! - обрадовался Гаврюшин. - Как фамилия? Михайлов? Где штаб полка, знаешь?

-   Знаю.

-   Если знаешь, то лети туда, Михайлов! Доложишь, что связи нет, а это вот, - он схватил со стола немецкую солдатскую книжку, - пере­дашь начальнику штаба. Только обязательно передашь, это очень важ­но, Михайлов! А если потеряешь или еще что, передашь на словах: наступает третья танковая! Запомнишь?

-   Третья танковая, - повторил Михайлов.

-   Правильно! Дуй, Михайлов!

Танк уже не стрелял, и Гаврюшин вслед за связистом выскочил в окоп. В уши сразу ударил разноголосый треск боя, в котором четко слышались недалекие выстрелы пушек Прощалыкина. "Понял!" - удов­летворенно отметил комбат. И тут же увидел, как новая группа танков, обтекая фланг батальона, покачивая на ходу короткими стволами пушек, устремилась к городу. "Сомнут Давыдова!" - с нарастающей тревогой подумал он. И если случится именно так, остаткам третьего батальона купаться в недалеком Днепре! Другого пути для окруженного, отрезан­ного от полка батальона тогда не останется.

Без выстрелов, сохраняя интервалы, шли танки рассредоточенной колонной. До них было более шестисот метров, и орудия Лобкова мол­чали. Утренний бой со всей очевидностью показал, что на таком рас­стоянии, во-первых, трудно попасть, а во-вторых, даже стрельба по бор­там не дает результата: снаряды сорокапяток не пробивали брони, хотя по инструкции обязаны были пробивать. Кроме того, сидящие в тес­ном окопчике Рогов и Лобков знали и другое. По ним уже пристреля­лась вражеская батарея, которая после первых же выстрелов сорокапя­ток открывала такой огонь, что приходилось сразу замолкать.

-   Надо менять огневые! - глядя на идущие невдалеке танки, горя­чился Рогов. - Выскочим им наперерез!..

-   Пока выскочим - нас с грязью смешают! - отбивался Лобков. - Уверен, что они нас держат на прицеле.

-   Что же мы, так и будем глядеть, как танки мимо идут?

-   Повернут и к нам! Куда они денутся?

Лобков оказался прав. Когда по танкам ударили гаубицы, те повер­нули в сторону, и сразу расстояние сократилось вдвое.

-   Наш час, капитан! - подмигнул Лобков, выскакивая из окопа. - Я в первый взвод. Командуй вторым...

Они уже потеряли одну пушку и больше часа не имели ни с кем связи, каждая батарея сражалась, как могла. А орудия второго огневого, закопанные по самые стволы в землю, стояли рядом.

-   Ор-рудия! - подбегая к ним, закричал Рогов. - По танкам!..

Два задымили сразу же после первого залпа. Третий потянул за собой хвост дыма, уже уходя в сторону. И тут же на батарею обрушил­ся град вражеских снарядов. "Точно! На прицеле держали, сволочи!" - тыкаясь носом в землю, вспомнил слова Лобкова Рогов.

И все-таки они хорошо пугнули танки под снаряды тяжелых гаубиц, строй их рассыпался, и движение замедлилось. Но огонь под градом чужих снарядов пришлось прекратить.

Этот артналет вывел из строя две пушки. Но они еще несколько раз открывали огонь по приблизившимся танкам, вызывая на себя новый град вражеских снарядов, сметающих один за другим отчаянно сражаю­щиеся расчеты. И пришла минута, когда...

-    Хана, капитан! - прохрипел где-то потерявший свою фуражку Лобков. - Одна пушка осталась. Отстрелялись!

Только что прекратила огонь наделавшая им столько бед вражеская батарея. Можно было сейчас чуть отдохнуть и прийти в себя, но отдых этот оставшимся в живых был уже ни к чему: батарея закончила свой путь. И они, два командира, лежали рядом на горячей, иссеченной оскол­ками земле, уже понимая, что никому и ничем помочь не могут.

Тут-то и появились два связиста. Согнувшись в три погибели, они бежали друг за другом и за последним из них тянулась нитка уже не нужного телефонного провода.

-   Опоздали! - обозленно рявкнул Лобков, когда связисты плюхну­лись с ним рядом. - Где раньше были?

Одни вы, что ли, у нас? - присоединяя провод к телефону, огрыз­нулся усатый боец. - С утра то туда, то сюда гоняем.

-   С кем связь? - спросил Рогов.

-   Со штабом полка.

-   А ну, давай! Да быстрее же!

У них уже нет пушек. Но если есть связь, значит, не все потеряно, еще можно жить.

В середине дня батальон Давыдова отбил вторую атаку пехоты и танков. Теперь по его окопам снова молотила вражеская артиллерия, а отошедшие танки ползали в километре, видимо, перестраиваясь для очередного рывка.

-   Давыдов! - допрашивал комбата Кутепов. - Как настроение?

-   Ни к черту! - глухо признался комбат-два. - Потери большие, комсостава почти не осталось. Марков командует четвертой ротой, а в ней... Давайте подкрепление! Остановите танки! У меня нечем от них отбиваться.

-    Ты - держись! Подкрепление будет, - уверял его Кутепов. - Уверен, что они скоро выдохнутся...

-   Если не поможете, я выдохнусь скорее! - прохрипел Давыдов и неожиданно выругался так, что Кутепов вздрогнул. - Погибаем же, мать вашу... Неужели не видите?

Но едва Кутепов передал трубку телефонисту, его тут же позвал Зайцев.

-   Начштаба срочно требует!

-   Что еще за срочность? - хмуро удивился Кутепов, снова беря труб­ку телефона. - В штабе скучно стало?

Но чем больше он слушал Плотникова, тем сильнее менялось выра­жение его лица.

-   Товарищ полковник! - взволнованно кричал начальник штаба. - Только что получены новые данные о противнике. Наступает третья танковая! Вы поняли? Третья танковая!..

-   Кто сообщил?

-   Связной от Гаврюшина. Он принес солдатскую книжку...

-   Давай его к телефону!

-   Он умер, - донеслось в ответ. - Приполз раненым, отдал книжку - и все!

"Третья танковая! - чувствуя, что у него вдруг захолодило между лопаток, повторил Кутепов. - Вот почему так много танков!"

-   Волков доносит, - перебил его мысли лейтенант Ульянов, - что в прорыв входит новая группа танков. Насчитал сорок машин, открыл огонь.

Кутепов невольно вздрогнул. Вот оно главное испытание, которое он интуитивно ждал все это время! Теперь он почти знал, что будет дальше. Сейчас по батальону Давыдова снова ударят силы первого эшелона, а когда он будет полностью обескровлен, нанесут удар свежие. И тогда... Тогда полк будет расчленен, фашисты рванутся к беззащит­ному, доверившему им свою судьбу городу.

-Плотников! - Кутепов плотнее прижал трубку к уху. - Сережа! – имя вырвалось машинально. - Слушай внимательно. Зенитно-пулемет- ную роту срочно в боевые порядки Давыдова. Штабную роту и всех, кто рядом, бери с собой и гони в окопы к Давыдову. Забирай пушки от Кондратьева... Действуй!

Он вводил в бой последнее, что у него еще оставалось, отлично сознавая, что этого до обидного мало. Третья танковая дивизия!.. Сей­час, нащупав слабину, она ринется всеми своими силами. Как их оста­новить?

-   Зайцев, КП комдива! Быстрей! - и почти вырвал трубку из рук адъютанта. - Товарищ "десятый"! Имею данные, что наступает...

-  Я знаю, Семен Федорович, - негромко, до обидного просто ответил генерал Романов. - Только что донес твой штаб. Трудно?

-   Слишком много танков...

-   Не волнуйся, - все так же негромко перебил комдив. - По подхо­дящим резервам сейчас дадим огонь тяжелыми. Две противотанковые батареи выслал на фланги Давыдова. Пушки Мазалова выкатываются на прямую наводку. Возьми себя в руки, не боги горшки обжигают, Семен Федорович.

А орудия гремели во всю мощь, неслись вперед идущие в очеред­ную атаку танки, за ними густо бежала пехота. В грохот орудийной стрельбы вплелся сплошной треск пулеметных очередей: батальон Давыдова открыл огонь.

С тревогой наблюдал Кутепов, как передовые машины врага, все боль­ше увеличивая скорость, наползали на окопы второго батальона, как толпами бежали за ними автоматчики. Вот первые танки уже вздыби­лись над брустверами...

-Давыдов! - машинально крикнул Кутепов.

9.

Нет ничего тревожнее в бою, когда по яростному треску стрельбы становится все  яснее, что враг обходит тебя с фланга, а ты, совсем не зная, что происходит, напрасно ждешь. Именно такие чувства испыты­вал Кудинов, находясь у южной окраины Буйнич. С утра они сумели подбить три из десятка сунувшихся сюда бронетранспортеров, а зенит­ные установки дали хороший огонек по автоматчикам, после чего фа­шисты стали куда осторожней.

Теперь здесь было относительно спокойно, хотя начавшаяся с утра стрельба продолжалась. А вот за недалеким шоссе, судя по всему, бой шел нешуточный, и наши, кажется, отходили к городу.

-   Наши отступают? - прислушиваясь к звукам боя, тревожно допра­шивал Кудинов командира огневого взвода.

- Почему отступают? - ворчал старшина. - Бой, как бой...

- Да разве вы не слышите, где стреляют?

Командир, конечно, слышал. Но ему приказали стоять здесь, и он стоял, имея связь только с Кондратьевым, который тоже ничего толком не знал.

Свое орудие Кудинов потерял еще на Лахве и теперь стоял за щи­том противотанковой пушки под командой сержанта Перепелова.

-    Досидимся мы тут! - с опаской прислушиваясь к звукам боя, бормотал он. - Как бы потом в Днепр сигать не пришлось.

И вдруг после звонка Кондратьева старшина засуетился.

-   Ор-рудия - в походное! - раскатисто гаркнул он. - Тягачи - на огневую!

Плохо и трудно солдату на войне. Чаще всего он почти ничего не знает, что творится вокруг, и делает лишь то, что приказано, стараясь при этом остаться в живых, поесть и выспаться, и не особо попадаться на глаза чем-то всегда недовольного начальства. Все это Кудинов уже знал, и теперь поспешно грузил на тягач ящики со снарядами, чтобы тронуться в известный только командиру путь, совсем не зная, чем он закончится.

Погрузили боеприпасы, и тягачи резво покатили к шоссе, потом по­вернули в сторону города. Слева совсем рядом шел бой, а они ехали по шоссе, словно все, что происходило рядом, их не касалось.

До окраины они не доехали совсем немного, когда вдруг на шоссе выскочил лейтенант. Был он почему-то без ремня и головного убора. Когда передний тягач поравнялся с ним, крикнул что-то водителю и побежал в сторону клубящейся пыли. Орудия повернули за ним.

Наверно, правильнее было бы вскочить на тягач, но лейтенант про­должал бежать, то и дело призывно размахивая над головой руками. Два или три раза впереди уже мелькали неясные силуэты танков, каза­лось, пора было остановиться, а лейтенант все бежал и никто не знал, что он задумал.

-   Сержант! Что он делает? Он - идиот? Танки же рядом!

Перепелов лишь взглянул и безнадежно махнул рукой.

И в это время лейтенант, наконец, остановился, широко раскинул руки.

-   Орудия - к бою!

Еще только отцепляли пушку, а лейтенант уже нетерпеливо пото­рапливал и орал изо всех сил:

-   Прямой наводкой! Бронебойным! Наводить...

Они успели вовремя. В каких-то ста метрах из пыли вынеслись два танка, и Кудинов, зная, что он не промахнется, с мстительной злобой всадил одному из них снаряд в бок.

Наверно, в спешке обе пушки ударили по одной цели, и танк сразу вспыхнул. Но рядом были другие, и Кудинов бешено закрутил махо­вички наводки, ища перекрытьем прицела борт очередного.

-   Огонь!

Развернулся и загорелся второй танк, остальные резко метнулись в сторону, но Кудинов все же успел выстрелить в корму одного из них.

-   Танки слева!

Крикнул ли это лейтенант или кто другой - Кудинов не понял. Он лишь увидел несущийся на орудия танк.

-   Быстрей! - закричал он, вжимаясь в наглазник прицела и одно­временно помогая товарищам развернуть пушку. - Быстрей!

А танк уже навис над вторым орудием, чуть приподнялся и рухнул вниз, хороня под собой и орудие, и его расчет. Тут же по щиту густо ударили пули, и в этот момент Кудинов выстрелил.

Удар наглазником незакрепленной пушки был так силен, что Куди­нов опрокинулся навзничь. Но лязгнул принявший очередной снаряд замок, и Кудинов снова кинулся к прицелу.

-   Огонь!

И снова - тяжелый удар наглазником, гром выстрела и звон стреля­ной гильзы, отчаянный поиск цели... Но танк не выдержал. Выбросив грязный столб отработанных газов, он крутнулся на месте и ринулся в сторону. Кудинов выстрелил ему вслед, но промахнулся.

-   Раз-зява!

Кудинов оглянулся. У пушки, держа в руках снаряд, был один лей­тенант. Остальные в разных позах лежали на земле.

-   Стреляй!

Выстрелить они успели только всего два раза. А потом рядом осле­пительно сверкнуло, пахнуло огнем в лицо, и Кудинов почувствовал, что куда-то летит. "А все это он, лейтенант! - успел подумать он. - Наш капитан такого бы не допустил..."

В это время капитан находился на КП полка. Сметены огнем мно­гие НП артиллеристов, нарушена связь, а Кутепов безжалостно требо­вал организованного огня, и Рогов делал все возможное, чтобы уцелев­шие пушки снова заговорили во весь голос.

-   "Сирень", "Сирень"! - отчаянно взывал он к переставшей отве­чать на вызовы батарее. - Ну, где ты, черт? Отвечайте!

-   Чего орешь? - вдруг раздалось в трубке. - Я - "Сирень"! Менял огневые, только что дали связь. Веду бой, пушки целы.

Это была батарея, оставшаяся здесь от отдельного противотанкового, ушедшего под Полыковичи дивизиона.

-   Гоните снаряды! - требовала "Сирень". - Танки рядом...

Но едва Рогов успел дать команду на подвоз батарее снарядов, как его позвал Кутепов.

-   Капитан, срочно в батальон к Давыдову! - быстро произнес пол­ковник. - Зайцев, вместе с ним! Собирайте там всех, кто остался, помо­гайте Плотникову. Быстро!

-   А как же батареи?..

-   Обойдутся! - оборвал его Кутепов. - Бегом!

И он снова приник к стереотрубе.

Уже понимая, что со вторым батальоном случилась беда, Рогов мчался к его окопам, шарахаясь от близких разрывов. Когда, наконец-то, свалил­ся в ход сообщения, задыхаясь и хватая ртом воздух, понял: все-таки добежал!

На КП Давыдова находились капитан Быханов да замотанный бинтами телефонист.

      - Где Давыдов? - с трудом выдохнул Рогов.

-   Убит! - махнул рукой Быханов. - Тут, брат, такое творилось!.. Не знаю, как они удержались! Маркова в клочья разнесло.

-    Плотников здесь?

-    Ищи в окопах. Пусть пришлет мне связных, проводная связь накрылась.

Все, что пришлось пережить второму батальону в этот день, Рогову стало ясно лишь тогда, когда он оказался в окопах. Здесь полузасыпан­ные землей, вперемешку лежали бойцы и гитлеровские солдаты, валя­лись чужие и наши каски, изломанное или выпавшее из рук оружие, ползли, ища укрытие, раненые. А те, что еще оставались в живых, осу­нувшиеся, с почерневшими лицами и спекшимися губами, смотрели на него дикими, кажется, ничего не понимающими глазами.

-    Где капитан Плотников? - то и дело пригибаясь при близких разрывах, на ходу спрашивал их Рогов.

-   Там!

-   Где - там?

-   Дальше.

Плотникова он нашел у одного из пулеметов. Видимо, сброшенный взрывом, он застрял в узком окопе, и теперь его, мешая друг другу, дергали и тормашили, чтобы вытащить.

-   Ты! - обрадовался Плотников. - Гони в пятую роту, собирай там, кто еще остался, наводи порядок. И бутылки, бутылки собирай. Если снова полезут - огонь по пехоте. Понял?

К счастью, фашисты не знали, что батальон обезглавлен и от него остались лишь разрозненные группы. Враг продолжал обстрел, но тан­ки и пехота топтались на месте, и по ним, несмотря на дальность рассто­яния, разъяренные бойцы продолжали огонь из всех видов оружия.

-   Прекратить огонь! - перебегая от одной группы к другой, требо­вал Рогов, уверенный в бесцельности такой стрельбы. - Прекратить!

Но едва огонь пошел на убыль, примчался разъяренный лейтенант Хорошев.

-   Какого черта! - заорал он. - Почему не стреляете!

-   Так далеко же! - опешил Рогов.

-   Стреляй! Пусть эта сволочь знает, что мы еще живы. Не жалей патронов! И собирай бойцов, ищи по землянкам, не давай им прятаться. Эх ты, артиллерия!

Рогов, чертыхаясь, побежал по окопу. Бойцы прячутся!..

Хорошев оказался прав. Где только ни находил он затаившихся, струсивших или растерявшихся, пытающихся спастись в одиночку и не понимающих, что спастись они могут только вместе. Один из бойцов оказался даже в полуобвалившемся блиндаже, где он... перематывал портянки.

-   Жмут, - испуганно глядя на рассерженного капитана, забормотал он, поспешно заматывая портянку. - Спасу нет...

-   В окоп, сволочь! - рявкнул Рогов, размахивая пистолетом.

Боец испуганно икнул, сунул ногу с недовернутой портянкой в са­пог, подхватил винтовку и поспешно захромал прочь.

С помощью двух сержантов Рогов все-таки собрал оставшихся бойцов, разделил их на две группы, огонь их действительно стал дружнее. И в это время фашисты вдруг прекратили обстрел. "Начинают атаку?" — заволновался Рогов. Но атаки не было. Фашистские танки почему-то начали отходить, за ними потянулась пехота.

-   Приготовиться к контратаке! - донеслось слева. - Приготовить­ся...

-          Приготовиться к контратаке! - привычно закричал и Рогов, совсем не понимая, зачем она нужна. Ведь фашисты отходят!

И когда бойцы соседней роты начали выбираться из окопов, он выс­кочил первым сам, замахал над головой пистолетом.

-   В контратаку! За мной!..

Он помнил, какой она была на Лахве: стремительная, сокрушающая, беспощадная!.. Но тогда враг был рядом. А теперь... Сопровождаемые артогнем, отходили вражеские танки, и бойцы, вместо того, чтобы ри­нуться вперед, не спеша бежали по полю, иногда недружно выкрикивая "Ура!" Впрочем, бежали они недолго, а потом перешли на шаг да так и лишались жидкой, совсем не страшной цепью, в которой, выставив перед собой штык, хромал и тот боец из полуразрушенного блиндажа. Недовернутая портянка белым флажком моталась у него над голени­щем. "Жив, курилка!" - глядя на него, отметил Рогов.

Когда до изуродованных окопов третьего батальона остались считанные метры, в них неожиданно поднялась в рост группа бойцов.

"Уцелели?" - не веря глазам, удивился Рогов.

-   Сашка! - вдруг закричал Смирнов, бросаясь к этой группе.

Когда Рогов подошел к ним, Смирнов и незнакомый старший сержант изо всех сил хлопали друг друга по спинам и хохотали.

-   Знакомый? - спросил Рогов.

- Друг, товарищ капитан! - весело заорал Смирнов. - Мы с ним ни один котелок соли съели!

- Поздравляю!

И заторопился дальше, к занимающей окопы роте.

- Закрепляться! - пробегая мимо, приказал Плотников. - Окапываться! Пулеметы - на места!

Наверно, он ждал новую атаку. Но фашисты продолжали отход, слабел их огонь. А вскоре он совсем затих, и поднятая боем пыль медленно оседала на землю. Снова становилась видна опушка такого грозного утром Ямницкого леса.

Большую часть дня Гудериан пробыл в двадцать четвертом танко­вом корпусе. Здесь, почти не прекращаясь, шел яростный кровопролит­ный бой. Дивизии то бросались в атаку, то, контратакуемые противником, отходили назад, чтобы через час перейти в новую.

Вместе с командиром корпуса генералом фон Швеппенбургом он побывал на командных пунктах дивизий, но при всем своем желании заметить каких-либо упущений не смог. Командиры делали все, что можно было сделать в создавшейся обстановке. Требовать от них боль­шего не имело смысла.

-   Генерал, чем я могу вам помочь? - перед отправкой в свой штаб спросил Гудериан Швеппенбурга.

-   Верните мне третью танковую дивизию, - хмуро попросил фон Швеппенбург.

Что все атаки Моделя и Штокгаузена на Могилев не дают резуль­тата, они уже знали.

-   Я делаю все, что в моих силах! - уже с напором продолжал фон Швеппенбург. - Мои танки дважды вырывались на оперативный про­стор, но всякий раз натыкались на новую русскую дивизию, а мне совер­шенно нечем нарастить удар.

-   Подождите до вечера.

-   Я подожду, - согласился фон Швеппенбург. - Но если вечером третья танковая не будет здесь, утром я прекращу атаки. Вы сами учи­ли нас, что атака танков только тогда целесообразна, когда она ведет к выходу на оперативный простор.

-   Хорошо, генерал! - Гудериан глубоко вздохнул. - Я возвращаю вам третью танковую. Но если через три дня вы не будете у Рославля...

-    Через три дня я буду у Рославля! - чуть ли не проревел фон Швеппенбург.

Оказавшись в своем штабе, Гудериан первым делом потребовал соединить его с Моделем.

-   Генерал! - чеканя каждое слово, начал он. - Вы знаете, что быва­ет за невыполнение боевого приказа?

-   Господин командующий! - раздался в наушниках взволнованный голос Моделя. - Я атаковал два дня, потерял более шестидесяти единиц бронетехники, но русские стоят насмерть. В занятых нами окопах мои солдаты находят только трупы...

-   Хватит, генерал! - жестко перебил Гудериан. - Я ждал от вас совсем не этого. А сейчас выводите дивизию из боя и действуйте со­гласно указанию командира вашего корпуса. Больше мне говорить с вами не о чем!

И чуть ли не в лицо испуганного радиста бросил сорванные с голо­вы наушники.

-   Командующий армией уже дважды просил вас выйти на связь, - видя, что Гудериан собирается уйти, осторожно сообщил фон Либерштайн.

-    Да подождите же, черт побери! - рявкнул в ответ Гудериан. - Дайте прийти в себя.

Ему действительно надо было прийти в себя. Всего три недели назад он без труда разнес оборону кадровой полнокровной армии. Те­перь же, имея почти столько же войск, не смог справиться с куда мень­шими силами русских. И все это в тот момент, когда сорок седьмой корпус успешно продвигается к Смоленску, и малейшая задержка ос­тальных корпусов грозит срывом всей, так блестяще разработанной операции. Так где же он допустил роковую ошибку? Не найдя ее, нельзя выходить с докладом к командующему. Не скажешь же ему, что все неудачи произошли только потому, что, как утверждал начальник раз­ведки, русские научились воевать.

-   Командующий армией снова просит вас на связь, - отвлекая от раздумий, сообщил фон Либерштайн.

Гудериан невольно поморщился.

-   Поторопите, барон, Моделя и Штокгаузена. Утром они обязаны начать действовать в составе своих корпусов.

От предстоящего разговора он не ждал ничего хорошего.

-   Могилев взят? - сразу же спросил фон Клюге.

-   Увы, господин фельдмаршал, - процедил в ответ Гудериан. - Модель и Штокгаузен атаковали всеми силами, но...

-   Вот цена вашей самоуверенности, генерал! - сердито перебил фон Клюге. - А ведь я предупреждал, что, не взяв Могилева, нельзя идти дальше.

-   Я сделал все, что в моих силах...

-   Вы не сделали того, что могли, генерал! - уже жестко оборвал фон Клюге. - И тем самым сами связали себя по рукам и ногам. Немедлен­но снимайте осаду Могилева и возвращайте дивизии в их корпуса! Окружение русских должно быть завершено в указанный вам срок, иначе они выскользнут из котла и вам не бывать в Смоленске. Фон Бок будет там куда раньше.

-   Я уже отдал приказ, - торопливо сообщил Гудериан.

-   Слава Богу, что вы начали думать! - с явной издевкой одобрил фон Клюге. - И постарайтесь впредь точно выполнять мои приказы.

Окончив разговор с командующим армией, Гудериан откинулся на спинку кресла, вытер выступивший на лбу пот.

-   Кажется, мы попали в дрянную историю, барон, - признался он.

10.

И снова пришла душная, полная тревог фронтовая ночь. Хотя фаши­сты вели себя на удивление тихо - ни стрельбы, ни ракет, - из штаба полка требовали принять все меры к укреплению обороны, но все, кто был в это время на переднем крае, отлично понимали, что сделать это не так-то просто. После тяжелейших боев усталость была всеобщей, многие бойцы, кое-как приспособив разрушенные окопы и многочис­ленные воронки для предстоящего наутро боя, спали, и поднять их было невозможно. К тому же почти не осталось шанцевого инструмента, не было и колючей проволоки. Никто почти не верил, что завтра их жид­кой цепи удастся устоять в сметенных боем окопах против таких мощных сил врага.

Тревожило руководство полка и то, что вечером по окопам пополз неизвестно кем распущенный слух о том, что фашисты давно за Днеп­ром и уже беспрепятственно движутся к Москве.

-   Найти этих сволочей во что бы то ни стало! - требовал Кутепов от командиров батальонов. - Расстрелять перед строем!

Но обнаружить провокаторов не удалось. Бойцы в ответ на вопросы неопределенно пожимали плечами: "Говорил кто-то из проходя­щих..." И тут же недвусмысленно кивали в сторону скрытого в вечер­ней дымке Днепра, откуда приглушенно доносился гул далекого боя.

-   Полная апатия, товарищ полковник! - жаловался Кутепову вер­нувшийся из окопов Зобнин. - Говорю с бойцами, а они будто не слы­шат. Надо что-то делать.

Об этом же докладывали и обозленные на кажущееся падение дис­циплины и комбаты.

-   На ходу спят! - волновался майор Волков. - Кое-как окопались, обложились гранатами да бутылками - и все! Не ставить же их к стенке.

После некоторого раздумья Кутепов приказал выдвинуть всю лег­кую артиллерию непосредственно к переднему краю, удвоить полевые караулы и всем остальным, кроме командного состава, разрешить до рассвета поспать.

-   А не проспим? - встревожился Зобнин. - Что-то уж больно фаши­сты притихли. Не готовят ли опять какую пакость?

-   А это уж наша с тобой, комиссар, забота, - устало усмехнулся Кутепов. - Но без отдыха завтра бойцы просто не выдержат. Телефо­нисты, запрашивать батальоны через каждые пятнадцать минут, не да­вать спать комбатам!

И комбаты, с ними и командиры рот и взводов, не спали.

Капитан Плотников, повесив на шею трофейный автомат, тоже на­ходился в окопах. Он-то и заметил на стыке с третьим батальоном огонек папиросы под остатками разрушенного снарядами козырька. Шагнул ближе, негромко спросил:

-   Кто здесь?

В темноте встали два неясных силуэта.

-   Мы, товарищ капитан. Сержант Смирнов...

-   Кто с тобой?

-   Старший сержант Дорохов из третьего батальона.

-  Дежурите? - догадался Плотников. - Почаще меняйте часовых. И поменьше разговоров, смотрите в оба.

Плотников двинулся дальше, а сержанты снова спрятались под ко­зырек.

-    Да-а! - продолжая прерванный капитаном разговор, протянул Дорохов. - Такой денек, Алеха, нескоро забудешь. Я вот все думаю: откуда же у него столько танков?

-   Так почти всю Европу захватил, - пояснил Смирнов.

Теперь их взводы располагались рядом, и сержанты после очередно­го обхода своих позиций снова сходились у козырька, чтобы поделиться пережитым.

-   Или вот - авиация, - не спеша, продолжал Дорохов. - Куда поде­валась? Даже "ястребков" не видно. А ведь готовились к войне-то. А она совсем не такой оказалась.

-   Не такой, - задумчиво согласился Смирнов. - Защучили нас, пад­лы. Так защучили!..

Дорохов не ответил. Он вдруг отчетливо вспомнил страшную утреннюю бомбежку, тот самый последний бомбовой залп трех фашист­ских девяток, разнесших и сравнявших с землей фланг батальона.

-   Ну, что? Поглядим, что в окопах делается? - предложил Смирнов.

-   Поглядим, - согласился Дорохов.

И в который уже раз они снова разошлись по своим окопам.

Как погиб младший лейтенант Шамрай, Дорохов даже не видел. Наверно, как и многих других, его накрыло бомбой. И теперь он - ко­мандир взвода из одиннадцати бойцов, собранного из остатков седьмой роты.

Что будет с ним утром - об этом Дорохов старался не думать. С вечера на отведенном его взводу более чем стометровом участке обо­роны он собрал все гранаты и бутылки с "КС", поделил их между бойцами и теперь ждал рассвета, чтобы как можно дороже продать свою жизнь тем, кто обязательно полезет утром.

Спали, прижав к себе оружие, в тесных и неуютных норах-ячейках бойцы, почти неразличимо во тьме торчали каски часовых.

-   Не спать! - проходя мимо них, твердил он. - Не спать!

Самого его сон не брал. И Дорохов, осторожно пробираясь по остат­кам окопа, то и дело выглядывал через бруствер в поле, сетуя на темно­ту и готовый в любой момент открыть огонь.

Но кругом было удивительно тихо. Не стреляли и не пускали ракет фашисты, словно вымершей лежала скрытая темнотой "нейтралка". Где- то на ней, то ли зовя подругу, то ли подавая ей знак тревоги, резко кричал коростель.

"Стало быть, никого там нет", - прислушиваясь к этим звукам, ре­шил Дорохов.

-   Не спишь? - остановившись возле вжавшегося в землю наблюда­теля, спросил Дорохов.

-   Как можно, товарищ старший сержант? - удивился тот.

-   Гляди хорошенько!

-   Гляжу.

Словно не веря ему, Дорохов сам выглянул в поле, повел внима­тельным взглядом, стараясь в сгустившейся темноте разглядеть хоть что-то, но увидел лишь башню чернеющего на фоне неба танка.

-   Вонючка! - зло процедил он. - Сволочь поганая!

Когда фашисты прорвали передний край, он и еще трое бойцов оказались под развалинами рухнувшего от взрыва бомбы блиндажа. Про­ходящие мимо автоматчики его заметили, даже попытались рассмот­реть, есть ли кто живой под обвалившимися бревнами наката. Когда это не удалось, попробовали просунуть сквозь щель гранату, но щель оказа­лась слишком узка, и, постреляв в нее из автомата, заторопились даль­ше. А они, прислушиваясь к звукам боя, начали откапываться.

Ни у кого не оказалось лопаты, землю рыли штыками и руками. Поэтому и выбрались из-под земли только тогда, когда фашисты уже отходили, и по тому месту, где они сидели, теперь стреляли из всех стволов и немцы, и наши. Пришлось снова затаиться среди воронок, пережидая, когда, наконец, уберутся бредущие к себе в тыл немецкие автоматчики и оставшиеся танки.

-   Ну, кажется, все, ребята, - решил Дорохов, провожая взглядом пос­ледние уползающие танки. - Должно, еще поживем...

В этот момент и появился сумасшедший танк. Он вывернулся отку­да-то из-за спин, с множеством царапин на броне и мотающейся из стороны в сторону пушкой. И начал их давить.

Где можно укрыться, если завалены землей окопы, разрушены блин­дажи, и поле словно перепахано огромным плугом, а на тебя прет обезу­мевшая стальная громадина, ревет мотором и крутится над приютившей тебя воронкой, стараясь завалить ее землей вместе с тобой или разда­вить отполированными до блеска гусеницами. Пулемет танка почему- то не стрелял, но от этого не было легче. И они, словно зайцы, то вместе, то врассыпную, задыхаясь и матерясь, носились от воронки к воронке, а он их тут же настигал, и хищные гусеницы уже мелькали над самой головой, грозя вдавить в землю.

Дорохов уже дважды увертывался от смерти, сзади его страшно вскрикнул и замолк один из бойцов, потом крутящиеся гусеницы по­гребли второго, и он понял, что следующая очередь его!

Увидел ли он бутылку с "КС", или руки наткнулись на нее случайно, но он сразу же схватился за нее, ибо знал, что ничего другого ему не остается. Обессилевший и рассвирепевший, он встал и пошел к разво­рачивающейся в десятке шагов стальной махине, изо всех сил сжав в руке бутылку и зная, что промахнуться он не имеет права. Тогда ему просто не жить...

Огонь вспыхнул почти мгновенно, но танк продолжал двигаться, таща за собой разрастающийся шлейф дыма. Дорохов смотрел на него, ниче­го не понимая. Неужели он так и уйдет?

-   Стреляй! - закричал кто-то сзади. - Уйдет!

А ему не из чего было стрелять: свою винтовку он выронил, бегая от воронки к воронке. Да и что за смысл стрелять из винтовки по уже горящему танку?

А теперь Дорохов смотрел на чернеющий в ночи сгоревший танк с опаской, словно все еще не веря, что он никогда уже не сдвинется с места.

-   Гнида фашистская! - сквозь зубы процедил он.

Он не мог знать, что это был танк Ганса Мейера. Весь этот день он на совесть делал все возможное, чтобы наконец-то прорваться к уже отчетливо виднеющейся городской окраине, но в дело вступали все новые батареи русских, и танки, не выдержав их огня, поворачивали обратно.

В один из моментов этого тяжкого боя по тому, как вспыхнули две впереди идущие машины, а остальные повернули в сторону, Он понял, что батарея врага где-то рядом, мастерски вышел на нее и даже подмял одно из орудий. Другое же успело развернуться, черное дуло устави­лось ему прямо в лицо, и блеск выстрела, и одновременный гром разры­ва ослепили и оглушили. Почти ничего уже не соображая, уходя от явной смерти, Ганс бросил машину в сторону.

Стреляли ли по нему еще - он не знал. Молчал свалившийся на бок, изрешеченный осколками Вилли, не подавал команд обер-лейтенант, лежали на днище изуродованные тела Карла и Фосса, но машина шла. Ганс вел ее в тыл, куда уже отползали выходящие из боя танки. Став­ший безоружным, он имел на это право.

Русские солдаты на его пути появились неожиданно. Их было всего несколько человек. В полуосыпавшейся траншее они были совершенно беззащитны, и он без раздумий бросил на них свой танк, чтобы раздавить, вмять в землю тех, кто так упрямо стоял на пути к его сытой жизни.

Жаркий огонь за спиной вспыхнул сразу. Ганс резко затормозил, вывалился из люка и побежал, но тут же раскаленная игла ударила его в спину, и, делая последние неверные шаги, он все же успел подумать, что сволочь-гадалка не ошиблась.

На рассвете Смирнов, выглянув через бруствер, вдруг увидел, что по полю к окопам идут какие-то люди, зачем-то размахивая над головой руками.

-  Сашка, гляди!

-   Немцы! - выдохнул Дорохов. - Постой, не стреляй, пусть побли­же... - И удивленно произнес: - А чего они орут-то?

Идущие по полю что-то кричали.

-  Чудеса! - прошептал Смирнов. - Сдаваться, что ли, идут? Постой- постой! Да ведь там Коновалов! Наши! - и заорал во весь голос: - Не стрелять, наши!

А разведчики уже миновали остатки проволочных заграждений и не спеша подходили к окопам.

-   Эй, пехтура! - дурашливо закричал Коновалов. - Кончай ночевать, фашисты разбежались! - и оказавшись на бруствере, сообщил такое, что Дорохов и Смирнов разинули рты. - Нету немцев! Уехали.

-   Как это нету?

-  А очень даже просто, товарищ сержант, - пояснил всюду успеваю­щий Степкин. - Замирились, стало быть, и поехали домой. Им ведь тоже эта волынка надоела, и мне все очень даже понятно.

-   А ну, на место! - рявкнул на бойца Смирнов. - Понятно ему!..

-   Ну, чего ты на него напустился? - улыбнулся Коновалов. - Нем­цев и правда нигде нет. Мы всю ночь окрест лазили - и ни одного следа. Старшой с группой дальше пошел, а нас для доклада отправил. Так что проспал ты, Алеха, немца.

-   Проспал? - с обидой повторил Смирнов. - Да мы с Сашкой... - и вдруг улыбнулся. - Сашка! А ведь и правда...

И захохотал во весь голос.

-   Проспали! - хохоча, повторял Смирнов. - Сашка! А ведь и правда! Ха-ха-ха!

Заулыбался и Дорохов, за ним засмеялись Коновалов и остальные разведчики. Мысль о том, что они проспали немцев, казалась всем на­столько смешной и необычной, что через минуту хохотали все.

-   Чего это, братцы? - ничего пока не понимая и спеша на этот хохот, спрашивали бойцы. - Чего они рогочут?

-   Немца проспали!

-  Че-го?

-   Прос-па-али!

-   Эй, Гавриков! Говорят - немца проспали!

-   Ха-ха-ха!

Вставали, просыпаясь, все новые бойцы, ошалело оглядывались вокруг, чтобы вскоре порадоваться вместе со всеми, потому что нет ничего смешнее и нелепее на войне, чем весть о пропавшем вдруг противнике.